Mon amour, mon ami

Венком охвати, дика моя, волны кудрей прекрасных. Нарви для венка нежной рукой свежих укропа веток. Где много цветов, тешится там сердце богов блаженных, от тех же они, кто без венка, прочь отвращают взоры. –Сапфо

      Сырость давит огромным влажным комом ваты на грудь — вдохнуть тяжело. Чувство, будто при каждом глотке воздуха захлебываешься, вызывает тревогу. Ко всему прочему некоторые на этаже жалуются на плесень. Определённый вызов бюджету колледжа брошен уже как минимум от десятка студентов.       Кто-то постучал в дверь, и Ричард с радостью вынырнул из мыслей и поднялся открыть. — Привет, — на пороге оказалась Лу. Вид в целом выдает стеснительность, по впечатлению Ричарда, совершенно несвойственную её натуре. Она заглядывает ему за спину, поджимая губы. — Извини, я тебя отвлекла. А ведь Франсуа сказал, что ты над учебниками чахнешь. — Вовсе нет. Не обращай внимание, это... естественный беспорядок.       На столе разложена пара тетрадей, томик Платона и словарь древнегреческого. Назвать это беспорядком сложно, но отчего-то голова Ричарда соображает туго. Он предпочтет назвать тому виной те пятнадцать минут, за которые успел попасть в древние Афины, чем признаться в охватившем его чувстве радости от неожиданного, но, безусловно, приятного визитера. — Правда? Тогда могу я попросить рассказать историю о китовых акулах?       Ричард ожидал чего угодно, но этого – в последнюю очередь. Да, он обронил как-то, что знает историю о китовых акулах, но совершено не предполагал, что её запомнят и, более того, попросят рассказать. И все же просьба польстила. Приглашая Лу войти, он мысленно начал подбирать слова, чтобы растянуть рассказ на подольше. Следом бы вошёл обеспокоенный Фрэнсис и обязательно попросил бы повторить все для него.       Увы, фантазия о приятном вечере развеялась. Как оказалось, Лу намеривается пойти в салон и сделать пирсинг. Ричард удивился, но расценил это как нечто более интимное, чем тривиальная беседа в общажной комнате. К тому же удачный момент, чтобы отвлечь её от волнения обещанным рассказом.       Но понял он своё истинное предназначение, лишь когда сел в автомобиль. Несмотря на мнимую доброжелательность, к салону только спичку поднеси, как она к черту взорвется. Гнетущую атмосферу щедро обеспечивает Фрэнсис, его нервное постукивание по рулю, чрезмерное усилие в переключении передач и неуместный смех. Догадаться, где собака зарыта,х не составит труда — он не одобряет желание подруги просверлить в ухе дыру. Фрэнсис подражает античному стилю, предпочитает старое доброе всему прогрессивному. Лу, как он сам говорил, видится ему студенткой-бунтаркой, готовой ринуться на митинг за свободу в любой момент. И хотя, по его же словам, ей свойственна порывистость, в облике нет места современным проколам.       Ричард всеми силами пытается сгладить углы, но его друг неотступно подпиливает новые. На Лу он вовсе старается не смотреть. Тем не менее кроме излучения хмурости, более своё неприятие не показывает. Никаких отговоров или обидных намёков. Идею не принимает, но всё равно вызвался лично отвести её.       Всю дорогу Ричард томится в ожидании момента, в который зазвучит проповедь, но этого не случается. Сам он, к слову, не осуждает желание Лу. Однако согласится с Фрэнсисом в прелести Каваны, данной от природы. Ей не требуется косметика, чтобы, скажем, подчеркнуть глаза. Лу выразительна сама по себе.       Приехав на место, компания выдвигается не сразу. Лу словно ждёт какого-то предупреждения, но его не следует. Не звучит ни слова, когда они входят в салон и даже когда мастерица начинает готовить кресло к процедуре.       Её уверенность и непоколебимость даст фору любому политику в пик выборов. Растерянной Лу не выглядит. Её решение окончательное, обжалованию и апелляции не подлежит.       И все же блуждающий туда-сюда Фрэнсис давит, если не действовует на нервы. Момент подходящий, чтобы выступить вперёд, показать свою фигуру на доске. Ричард присаживается рядом с Лу. — Боишься? — спрашивает нарочно, чтобы разбавить ожидание. — Ещё чего, — где-то за стенкой театрально кашляет Фрэнсис, и она, закатив глаза, тяжело вздыхает: — маленький прокол, это ведь не то же самое, что гарпун, пробивший насквозь плоть акулы. — Вот так сравнение, — раздается бухтение и стук приближающихся каблуков. — Тогда Хопкинс делал просто пирсинг, прокалывая девушек булавкой.       Фрэнсис с самым незаинтересованным видом берётся за чтение местной газетенки. Раскладывается в кресле напротив, закинув ногу на ногу. В позе ничего органичного, напускная задумчивость очевидна. Ричард продолжает свой рассказ, держа потную ладошку девушки, и будто случайно поглаживает её костяшки.       Когда звучил щелчок, а Лу сдавленно шипит, газета вздрогивает, выдержка Абернати трескается. Он тут же выпрямляется и вперивает взгляд на подругу. Пара секунд, ворчливое "c'est sauvage" и колокольчик над дверью звякает.       Лу с детским любопытством принимается разглядывать себя в зеркале. Возможно, думает Ричард, его друг перегнул палку. Пускай она и кружится, рассматривая сережку на верхнем хряще уха, в ней чувствуется неуверенность. — Что скажешь? — обращается к нему, глядя через отражение в зеркале. — Честно? — и сразу прикусывает язык, увидев, как дрогнули густые ресницы. Подло говорить так, когда только что её лучший друг пропал во дворе. — Необычно, но тебе очень идёт.       Врать не пришлось. Всего лишь серьга, но сколько маленькая деталь поменяла в ней. После долгих наблюдений он поймёт, что вовсе никаких перемен не произошло, просто на свет вышло то, что раньше оставалось в тени. Независимость, мужество и стойкость. Не присутствуй он лично, то вряд ли бы ощутил перемену. Продолжал бы наивно восторгаться миловидным лицом, а прокол счёл бы соответствием нынешним трендам.       Фрэнсис загладит свою вину, после подарив Лу серьгу в форме оливкой ветки. «К извинениям ещё прилагалось стихотворение Сапфо, — поделилась она, придя почти сразу же похвастаться подарком. — Использовал все козыри.» Заправив волосы за ухо, она как бы случайно коснулась украшения. В будущем она никогда не расстанется с серёжкой.