Ярче сверхновой, темней черной дыры

У Байхэн волосы мягкие-мягкие под прикосновениями, а на цвет — лиловые как цветочные лепестки. Она любит класть голову Цзинлю на грудь, когда они, разгоряченные и всеми конечностями переплетённые чуть ли воедино, лежат вместе на измявшихся простынях. Цзинлю любит пропускать пальцы через шелковистые пряди, но старается быть легче и аккуратней, делать прикосновения невесомыми, незаметными. Руки, холодные и грубоватые от меча, не дай Эоны, Байхэн, слишком тёплую и пылающую, как звезда, остудят. Уши в таком же лиловом меху Цзинлю старается не задевать — в ответ на её касания они легко дёргаются, вздрагивают, и она боится, что делает что-то не так. Хвост, впрочем, спокойно вьётся вокруг неё и щекочет бок, а к прикосновениям льнет, не страшась холода пальцев в мозолях. Как и сама Байхэн. Она льнет к ней непозволительно близко, даже зная о холоде в грудной клетке Цзинлю, о сердце холодней луны, но Цзинлю всё же опасается. Байхэн на вид ведь совсем хрупкая, хотя на самом деле несгибаемо сильна, но Цзинлю боится. Боится, что сделает что-то не так, и их нежные, осторожные касания полетят в бездну бескрайней вселенной, упадут за горизонт событий чёрной дыры и никогда не вернутся. У Байхэн глаза цвета молодой листвы — листочков аккуратных, будто тех, что обрамляют нежные лепестки цвета её волос. Глаза ярче любой звезды, хотя звёздам такие оттенки несвойственны, как и мягкий лиловый, так и весенняя зелень. У Байхэн на губах ухмылка, какая ирония, лисья, лукавая, дразняще довольная. А Цзинлю от этого тает и плавится, из глыбы льда постепенно превращаясь в водяной пар — так нестерпимо горячо в груди от простого поцелуя или держания за руки, но виду она не подаст. И идут годы, десятилетия, а от прежней холодной луны в сердце осталось мало, ведь вращаясь так близко к своей звезде, конечно она раскалится, нагреется, засияет так ярко, как только может. Но руки всё ещё веют могильным холодом — меч из стали улыбкою и теплом прикосновений не растопить. Цзинлю боится, но только в те дни, когда рассудительность прячется от неё, оставляя лишь тревоги. Ошибки, изъяны в бою с клинком недопустимы, как твердит ей учение прошлого, как она познала сама. Но вот только она никогда не учитывает, что ошибка может быть поправима. Раны от клинка можно обработать, зашить, замотать бинтами, раны от слов загладить другими словами, жестами вроде подарков и извинений. Впрочем, если Байхэн остынет, загаснет, если касаний не станет, ошибка станет фатальной, такие ничто не исправит, как не старайся, а Цзинлю не хочет все это, что так ей полюбилось, потерять. Привязанность — странная штука. Сколько бы тёплого, приятного она не приносила, рано иль поздно она принесёт за собой и боль. Но Цзинлю наконец лишь закрывает на это глаза, затолкав тревоги глубже в пучины души. Сейчас важно лишь то, как поглаживает Байхэн серебро её волос, рассыпавшееся по простыням, накручивая на пальцы локоны, как чужое дыхание щекочет ей шею, как невольно она засыпает от усталости, как мягкая кожа девушки-лисицы под её руками будто пылает. Всё же тепла Байхэн может быть хватит и на то, чтобы окончательно растопить её холод тоже.