***
Ослепляющие блики из бездонного мрака встряхнули Уильяма. Нервные импульсы прошили каждую мышцу тела и он, гонимый невидимой силой, занял сидячее положение. Гортань драло кашлем. Лёгкие саднило, а голова неистово ныла и молила об отсечении. Он жадно припал к сосуду с водой. Заботливые руки поддерживали тару за поддон и промакивали его лицо влажной тканью. — Не бойся, не бойся… Из-под дверец окошка выглядывал луч закатного солнца, ломаной линией полз по столешнице и вперивался в противоположную стену, в скамейку. По бокам от скамейки, на которой он сидел, слабо мерцали зрачки лампад. В дальнем углу стояла печь. Её от тёмной комнатки отделяла тонкая шторка, колыхавшаяся каждый раз, когда хозяйка спешила от скамьи к загнетке, чтобы омыть полотенец в лоханке с тёплой от тлеющих угольков воде. Говорила она тихо, под конец каждого предложения переходя на шёпот. — Ты не обращай внимания, — сказала женщина о нарастающем шуме с улицы и подкралась к единственному окну. — Всё не уймётся милая, больно ей от воли Божьей. Но ты не бойся, скоро всё образумится. Альфред говорит ты всю прошлую ночь в поле провёл. С батькою поругался? Он у тебя хороший, зла никогда тебе не желал, и ты его не обижай, слушайся. Послушный сын — родителям радость. Ты на Ганса не ровняйся, из него ничего путного не выйдет. Есть будешь? Вот так, побольше зачёрпывай, не стесняйся. Авось батька так не наварит. Ешь, сынок, ешь… Есть хотелось. Жнец жадно стучал плошкой по дну тарелки, отвратительная похлёбка с острыми кусочками редиса была вкуснее плесневелого хлеба. Он старался не представлять бурый пушок грибка и не смотреть на серую жижу, иначе с рвотными позывами не справиться. Невысокая женщина у окна перебирала в руках подол фартука и неотрывно следила сквозь щель в ставнях за происходящим во дворе. Полоска света попадала на её загорелую кожу, у внешних уголков глаз освещала лучики морщинок, на лбу и между носом — глубокие складки. Было ли то отпечатками прожитых горестных или счастливых лет, он определить не мог. Возможно, он бы знал, будь внимательнее к тем, кого день и ночь отправлял по ту сторону. В следующий раз, после ознакомления с Лентой, он всмотрится в лицо тела, свалившегося у ног, и попробует понять. — Куда ты? — женщина оправила фартук на чёрной юбке и поспешила к Уиллу. — Весь дрожишь от лихорадки, кашляешь. Как мел белый, сиди. Я подам. Пей, пей, это тысячелистник с клюквочкой да с медком. Пей. — Она приподняла кружку выше. От её мягких пальцев веяло травами, лучше, чем из деревянной кружки. Настой потёк за шиворот. — Да что же с тобой такое… Велено пить, значит пей. Всегда такой послушный был, всё делал, а сейчас? — Она отошла к столу у окна за полотенцем и снова принялась суетиться вокруг Уилла. — Слушай тётушку Жозе, не противься. — Зерк-кха-ло, — забота её стояла липким комом в горле. Маленькая женщина перекрестилась: — Милый, у папеньки твоего зеркальце было, да в барском доме в каждой комнате найдётся. Не место таким вещам у простого люда. Ох, ты давай, поздно уже, я узелок тебе соберу, отнесёшь папеньке, угостишь, скажешь: «это Жозе передала», договорились? А теперь — ступай. — Уилл сбился со счёта, сколько раз за сегодня он шёл куда просили безвольной куклой. Женщина вывела его в клеть и скрылась в тёплой комнате. Перед тем, как покинуть избу, он разглядел в сумраке у порога — никакого настила, выполняющего роль пола, не было — грязную косынку, смятую окровавленную одежду и небольшие плоские короба с измельчёнными травами. Как долго длилось его беспамятство? Он ещё раз оглянулся, но больше никто назидательно не смотрел ему вслед, и толкнул входную дверь. От возобновившегося смердения перехватило дыхание, из нутра вырвался кашель. Никто из находившихся посреди двора не изменил положения. Все стояли полукругом около прямоугольного ящика и наперебой что-то доказывали женщине в искусно скроенном красном платье. Сжимая «гостинец от Жозе», Уилл решил обойти не ладившую между собой толпу и податься куда ноги поведут. Он начинал привыкать к тому, что здешние люди его как будто не видят, а если и видят, то удостаивают вниманием не больше, чем бездомную шавку. Но стоило только принять правила невидимой игры, как они тут же изменились. Сорвавшая плачем голос женщина ринулась к нему. Вырываясь из объятий других женщин, с такими же опухшими глазами, она тянула руки к Уильяму и кричала осипшим голосом. Её успокаивали, просили опомниться. Аккуратно зачёсывали пятёрней выбившиеся прядки в светлую косу. — Не говори глупостей, Присцилла! — и чуть тише: — да что он может понимать? Пусть Уилл и не различал черт лиц, но отчётливо слышал. Интонация и притихшая женщина явственно возымели эффект и на него. Возможно ли, что… — Посмотри на его глаза! Как он смотрит! Ты видел, видел! — она повисла на руках подруг и рыдала, рыдала, рыдала. Мужики сдержанно вздыхали и смотрели себе под ноги. Случившегося не вернёшь. Всякий интерес к молодому парню, коим и являлся Уилл, исчез. Поэтому он остановился у ближайшего крыльца так, чтобы видеть всё: и живых, и мёртвого, и впитывал каждую ноту заупокойной сонеты. — Снова лупишься, — рядом с ним, из ниоткуда, присел Альфред. — Дурная твоя башка, забыл небось, где хата родная. — Улыбка смягчила его тон. Находиться рядом с ним сейчас было странно. Уилл принадлежал другой грани развернувшейся истории, стороне бесстрастной, с Косой и записной книжкой, чётким правилам и времени, которое поджимает. А здесь… Наблюдай хоть до трупного окоченения. От ужасных сравнений Уилл отмахнулся как от назойливого комара. Альфред оказался решительнее — прихлопнул насекомое на плече Жнеца. Уилл представил, как в лапищах Фредо хрустят его кости. Впервые в жизни захотелось обрисовать на теле подобие креста. — Пойдём, — мужик медленно встал. — Сменишь одежду на чистую. В этот раз он не тащил Уилла за локоть. Хромал вперёд, не оборачиваясь, остановился у первого домика, у выхода из деревушки, вытащил массивный засов из ржавых креплений и толкнул дверь вперёд: — заходи. — Скоро вернётся твой батька. Слишком много произошло за день, больше, чем за долгую карьеру шинигами. Осторожничать уже ни к чему, любопытство было сильнее полной впечатлений головы, хотелось только посмотреть на своё отражение в зеркале и проснуться. — Где он? — Боже правый… Старик махнул рукой на прощание. В вечернем сумраке его силуэт походил на чудовище. К слову, Ганса и лесоруба среди местных Жнец не увидел. Солнце погружалось в землю, вдали завывали волки, люди, один за другим, с облегчением закрывали за собой деревянные двери, а Присцилла продолжала всматриваться в бледное лицо сына. Новая белая сорочка, шитая на заказ господ, теперь покоилась на теле её ребёнка. Тейлор старался и хотел преподнести свои первые труды владельцу земель, которым они принадлежали. Как великодушно с их стороны позволить крепостному взять с собой то, что ему никогда не принадлежало. Женщина сложила руки вместе и стала причитать благодарственные молитвы. Слёзы градом стекали по её щекам.Со стороны человека
25 октября 2023 г. в 23:22
После полудня.
Мужик ходил по полю, собирая брошенные вещи, потом перенёс три узелка к грушевому дереву, стал перекладывать содержимое из одного в другой и, в конце концов, завязал всё в свой. Оставил на земле служившую носовым платком засаленную косынку. Поодаль, на стёжке, сидел и рассматривал сельский пейзаж Уильям. От его помощи отказались, Ганса отправили в деревню за парой крепких рук.
— Слушай внимательно, — склонился над ним Альфред. — Если что спросят, молчи. Ты ничего не видел, ты ничего не знаешь. Говорить будут старшие. То есть — я.
Уилл утвердительно кивнул. Сквозь вереницу мыслей едва различались слова. Окружающий мир: и пение птиц, и лёгкий шелест листвы, всё растворилось, словно на голову надели вакуум. Он силился вспомнить больше об этих людях, о Тейлоре. О том, что последует дальше. Но в мыслях не было ничего, как не было видно более, чем поле и небо, за лесной полосой, что обрамляла эту маленькую вселенную. Мир предстал перед ним отрешённым и, как ни странно, бездушным. Но, Жнец был честен с собой, с утра было по-другому. Он дышал легко, до боли наполняя лёгкие свежим воздухом, смаковал каждый запах и звук, даже бисер росы.
— Сними мелкозоры, — Альфред подцепил очки указательным пальцем и забросил их в траву, — не дурачься больше положенного.
Теперь мир походил на акварельный холст, который испортили случайно опрокинутым кувшином воды. Размытый силуэт ушёл в сторону новоявленной усыпальницы. Как заворожённый, Жнец последовал за стариком. Пёстрый обруч со светловолосого юноши повторил судьбу очков. Присев на корточки рядом с Альфредом, Уилл распознал на шее Тейлора платок и потянулся к нему рукой, чтобы подтвердить догадку, но получил увесистый шлепок по пальцам и грозный наказ уйти. Переносица начинала болезненно ныть от напряжённых глазных мышц. Боль медленно растекалась от точки между глаз ко лбу, постепенно отравляя височные области. Как давно он не ощущал мигрень. Нужно постараться щуриться как можно меньше. Жнец припал к стволу дерева и закрыл глаза.
Примерно через час — Уилл опирался на собственные ощущения — вернулся Ганс с подмогой. У незнакомца был топор. И это открытие заставило Уилла против воли сжаться. Он задумался: насколько силён без Косы. Вспомнил, что тяжелее своего рабочего инструмента ничего не поднимал. Разве что моральный дух у подчинённых сотрудников Департамента. Сидеть в ожидании исполнения жутких сценариев оказалось делом неприятным. Вскоре он вновь задышал полной грудью: неизвестный оказался лесорубом, который шёл полем к лесу; отсюда и топор.
Топор всучили Уиллу и он уныло поплёлся за молчаливыми тенями. Альфред и лесничий шли впереди, у последнего на руках покоился Тейлор. Ганс шагал следом за дедом и иногда вздыхал. Когда они прошли сквозь лес (не раз Жнец оцарапался о сучки), окружающая картинка не претерпела значительных изменений. Под ногами простералась песочная полоса дороги, а там, где деревья отделяли землю от неба, угадывался горизонт. Шли долго. К головной боли добавилось урчание в животе. Тогда Альфред замешкался и достал из узелка печёное яблоко.
— Съешь, — жнец умышленно обошёл протянутые ладони внука и отдал съестное Уильяму. И сквозь сжатые зубы добавил: «Ты ничего не видел». А Уилл и правда ничего не видел. Он только слушал, думал, осязал. Чем ближе они подходили к селению, тем отчётливее включалось обоняние: тяжёлый смрад навоза рисовал картины куда красочнее остальных рецепторов. То ли двор скотный, то ли яма поганая. Место неприятного амбре было конечной остановкой.
Деревня. По обе стороны — одинаковые деревянные избы. Он насчитал таких десять. На закрытые оконные ставни нанесены пёстрые узоры. Какие именно, издали без очков описать сложно. Между хибарами стояли будки размером меньше; возможно, служившие сараями или кладовыми. Двор у изб был общим. По цвету и поведению под подошвами походил на дорогу, которой они сюда пришли. Небольшие зелёные островки территории щипали куры. И никого, кроме птиц и мычащей коровы, не слышно. Скрипнувшую створку близстоящего дома кто-то резко закрыл изнутри.
— Ступай к мамке и не высовывайся, — Альфред направил Ганса подзатыльником.
— К портному? — лесоруб кивнул на тело в руках.
— Сначала к врачующей, — он сплюнул. — И ты, — это он говорил Уиллу, — иди.
Горло Уильяма саднило от сухости, губы и язык не поддавались, вместо вопроса вырвался бурлящий рык. Больше к нему не обращались. Схватили за рукав рубахи и потащили вглубь двора. Жнец мог шагать быстрее, но он не знал куда, поэтому, когда у тёмного входа его руку оставили, он просто смотрел в пространство перед собой и не спешил переступать земляной порог. Из полумрака веяло сыростью и пчелиным воском, что слегка смягчало вкус вдыхаемого воздуха. Кто-то замер у стены напротив.
Позади женский голос слёзно запричитал и тишину раздробило от жалостливого вопля. Грубая ладонь Фредо втолкнула Уильяма внутрь. Шинигами споткнувшись упал на холодный пол.