The Silence of the Lambs

      Широкий канал реки Рейн посажен глубоко меж двух холмов. По одну сторону кипела жизнь: вверх холма прочерчены дороги, возвышаются старые здания с высоким фундаментом, обыгрывающим острый угол склона, почти такого же покатого, как треугольные крыши домов. Если закрыть глаза, то могло показаться, будто по этим узким дорогам, покрытым брусчаткой, всё ещё ездили кареты, запряжённые лошадьми, бегали мальчишки-газетчики, а по вечерам бродили хмурые фонарщики. Крохотный город едва изменился с тех пор, лишь стойла сменились парковками, вдоль тротуара проложили трамвайный путь, а фонари отныне зажигались одновременно по команде.       По другую сторону реки господствовала матушка-Природа: средневековые толстые кирпичные стены, некогда служившие ограждением, были спрятаны за густым кровом деревьев. Некоторые из них низко опустились над самой рекой, так, что их ветви то и дело касались воды, пуская по поверхности круги. Птицы опускались на эти деревья, крепко хватаясь пальцами лап, и крались ниже, чтобы попить. Из зимней спячки вышли и жучки; некоторые бабочки успели вылезти из своих куколок и гордо красовались своими тонкими крылышками, опускаясь на цветки одуванчиков и почти отцветшей вишни. Ухмылка появилась на лице Ганнибала, когда он представил лицо Кларисы Старлинг, когда та обнаружила кокон в глотке нового топляка. Ещё большее удовольствие отобразилось на его безмятежном лице, когда он представил её лицо, когда выяснилось, что в отрубленной голове из банки тоже нашли куколку. Розовые лепестки продолжали осыпать каменную брусчатку, оставляя место пёстрым зелёным листьям, медленно вытесняющим цветы.       Скамейка тихо заскрипела. Знакомый запах ударил в нос Ганнибала вперемешку с влагой реки и сладкой пыльцой вишни. Ганнибал повернул голову и доброжелательно улыбнулся, смотря в лицо Уилла. Его чёрные кудри продолжали отрастать, и теперь они забавно торчали в разные стороны, едва достигнув достаточной длины. Как ни странно, это совершенно не пробуждало в Лектере желания их зачесать… — Ты выглядел так вдумчиво, что я не хотел тебя прерывать, — признался Грэм, а затем протянул доктору потрёпанный конверт. — Я лишь созерцал, — Ганнибал принял конверт и открыл его. Всё было на месте: лицензия психотерапевта, диплом о высшем медицинском образовании… — Лингвистика? — Я бы хотел преподавать детям. Английский язык везде в почёте, — Уилл хмыкнул и забрал конверт, откидываясь на спинку скамейки. Лучи раннего майского солнца мягко грели его лицо. — Я оборвал твой ход мысли? — Вовсе нет. Прелесть созерцания в самом созерцании. — Ах, неужели созерцая природу, вы не принимаетесь проводить параллели и выдумывать красивые метафоры, доктор Лектер? — Грэм саркастично ухмыльнулся. Ганнибал невольно усмехнулся в ответ и вновь перевёл взгляд на водную гладь. — Должен признаться, я так и не смог овладеть этим искусством освобождения разума от всего, кроме красоты, что расстилается передо мной. Однако я приблизился к этому настолько, насколько мог приблизиться человек, рождённый в Европейской культуре. — Чио учила тебя этому? — Нас учила этому моя тётя. Вернее, учиться приходилось лишь мне. Я ворвался в их жизнь весьма внезапно, но я чтил их традиции. Каждый день леди Мурасаки и Чио выходили на улицу лишь для того, чтобы созерцать. И я присоединялся. — И как это было? — Сначала я наивно полагал, будто они ждут от меня каких-то выводов. Я делился мыслями, что приходили в мою голову, и я был совершенно обескуражен, когда обнаружил, что их сознание было пусто от бытовых дел или высоких дум. Они лишь смотрели, напитывались самой красотой, не ища в ней никакой сути. Суть красоты была для них просто в том, чтобы быть таковой и быть созерцаемой. Красота не была дана человеку Богом. Она… самобытна, — доктор сделал глубокий вдох, ощущая, как сквозняк пробирается сквозь его сознание, распахивая некоторые двери дворца его памяти, которые он давно не открывал. — И даже в уродстве есть красота. Ведь красота может таиться в сущности самих вещей.       Уилл открыл глаза и окинул взглядом профиль своего спутника. Ганнибал как никто другой понимал красоту тех вещей, что для других являлись воплощением чистого ужаса, беспросветного зла. И его кровавое искусство было тем, что так бесстыдно раскрывало прекрасность сущности. — Ты хотел, чтобы и другие увидели эту красоту. Но они продолжали её не замечать, — профайлер чувствовал, как отражение портрета Лектера в его голове обретало новые грани. Он научился ценить это чувство. — Главное, что её заметил ты, — доктор повернулся к Уиллу, вновь цепляясь взглядом за каждый изгиб, заново открывая для себя чужой портрет. — Я дал тебе возможность понять себя, и ты воспользовался ею. — Как и ты пользовался возможностью понять свою тётю. — Да. Она давала мне, пожалуй, слишком много возможностей, о чём однажды пожалела. — Что заставило её пожалеть? — Однажды она показала мне броню и катану, что хранила в поместье и чтила. Это было наследие её предка. Леди Мурасаки учила нас с Чио чтить и помнить, рассказывала о традициях… в том числе и о традиции любования отрубленной головой врагов, что самураи приносили своим женщинам.       Грэм кивнул с пониманием. — Леди Мурасаки ужаснулась этой стороне тебя, но не могла не думать о том, что ты приложил все усилия, чтобы раскрыться перед ней на её же языке. — Вероятно, так оно и было. Но также она не могла смириться с тем, что голова, которую я ей принёс, была головой оскорбившего её честь и достоинство. — Ты занял место главы в доме. Ты влез на чужое место в иерархии. — Мой дядя к моему приезду был мёртв. Моя тётя была воспитана так, что женщина всегда подчиняется мужчине. Овдовев, она была готова подчиниться сыну. — Но ты был воспитан в другой традиции. Сын ниже матери. Мужчина, что выше матери – это муж.       Ганнибал промолчал, словно его поймали на чём-то. Но ему не оставалось ничего, кроме кивка. — Наши пути разошлись тогда, когда мы обнаружили разницу в восприятии наших ролей в иерархии. Для неё я всё ещё был сыном.       Уилл ощутил, как тонкая игла вины пронзила его в районе желудка. Чувство яркое, но скоротечное. Вновь наполнив лёгкие влажным прохладным воздухом, он поднялся со скамейки и предложил руку помощи своему спутнику. — Миссис Гудзон просила купить продукты к ужину, помнишь? На рынке пока не разобрали лучшую вырезку.       Доктор поднял взгляд на Грэма и принял его руку, чтобы подняться. — Несомненно. Нельзя заставлять даму ждать.       Дом герра Вагнера и миссис Гудзон представлял из себя уникальное смешение культур: оба познакомились в Лондоне, когда овдовели, и влюбились. Миссис Гудзон любила рассказывать об их истории, о похождениях в их счастливые совместные 50, когда они отрывались пуще молодёжи, и как её любимый перевозил её в своё гнёздышко на берегу Рейна. Однако фамилию любимого женщина так и не взяла, настаивала на обращении «миссис», а не «фрау», а самого муженька не было видно. Тот появлялся лишь спьяну. Доход супругам приносила лишь сдача комнат на чердаке дома. — Ах, вот и вы! — хрупкая старушка взмахнула руками, когда постояльцы вошли на кухню с пакетами. По радио шла какая-то английская передача для автомобилистов. Уилл не знал, удивляло ли его больше то, что она вообще слушает радио, или то, что она смогла настроиться на иностранную волну без чьей-либо помощи. — Вы, джентльмены, прямо мои спасители. Эти мясники то и дело пытаются обвести меня вокруг пальца. Всё время говорят, что вырезки совсем не осталось! Хотят сколотить с меня побольше денег. — Попробуйте ходить к ним пораньше. Вечером лучший товар уже распродают, — усмехнулся Грэм, выкладывая продукты на столешницу. — Тем более с местными законами… все стараются успеть отхватить до семи. — Вот и вам мозги промыли, проклятые, — продолжила ворчать хозяйка.       Ганнибал, выложив яйца в лоток в холодильнике, не смог сдержать улыбки. — Кстати о семи, Генри… — он закрыл дверцу и повернулся к Уиллу. — Не хочешь провести вечер в местом ирландском пабе? Ужин ведь в девять, миссис Гудзон? — Всё как обычно, мистер Розенблат. К одиннадцати надо быть сытым, но не едва поевшим. — Несомненно. В таком случае, нам стоит пойти сейчас, чтобы не опоздать.       Уилл кивнул и вновь накинул на плечи пальто. — До вечера, миссис Гудзон.       После шести паб начинал постепенно наполняться людьми. В небольшом городке это место было одним из немногих тематических, и всё же большей популярностью здесь пользовались самые классические немецкие пабы, и особой страсти местные к ирландскому виски не питали, а пиво их устраивало собственное. Тем не менее, в вечер пятницы людей было больше, чем обычно. В это знаменательное время больше людей предпочитали что-нибудь покрепче. — Вы пили саке? — внезапно спросил Уилл, всё ещё морща нос от горечи на языке. — О, несомненно… — Ганнибал усмехнулся собственным воспоминаниям. — Позорно вспоминать. Леди Мурасаки поручала Чио делать домашнее саке, а та даже научила меня выбирать самый крахмалистый рис. Напиток по крепости ближе к крепкому вину, но я ещё был так неопытен в вопросах употребления, что не раз перебарщивал, когда к столу подавали рюмки… — Не стоит стыдиться. У каждого найдётся такая позорная история… — Грэм сделал ещё один глоток и прочистил горло. — Меня в школьные годы не звали на вечеринки, поэтому впервые напился я на выпускной. Однако алкоголь совсем не сделал меня душой компании. Я сначала расплакался, а потом меня вырвало в кусты.       Слегка обескураженный такой прямотой, доктор засмеялся. — Любые психоактивные вещества действуют непредсказуемо. Они либо возведут твои чувства в квадрат, либо переменят на 180 градусов. — Мне совсем не было грустно, что я окончил школу. Меня лишь пугало то, что ждало впереди. Я едва помню то, что случилось в тот вечер, но помню, как чужие взгляды обтекали меня, как камень в реке. Я перешёл в другую школу в выпуском классе, поэтому для остальных я был лишь… единицей. Тем более школа была в районе, напоминающем гетто, поэтому мои мечты об академии ФБР казались остальным предательством. — Ты встречал своих одноклассников во время службы? — Нет, на удивление. Хотя в оперативниках тоже бывал.       Ганнибал глотнул собственный виски и поставил стакан на стол. — Мы должны идти дальше, пока наш след не растворится, — доктор достал из кармана нетронутые сим-карты и передал одну своему спутнику. — Слиться и исчезнуть. Наш перформанс в Париже ещё долго не забудут. — Твой перформанс, — подчеркнул Грэм, откидываясь на спинку кресла. — Я пойду работать. Не хочу и дальше расходовать твои сбережения. — Ты не обременяешь меня, Уилл. Мои сбережения были изначально приготовлены на троих. — И всё же лишними деньги не бывают.       Настойчивая жёсткость проступила в голосе Грэма. Не будет ложью заявить, что деньги им действительно нужны, однако с самого начала профайлер пресекал в свою сторону любые подачки. Лишь необходимые траты. Лишь бюджетная одежда. Ганнибал понимал, откуда у этого росли ноги, и вообще-то был готов настоять, но в глубинах сознания знал, что этим лишь оскорбит. — Летом можно легко устроиться работать в языковую школу, — доктор мягко улыбнулся, как вдруг кресло возле него прогнулось. — Прошу прощения, господа, но вы тут единственные, кто говорит по-английски.       Тонкий и высокий мужчина в овальных очках и почти комичной шляпе вернул обоих спутников в реальность. Паб, оказывается, уже настолько заполнился, что свободных мест в нём совсем не осталось. — Понимаете ли, местные слабо понимают истинное дружелюбие в ирландских пабах. У нас, вообще-то, принято подсаживаться к незнакомцам, если не осталось мест. Однако от немцев реакция непредсказуема. Особенно когда они не говорят по-английски, — незваный компаньон снял шляпу со вздохом и сделал глоток из кружки пива, отчего пена легла под его крючковатым носом. Говорил незнакомец с акцентом. Ирландец, очевидно. — Я Стивен, кстати. Стивен Молони.       Ганнибал и Уилл переглянулись. Незнакомец вторгся посреди разговора без всяких манер, однако что-то в нём выдавало, что у этого поступка корни глубже чем ирландские традиции или примитивная невоспитанность. Прочитав во взглядах друг друга, что они оба обратили на это внимание, они позволили Стивену присоединиться к их совместному вечеру. Достаточно интересные индивиды могли искупить свою невежественность, если могли компенсировать её чем-то большим. — Генри Фишер, — представился Грэм, поднимая свой бокал виски. — Кристоф Розенблат. — А вас, господа, какими путями занесло в этот город? Здесь вроде бы и достопримечательностей в округе нет, — Стивен хлебнул своё пиво. Взгляд его был плавающим, хотя тот ещё не был пьян. Не желал встречаться с чужими глазами. — Опытный путешественник не сунется в самую толпу. Самые прекрасные места всегда скрыты от людских глаз, — задумчиво протянул доктор, непрерывно наблюдая за новым знакомым. — Вы, должно быть, здесь не с целью туризма. — Я? О, нет, — Молони хрипло усмехнулся. — Уж простите за такие подробности, но я здесь, чтобы оставить прах своей матери.       Всё сразу встало на свои места. Джентльмен, видно, был крайне опечален смертью матери и неосознанно искал компанию. Головоломка оказалась решена довольно быстро. — Неужели вы проделали путь до самой Германии, чтобы оставить здесь её прах? — Фишер-Грэм поставил локти на стол и наклонился ближе к собеседнику. — Мама у меня была набожная. Сказала, что впустила Господа в свою жизнь, когда посетила местную церковь в юности, — Стивен сделал ещё один глоток, словно старясь проглотить сухой ком в горле. — Когда она умирала, она попросила меня встать на колени и помолиться. А я, дурак, не сделал этого. Вы знаете, ни в Бога, ни в жизнь после смерти не верю… но надеюсь, что теперь, когда её прах в месте её силы, она сможет меня простить. — Чувство вины – тяжелейшее из всех чувств, — Ганнибал улыбнулся, и голос его снова стал текучим и задумчивым, каким был всегда, когда тот принимал пациентов. — Если Господь есть и видит вас, уверен, ваша вина перед матерью заглажена. — Да… Спасибо. Священник сказал то же самое. Отчего-то сразу хочется заняться чем-то богоугодным. — Чем-чем, а добротой и милостью священники точно умеют подкупать, — Уилл фыркнул и опустошил свой стакан. — И чем вы занимаетесь во время, свободное от мыслей о Всевышнем? — Работаю, вообще-то. Преподаю и пишу. Однако пока издательства не воспринимают мои сборники с особым энтузиазмом.       Лектер и Грэм снова переглянулись. В глазах первого не читалось сопротивления, и Уилл продолжил: — Преподаёте, говорите? У вас, часом, нет в Ирландии летних школ? Давно хотел повидать это место, может бы внёс свою лепту… — При университете, в котором я преподаю, есть программы для иностранных студентов. Языковые курсы и другое… а вы что преподаёте? — Английский и французский. — Ах, как по-американски, — Стивен засмеялся и поставил кружку на стол. — Но знаете, коли я собрался заняться богоугодством, то позвольте замолвить за вас словечко. У меня как раз отныне свободная квартира близ центра Дублина… поможем друг другу, джентльмены? Вы, Кристоф, тоже едете? — Я могу работать из любой точки мира, — что-то хитрое проскользнуло в голосе Лектера, и он одарил Уилла беглым, но многозначительным взглядом. — Вы, господа, похожи на добросовестных арендаторов. Если пообещаете честно выплачивать аренду, готов сдать за полцены. А то со всей этой бюрократией после маминой смерти в последнюю очередь хочется искать здоровых людей на съём!       Грэм почувствовал себя немного неловко за то, что практически воспользовался чужим горем и эмоциональным подъёмом. Но и он, и Ганнибал знали, что в их ситуации за возможности надо хвататься обеими руками. Тем более за настолько благоприятные. — Вы, Стивен, делаете нам огромное одолжение. — Полно, Генри, никакое не одолжение, а взаимовыгодная сделка! У вас ручки не найдется? Напишу вам, куда высылать резюме…       Постояльцы вернулись в дом миссис Гудзон с небольшим опозданием. В доме царила подозрительная тишина, подозрительная даже без учёта контраста с шумным пабом. Стол был накрыт на троих, тёплый запах домашней еды всё ещё витал в воздухе. Женщина вполне могла отойти ненадолго, дожидаясь гостей. — На герра Вагнера не накрыто, — подметил Уилл, огибая стол. Куртка хозяина жилища небрежно валялась в коридоре. Тот явно вновь вернулся домой в нетрезвом виде, Ганнибал точно знал, ибо его чуткий нос улавливал даже тончайшие остатки запаха перегара.       Доктор осмотрелся и молча двинулся вверх по лестнице. Шёл он тихо, так, что даже старые деревянные ступеньки не скрипели под его весом. Уилл проследовал за ним, ощущая молчаливое соглашение со своим спутником. Они застали миссис Гудзон на втором этаже, пока та покидала ванную комнату. Старушка остановилась и одарила своих гостей милой, но почти неестественной улыбкой. — Ох, джентльмены, я почти начала переживать, — негромко сказала она. Ганнибал улыбнулся ей в ответ, пока Уилл бесстрастно наблюдал со стороны. — Вернер снова пришёл домой загулявший, так что я уложила его спать… давайте не будем ему мешать.       Лектер склонил голову, а затем кивнул с глубочайшим пониманием. Его фигура, ещё более широкая от пальто, что он так и не снял, плавно двинулась в хозяйскую комнату. Старушка не оказала никакого сопротивления, а Уилл решил не удостоверяться в том, что и так стало для него очевидно. Когда пальцы доктора Лектера коснулись ещё тёплой шеи лежащего в кровати герра Вагнера, кровь уже не билась в его артериях. Подушка, лежащая рядом, была мокрой от слюны. — Пойдёмте ужинать, миссис Гудзон, — мягко сказал Уилл и аккуратно взял старушку за плечо, чтобы отвести её вниз. Когда он на секунду оглянулся, то увидел, как Ганнибал зашёл в ванную за аптечкой. Однако Грэм знал, что его спутник не приложит усилий, чтобы воскресить тех, кому нет места на этой земле.       Ужин профайлер провёл наедине с хозяйкой. Обычно живая и болтливая, этим вечером она предпочла ужинать под мелодии со старой пластинки-сборника опер Рихарда Вагнера. Такой старой, что сегодня, пожалуй, уже не найти оцифрованных записей тех дирижёров. И лишь когда Уилл принялся мыть посуду, она тихо, но очень вежливо сказала: — Вы хороший человек, мистер Фишер.       Грэм горько улыбнулся, ведь женщина даже не подозревала, что каждое сказанное ею слово было лишь ложью. — Вы заслужили больше доброты, миссис Гудзон. Даже от коварных мясников, прячущих свою вырезку. — Надеюсь, этой ночью Господь освободит вас от кошмаров.       Уже поднявшись на чердак, профайлер наткнулся на Лектера, что уже успел раздеться до рубашки и брюк и шёл к себе в спальню. Оба мужчины замерли, чтобы взглянуть друг на друга. — Я бы не хотел, чтобы завтра у медиков были вопросы к миссис Гудзон, — сказал Грэм после недолгой паузы, наполненной смирением и пониманием обоих. — Завтра они обнаружат, что герр Вагнер скончался в результате остановки сердца из-за передозировки алкоголем.       Лектер сделал шаг в сторону Уилла, неестественно замершего напротив двери собственной комнаты. Его рука, что всё ещё пахла латексом от перчаток, коснулась небритой щеки, той, на которой не было шрамов. — Она сказала, что я хороший человек. — Хороший и плохой – понятия относительные. Несомненно, для неё ты прекрасный человек. — А для тебя?       Брови Ганнибала слегка подпрыгнули от удивления. В его сознании этот вопрос совершенно не требовал ответа, хотя бы потому, что они оба давно отказались от понятий добра и зла. — Мне не найти лучшего человека. — Спокойной ночи, Ганнибал.       Уилл и сам от себя не ожидал, что так быстро сбежит. Жар чужого прикосновения всё ещё горел на коже. Уиллу казалось, будто их разговор должен был закончится по-другому, так, как было правильно, так, как хотел Ганнибал всякий раз, опуская глаза на его губы. И Грэм не мог простить себя за то, что так и не смог дать это своему спутнику.