Небо и земля

      Учитель Годжо… ненормальная. Юджи приходит к этому выводу, когда в ответ на какую-то колкость, она вдруг громко смеется, прижимая ладонь к груди от смеха. Она смотрела на ее белые рассыпавшиеся волосы, слушала этот густой смех и чувствовала себя не в своей тарелке.       — Ты думаешь, что я флиртую с тобой? Боже, Юджи, — она истерично хохотнула, переводя дыхание. — Меня не интересуют девочки и тем более, подростки.       — Я не говорила этого.       — Но ты подумала. Серьезно, я так похожа на извращенку?       — Я просто попросила соблюдать личное пространство, — она посмотрела на нее насупившись, неуютно заправив розовую прядку за ухо. — А то создается ощущение, будто вы в принципе липните к каждой доступной поверхности…       Учитель застыла, посмотрела на нее из-под белых ресниц, изумленно моргнула и вновь рассмеялась, громче и ярче, сгибаясь пополам и раздражаясь даже не смехом — откровенным хохотом, полным насмешки.       И на самом деле, просьба Юджи была весьма к месту, потому что все эти непонятные ужимки, странные улыбки, взгляды, если повязка не скрывала ее голубые глаза, кокетливо (иначе это не назовешь) закинутая нога на ногу, неясные движения пальцев, когда она прокатывала белые кончики волос между подушечек. Высокие люди в принципе больше пугали, хотя с парнями это казалось иначе, а учитель Годжо — будучи высокой и утонченной женщиной, казалась ей опасной. Гораздо более опасней, чем можно судить их каких-то слухов и рассказов Мегуми, которая на всякий вопрос о ней, только закатывала глаза, отбиваясь случайными фактами из чужой биографии. «Сильная, высокомерная, но в целом она неплохой человек, когда ведет себя серьезно». И можно было бы смолчать, проглотить все это и просто принять как факт: учитель Годжо такая — какая есть, она не вкладывает во все эти жесты множество значений, наверняка не флиртует и ее красные губы, накрашенные помадой, растягиваются не в игривой, а скорее в насмешливой улыбке. Можно было бы просто не обращать на это внимания, если бы все ее манеры и жесты вызывали лишь недовольство, а не глупое смущение.       Смущение колючее, неправильное и абсолютно запретное, рождающее под собой совершенно абсурдные мысли.       Ее руки — тонкие и бледные, с длинными аккуратными пальцами, коротким маникюром — раньше она смотрела на эти руки с восхищением, а сейчас… Сейчас было проще закрыться в собственной комнате и убеждать себя в том, что высокие парни гораздо лучше высоких и взрослых женщин, даже если это одна единственная женщина с голубыми глазами и чистыми как снег волосами. Даже если это всего лишь какая-то там женщина, что однажды спасла ей жизнь.       — Я, конечно, всякое о себе слышала, — продолжала смеяться она, потирая веки. — Начиная с того, что у меня проблемы с головой и заканчивая тем, что дважды была замужем, нагуляла ребенка и с позором сбежала в Токио от несуществующего мужа. Но слухи о том, что я заигрываю с малолетними девочками — это что-то новое.       Она сидела напротив нее в кресле. Не привычный костюм — черная водолазка, узкие белые джинсы, сапоги. Красивая настолько, что будь она старшеклассницей, а не учителем, то все наверняка бы ревновали и завидовали ее внешности, выписывая гадкие записки в ее сумку и порча обед. Юджи сидела почти не шевелясь, вжав голову в плечи, сведя коленки и упершись в них сжатыми руками. Неуютно, неловко, бывали моменты, когда они на одной волне, когда весело и так легко… а бывало такое.       — Просто… все эти ваши жесты…       — Какие жесты? — учитель повела ладонью, элегантно и так тонко, что не хотелось отрывать взгляда. — Я просто много жестикулирую, болтаю и все тому подобное. Поверь, Юджи, — она наклонилась и дыхание забилось в горле, забираясь под кожу мурашками. От того, как она это делала, хотелось просто сбежать, едва успевая подбирать восхищенные вздохи. — Если бы я флиртовала с тобой, даже если бы пыталась, твои милые щеки краснели бы сильнее.       — Что?..       И вновь громкий смех, когда она не выдерживает ее игривого взгляда. Закатывает глаза, обижено и недовольно скрещивая руки на груди. Учитель Годжо — ненормальная. В сравнении с ней, госпожа Нанами была спокойнее, учтивее и тактичнее, пусть и отпускала изредка грубые фразочки, заставляя закатывать глаза.       Кугисаки и вовсе крутил пальцем у виска всякий раз, когда учитель выдавала свою манерность на полную силу, вела себя глупо и весело, иногда слишком жеманно, а иногда — вот так. Ничтоже сумняшеся, грациозно перекидывая длинные волосы за плечи и вызывая неоднозначные чувства внутри.       — Ладно, я поняла, что вы просто издеваетесь. Давайте остановимся на этом.       — Я не издеваюсь, я просто… поражена? Я не флиртую с тобой, Юджи, расслабься, меня привлекают парни, а не…       — Я уже поняла, — она сама не заметила, как ее голос прозвучал грубее и настойчивее обычного, обрывая неозвученную фразу. — Не надо повторять это по сто раз, я и с первого услышала…       И все равно, какое-то липкое и неясное чувство досады скребется изнутри. Словно она рассчитывала на что-то иное, словно за всеми этими жестами действительно скрывалось нечто глубокое, чем простая манерность и гипертрофированная жестикуляция. Учитель на её слова только пожимает плечами, цепляя свой мобильный и натягивая узкие очки на переносицу. Видела ли она её? Видела ли больше, чем Юджи хотела бы показать? Все это глупо: глупое смущение, глупое сердце, что замирает при зрительном контакте и когда ее извечно веселый голос становился снисходительней и мягче. Как тогда, когда Юджи впервые узнала о мощной технике расширения — ладонь накрыла её голову, а губы растянулись не в хищной, а в успокаивающей улыбке. Такой ей хотелось доверять, хотелось чаще видеть не показательную грубость и ехидство, а нечто более личное, сочувственное, когда скребущая изнутри Королева Проклятий не пытается выдрать ей сердце из души, обгладывая кости своими ядовитыми речами.       «Маленькая похотливая девочка хочет свою белобрысую училку, как трогательно».       И как бы настойчиво Юджи не пыталась заглушить её мерзкий голос, как бы не орала в подушку, чтобы Сукуна наконец уже просто умолкла, потеряв к ней всякий интерес — все равно цеплялась за все эти сказанные фразы, мысли, от которых чувствуешь странный жар в груди и испуганно мечешься по комнате, пытаясь найти хоть что-то, чем бы занять дрожащие руки. В какой-то момент уже и вовсе засыпаешь, позволяя себе всего на секунду, всего одну несуществующую иллюзию, где непрошибаемое ехидство сменяется чем-то куда более сильным, искренним и чистым. Где нет этой ярко-красной помады на её губах — теперь она на губах Юджи, на щеках и шее, вместе с тонкими, но сильными руками, что с нежностью зарываются в длинные розовые волосы.       — Тебе стоит ходить к врачу, Итадори, так много краснеть может быть опасно для здоровья.       — Я не… Просто тут жарко, — показательно обмахивается, и в самом деле чувствуя, как веки горят от жара со щек. — Лето все-таки.       — Лето, — повторяет учитель. И Юджи чувствует ее пронизывающий взгляд из-за очков, через которые не разглядеть даже солнца, не то что глаз. — Или у тебя просто в моей компании температура повышается?       И снова эта лукавая улыбка, которая заполняет собой весь вязкий зрачок.       — Меня не привлекают высокие и красивые женщины, — прикусывает язык, внутренне проклиная Сукуну, себя и всю вселенную за то, что собственный голос ее не слушается. — То есть, женщины в принципе.

***

             — Ты всегда была ненормальной, — она смотрит на нее и в этих голубых глазах так много эмоций, от боли до отчаяния, от любви до невыносимого трепета, который хочется впитать в себя, глотая слезы. — Ты самая ненормальная, Сатори, среди всех, кого я знаю… Пожалуйста, — Юджи сама цепляется за ее руки, чувствует, как ее ладони сжимают и все внутри вопит от боли и ужаса перед неизбежным. — Выиграй ради меня, хорошо?..       — Юджи…       — Даже если знаешь, что проиграешь! — Не замечает, как практически кричит на нее, жмурясь от всех этих эмоций. Сердце вопит, орет и рвётся на куски под этим сочувствующим взглядом. Лучше бы она отшучивалась, смеялась, манерно закидывая волосы за плечо и источала ту самую энергетику «сильнейшей». Той самой, которая пугала ее своими жестами и многозначительными взглядами. — Просто… пообещай мне, что сделаешь все, чтобы вернуться ко мне… Пожалуйста, господи, я ни о чем больше не прошу — просто пообещай! И она рыдает, когда ничего не слышит в ответ. Когда эти любимые и родные руки зарываются в ее обрезанные до плеч волосы, как Сатори притягивает ее к себе, целует в губы — и нет помады с сладковатым привкусом, нет на ее губах клятвы и обещаний, лишь сквозящие извинения и боль, от которой хочется захлебнуться. Юджи цепляется за ее спину, за проступающие под одеждой лопатки, надеясь выцарапать ее из этой реальности, спрятать, как дорогое сокровище и наконец поверить в то самое «долго и счастливо», которое Сатори им пророчила, ласково щекоча кончиками своих волос ее щеку, лежа в одной постели. Пусть лучше она покроется шрамами с головы до ног, пусть ей во второй раз вырвут сердце, отрежут все пальцы — господи, только спаси ее. Если любовь спасет мир, то одна жизнь — это вполне исполнимая просьба, разве нет?