The Silence of the Lambs

      Месть, говорят, - это блюдо, которое подаётся холодным. В случае Ганнибала Лектера эту фразу можно воспринимать весьма буквально, хотя он не был большим любителем растрачивать ценный человеческий ресурс на холодные закуски. Конечно же, на затворках своего сознания доктор уже несколько раз представлял, на что было бы лучше пустить загадочную Энн, и пока что наилучшим вариантом ему казался мясной пирог, ибо тогда в качестве изысканного десерта Ганнибал бы получил восхитительную реакцию Уилла на столь ностальгическое блюдо с фаршем из его любовницы, однако этот поток сознания оставался где-то на заднем плане, перекрытый железным «Договора не было». — О, доктор Розенблат! — Стивен Молони подсел к нему почти так же, как в их первую встречу. Как ни странно, с тех пор ирландский джентльмен почти перестал раздражать: первое впечатление о нём заставило Ганнибала поверить, что перед ним просто новый Франклин, однако они, скорее, лишь встретились в странный период жизни этого тонкого гражданина со старомодными очками, порою сползающими на кончик его крючковатого носа. — С каких пор вы ходите в паб после работы? И ведь сегодня даже не пятница. — Мне всегда казалось это ребячеством. Однако сейчас я могу позволить себе расслабляться не с дешёвым пивом, а с отличным бокалом вина, — Доктор Лектер сделал глоток с тонкой улыбкой. — Во Флоренции это классическая традиция. Бокал вина в день приносит больше пользы большинству людей, чем вреда.       Договора действительно не было. В отношениях Уилла и Ганнибала с самого начала не было никакой прозрачности. Они хорошо видели и чувствовали друг друга, но интрига о намерениях каждого сохранялась, пожалуй, до победного конца. Однако если на ленте времени расставить точки с наиболее значимыми для их дуэта событиями и их условными началами, то можно заметить, что периоды начали сокращаться. — Более изысканного оправдания алкоголизма я ещё не видел. Больше мне нравятся только финны. Они, понимаете ли, пьют, чтобы согреться, — Стивен махнул рукой официанту и взял скотч. Сильно. — Как вам нравится работа с местными пациентами? — Многим бы помогли простые прогулки вдоль залива. Да и летом мало у кого обостряются расстройства, так что особо интересных случаев я пока не встречал.       Их война – борьба разведывательных сил. Она должна была быть такой, однако на деле это больше было похоже на игру в поддавки. Каждый должен был уступить, поддаться, ибо сам жаждал быть разоблачённым. — Приму это за комплимент психическому состоянию моих земляков. А вы сами, доктор, к терапевту ходите? Я слыхал что у вас принято друг друга лечить. — На новом месте пока не нашёл себе врача, подумываю просто начать связываться со старым по видеосвязи.       Всякая война заканчивается миром, а мирный договор принято подписывать на территории посредника. Когда-то Ганнибалу казалось, что этим посредником станет Беделия, однако оказалось, что та не желала вмешиваться даже при угрозе собственным границам. — Стоило бы. Свою головушку надо беречь в первую очередь, — Мистер Молони поблагодарил официанта кивком и поднял свой стакан. Стекло ударилось о стекло, собеседники улыбнулись друг другу, и каждый сделал глоток. — Можете меня осудить, но я предпочитаю старые способы расслабления, а не медитации и саморефлексию. — И какие «старые способы» вы предпочитаете?       Ганнибал хорошо помнил, каково было целовать Беделию. В эти редкие моменты на её губах никогда не было помады, а каждый поцелуй был как обещание. Она приближалась, а он целовал. В её взгляде читался вопрос, мольба о жизни. Поцелуй – единственная форма поглощения, что манифестировала не смерть, а жизнь. Не обладание, а единение. Ганнибал не любил, но умел врать в лицо, и Беделия это знала, поэтому брала с него это обещание лишь тогда, когда была уверена, что он не мог солгать. — Мой товарищ всегда привозит морю впечатлений из Амстердама, если вы понимаете, о чём я, — тонкие губы Стивена растянулись в тонкой улыбке. В лукавом прищуре доктора была лишь знающая усмешка. — И что, вы позволяете себе такие события даже посреди рабочей недели?       Ранее Лектер редко задумывался о том, как Уилл касался женщины. Лишь однажды, когда Марго объявила о своей беременности, он задался вопросом, как эти двое вообще к этому пришли, раз Уилл был осведомлён, что явно не подходит под простой стандарт предпочтений гомосексуальной женщины. Хотя и это было ложью. Это был далеко не единственный вопрос на уме Ганнибала. — Как вы упомянули, я не занимаюсь ребячеством. Сейчас я могу позволить себе расслабиться с более качественным натуральным товаром, — Мистер Молони поиграл бровями, наклоняясь чуть ближе. — Не хотите присоединиться к нашей беседе? Мой товарищ ожидает меня к шести в более уединённом заведении. — Какая пошлость, господин Молони, — Ганнибал ухмыльнулся, его взгляд на миг опустился на обручальное кольцо на пальце левой руки его собеседника. — Ваша жена осведомлена о ваших увлечениях? — Я не верю в брак. Моя жена – отпетая лесбиянка, сбагривает мне всех своих неудачных любовниц. А это, — мужчина поднял ладонь и указал на едва сверкающее кольцо, покрытое множеством царапин и ни разу не отполированное. — Лишь для льгот. И для статуса, разумеется. Большие начальники всё ещё чудесным образом считают, будто мужчина за 40 без жены – работник ненадёжный. — Брак никогда не был институтом любви. Думаю, вы с женой поняли его наиболее правдивым образом, — глаза доктора закрылись, когда он выпил последний глоток. Вкус уже не столь интенсивный после целого бокала, но достаточный, чтобы ощутить приятную горечь и ноты древесного запаха. — Вы откровенный человек, мистер Молони. Именно с такими людьми правильно разделять запретный плод. — Звучит как тост, — Стивен поднял бокал в торжественном жесте и тоже закончил свой виски. — В таком случае, доктор Розенблат, нам нельзя опоздать на трамвай. Следующий уже будет полон офисным планктоном.       Ганнибал поднялся вместе со своим спутником и накинул на плечи пиджак. Молони вновь надел почти комичную шляпу и повёл своего квартиранта на выход, не забыв вручить единственному на весь пока-ещё-пустой паб официанту за баром оплату с чаевыми.       Это было какой-то глупостью. Даже проживая в общежитии при французском медицинском училище, доктор не бегал по городу, чтобы его сосед мог спокойно заняться любовными утехами. Первый его сосед был такого рода эксгибиционистом, который секс считал настолько естественной частью жизни, что развлекался с барышнями прямо при Лектере. Вероятно, такое натуралистическое отношение к жизни и привело его в медицину. А второго соседа так и не случилось: французские общежития в тот год реформировали и студентов расселили в отдельные комнаты. И вот сейчас, будучи взрослым состоятельным мужчиной, Лектер согласился на раскуривание амстердамских косяков, лишь бы дать своему соседу уединения. А ведь Уилл об этом даже не просил. — Вы, доктор, предпочитаете автомобильный рай США или систему европейского общественного транспорта? — живо спросил Стивен, откинувшись на спинку сидения. Последняя мысль так озарила психиатра, что тот даже не заметил, как уже оказался в трамвае и занял единственные оставшиеся сидячие места со своим спутником. — Моё обожание европейской градостроительной мысли не отменяет мою любовь к личному автомобилю. Хотя здесь, вы не поверите, я люблю использовать мотоцикл.       На часах 17:32. Если после уроков Уилл и правда сразу пошёл домой, то к сему моменту он уже должен был встретить свою коллегу, предложить ей обед, они уже должны были поиграть в игру «Кто знает, зачем мы сегодня здесь собрались», и сейчас уже быть в самом разгаре действа. Ганнибал был уверен, что любовью Уилл занимается лишь нагишом, телом к телу, кожей к коже, но сейчас, в собственных мыслях бесстыдно заглядывая в чужую спальню, он представлял, как профайлер лишь расстегнул блузу и задрал юбку, как его пальцы вливались в бёдра, лишь слегка проникая под ткань чулок. Уилла Грэма не возбуждала одежда, даже очень вызывающая, но играя роль Генри Фишера, он мог себе позволить иные удовольствия, например изобразить из себя ловеласа, которому коллеги-учительницы присылают своё нижнее бельё. Перед кем он играл? — Да вы что? Не могу представить вас в рядах местных дублинских байкеров. — Вы меня там и не найдёте. — Не удивлюсь, если вы привлекаете много внимания в байкерской куртке, — хитрый прищур Стивена не давал обмануться, о каком именно внимании он говорил. — Действительно. Она заставляет людей видеть меня жёстче, чем я есть на самом деле.       Какое лукавство. Единственный человек, что положил на Ганнибала глаз, пока тот был в полном обмундировании, был несчастный Энтони Диммонд, и тот как раз недооценил, насколько жёстким мог быть мистер Фелл. Единственное, о чём Ганнибал жалел – это об упущенной возможности заглянуть поглубже в сознание человека, которого так наивно возбуждал убийца. Энтони был как та самая Энн, шлющая фотографии своих обнажённых ног тому, чья истинная натура была скрыта за непроглядной маской. Разница лишь в том, что Энтони обладал достаточной информацией, чтобы предположить, чем это могло для него закончиться, и хотя женщины обычно достаточно эмпатичны, чтобы ощутить неискренность, но некоторых приятно волновали отношения с человеком-загадкой. — Наша. Вставайте.       Трамвай плавно подъехал к остановке, на которой уже столпились многочисленные люди в костюмах. Дублинцы хорошо знали правило, что сначала следует выпустить выходящих, а потом заходить самим. Толпа огибала обоих мужчин, что направились прямиком во дворы. За выкрашенными в яркие, но не кислотные краски фасадами, скрывались почти не облицованные кирпичные стены, снизу – чёрные ходы во все заведения, а выше – окна в жилые квартиры, кондиционеры, провода… велосипедные дорожки приходилось перебегать, ибо в середине июня многие выбирали персональный транспорт. Парочка студентов медицинского, расположенного неподалёку, промчались мимо, и их распахнутые белые халаты подобно сквозняку раскрыли двери в коридор юных лет в дворце памяти Ганнибала. Лекции, анатомический театр, поездки к тётушке на поезде, сосед-эксгибиционист… — Сюда. Тут паб, просто вывески нет, — Стивен решительно распахнул дверь под низким навесом, и его тонкая длинная фигура скользнула вниз в темноту по узким высоким ступенькам. Оглянувшись, доктор последовал на ним.       Секретное место близ центра города – дело неудивительное для многих европейских городов, хотя Дублин всегда казался Лектеру более урегулированным местом. Подвал одного из зданий, расположенный между консульством какой-то страны и юридической конторой, оказался приватизирован предпринимателем с нонконформистским складом ума: зачем привлекать массы, если можно привлечь узкий, но верный круг? А когда такое случается, люди быстро друг друга узнают, привыкают, а следственно вовсе не боятся заниматься вещами, граничащими с законом и моралью, но всегда существующими на затворках человеческого сознания. Например: курят травку.       Запах разгоревшегося каннабиса был хорошо знаком доктору Лектеру с самого детства. Им пахли руки отца, палаты некоторых пациентов в психиатрическом отделении, кабинеты высоких начальников, а ещё, несомненно, этот спрятанный бар. Этот запах был популярнее самых распространённых духов. Чаще, пожалуй, встречался лишь запах пота и кожи. — Лиам, дружище, — мистер Молони подошёл к одному из немногочисленных столов и пожал руку своему товарищу. — Знакомься, это доктор Розенблат. Доктор Розенблат, имею честь представить вам моего друга Лиама Питерсена. — Какая у вас фамилия интересная, доктор Розенблат, — небольшого роста человек поднялся со своего удобного кресла и пожал руку новому знакомому. — Вы еврей?       Вопреки тому, что вопрос застал Ганнибала врасплох, он сохранил учтивое выражение лица. — Если в традиционном смысле, то нет, ибо моя матушка была итальянкой.       На часах 18:13. Опоздали, но не сильно. Секретное место начало постепенно наполняться людьми, которые то и дело друг с другом здоровались. Сразу видно, кто тут не завсегдатай. — Ну вы всё равно аккуратнее, у нас либералы кучу мусульман запустили в страну, те чуть что разбираться не будут по какую сторону у вас евреи, — губы Лиама растянулись в кривой усмешке, когда он достал из кармана элегантный портсигар. В отличие от старомодного Стивена, этот мужчина совсем не подходил под образ того, кто стал бы носить свои самокрутки в такой симпатичной коробочке… — Политика – дело грязное. Давайте не будем начинать знакомство с неё, — Молони принял сигарету с благодарным кивком и поднёс её к носу. — Особенно не с национальности доктора Розенблата. — А вы, доктор, курите? — Питерсен протянул ему портсигар, и Ганнибал, конечно, не отказал. — У вас хороший вкус, — Лектер улыбнулся, ощущая приятные нотки. Его точно нельзя было обмануть синтетикой. — Каннабис оказывает нашей нервной системе услугу. Многие мои пациенты узнавали истинный сон и отдых лишь после нескольких сеансов раскуривания. — Вы психиатр? — Да. Хотя некоторые называют мою практику… неортодоксальной.       Эксперименты с психоделическими веществами были как раз-таки самыми что ни на есть ортодоксальными методами лечения всех душевных недугов. Морфин, кокаин, конопля… не важно, что вас тревожит, волшебная таблетка от всего была найдена людьми по всему земному шару ещё до появления письменности, и, в отличие от других «таблеток», в роде лоботомии, сохранилась в медицине и по сей день. «Неортодоксальной» можно было назвать не столько саму практику, сколько цели её применения… — В таком случае, предлагаю не откладывать сеанс групповой терапии.       После первой затяжки доктор понял, что начал сбавлять обороты. Его лёгкие обожгло так, что дым он выдохнул поспешно и резко. Однако как только его сознание начало расслаиваться, а картинка перед глазами – плыть, он вновь затянулся. Мир всегда был слишком интенсивным для Ганнибала: пусть он с детства не был эмоционален, его органы чувств были обострены до предела, словно компенсируя дисфункции тех частей головного мозга, которые должны были приближать его к виду человеческому в его моральности. В юности он пристрастился ко всем «лекарствам», что были способны заглушить эти звуки, запахи, прикосновения, вкусы, лишь бы те перестали проникать в его самое нутро. Пожалуй, если бы не дорогая леди Мурасаки, он бы так и не научился ценить свой редкий дар и кончил где-то на грязных улицах Парижа, не пережив даже вручение диплома.       Голоса затихли. У Ганнибала всегда была живая фантазия: прогулки по дворцу памяти стали неотъемлемой частью его одинокой жизни в приюте, и только когда к нему в руки попался Зигмунд Фрейд с полки тётушки, молодой человек узнал, что это называется «эскапизм». В тюрьме, как и в приюте (или в приюте – как в тюрьме?), реальность была настолько тосклива и однообразна, что граница между дворцом и реальностью начала расплываться. И лишь в последние недели своего заключения Ганнибал наконец-то смог их отличить: линия была весьма четко начерчена появлением Кларисы Старлинг. Хотя и теперь, когда его ноздри вздрогнули, улавливая запах её духов и дешёвого миндального лосьона для тела, Лектер едва понимал, наяву ли. Внезапно приблизившееся лицо Стивена выразительно обозначило, что нет. — Доктор, подвинетесь?       Людей стало много. Дым клубился в воздухе, хилая вытяжка подвала исторического здания едва справлялась, и теперь марихуана ударила в головы даже некурящих. Настоящая баня. Новые посетители подсаживались прямо к ним, их имена сразу исчезали в воздухе, те делали затяжки и запивали их алкоголем, а перед глазами Ганнибала представали сюрреалистичные картинки, как кровеносные сосуды под их кожей расширялись и сужались, словно вся их кожа задыхалась и отчаянно глотала воздух. Лица белых воротничков, собравшихся вокруг стола, почти не отличались: одинаковые короткие стрижки и лысины, щетина, прямоугольные очки, серые костюмы (почему серый стал так популярен?). А потом пришли женщины. Их было удивительно мало, но их редкие лица хоть как-то заставляли помутневший взгляд доктора Розенблата цепляться за реальность. Казалось, будто за три года его заключения интеграция женщин шагнула назад, и бары снова стали небезопасным местом, куда ни одна мало-мальски сохранившая инстинкт самосохранения дама не пойдёт. Кажется, эту мысль он даже сказал вслух, ибо сразу после неприлично большая толпа для столика на четыре-шесть персон разразилась хохотом.       Уилл играл перед ним. Этот факт был очевиден, доктор лишь не до конца понимал мотив. Но сейчас, представляя, как профайлер, скрываясь под маской Генри Фишера, плавно двигал бёдрами, впечатывая свою коллегу в постель, Ганнибал разглядел, как его голубые глаза то и дело метались к двери. Грэм не сказал ни слова о его планах на день, и если бы Ганнибал не сбежал в этот подпольный паб, то застал бы парочку в самом разгаре процесса. Планировал ли Уилл, чтобы его спутник увидел то сообщение? Может быть, хотя маловероятно, раз госпожа Энн тогда только поздоровалась. Однако как бы то ни было, Уилл Грэм точно хотел, чтобы Лектер узнал о его планах. Ради чего? Из любопытства посмотреть на реакцию? — Доктор Розенблат, отчего вы такой безучастный?       Рука девушки легла на его бедро и потрясла, словно стараясь растормошить собеседника, однако обхватила она слишком высоко и крепко, чтобы выразить невинное намерение. — Если доктора и Анна в реальность не вернет, то я точно поверю, что он из «этих», — раздался смешок из толпы.       Энн, Анна – имена одного толка. То же имя, что и Ханна. Приличный костюм не был способен скрыть лицо деревенской простушки, милое, но едва дающее поверить в род деятельности его носительницы. Картинка из собственной головы ловко вплелась в реальность: встретить почти-тёзку любовницы Уилла было почти смешно. Ещё одна затяжка, и запах чужих духов уже не отвлекает.       Клариса Старлинг смотрелась в его старом добром кабинете крайне привычно. Агенты постоянно посещали его в последние годы, а курсантка оказалась там даже весьма желанной гостьей. Девушка медленно шла вдоль стен, но не убегала, лишь изучала новую комнату дворца памяти Ганнибала Лектера, в которой ранее оказывалась лишь на тех этапах знакомства, когда один его вид заставлял её замереть на месте и таращиться подобно оленю в свете фар. — Я часто ругаю себя, что не предугадала такого исхода, — произнесла девушка, достигнув окна. Там не было вида, чтобы любоваться, лишь белый свет, погрузивший её лицо в густую тень. — Я старалась, чтобы вы меня не надурили, а надурил меня мистер Грэм.       Ганнибал по-доброму усмехнулся и неспешно шагнул в её сторону. Наяву в его кабинете было два высоких и не сильно широких окна, но так как дворец подчинялся законам сознания, оба окна слились воедино. Присев на подоконник, доктор поддержал безупречную дистанцию: не слишком близко, но не так далеко. — Волку легко скрываться, когда овечья шкура всё ещё на нём. А клыки хищника в клетке видны уже всем. — Вы разглядели его клыки раньше других. — Неужели вы хотели, чтобы я разоблачил собственный план? — Вы знаете, что я не об этом.       Ганнибал взглянул на Кларису с лёгким изумлением. Образы в его дворце всегда были достаточно самобытны, однако лишь парочке удавалось обрести тот уровень контроля, чтобы обернуть диалог в его сторону. — Quid pro quo, доктор Лектер. — Вы заплатили мне прежде, чем я согласился на сделку. — Мы остановились на этом в прошлый раз.       Мужчина усмехнулся. Остроумию часто мешает страх, и ему стоило бы признать самому себе, что выдрессированная учтивость, может, его и не злит, но точно никогда не притягивает. — Он играл вами, чтобы получить что-то. Но игра мной для него и есть самоцель. — Это месть? — Да, в какой-то степени. Хотя наши отношения строились таким образом с самого начала. — Но к такому ли он стремился?       Нет. Ответ повис в воздухе, и Ганнибал прикрыл глаза. Он помнил тот дождливый вечер, в который их жизнь должна была измениться, удивительно плохо. Хорошо запечатлеть удалось лишь полный ужаса, скорби, растерянности взгляд. Игра не стоила свеч.       Клариса помолчала несколько секунд и вновь оглянула кабинет. Кушетка пустовала уже много лет, а стулья стояли у камина, готовые принять постоянных посетителей. — Возможно, модель ФБР вновь покажется вам тривиальной и устаревшей, но она гласит, что согласованность плана – ключ к успешному исходу операции. — Тяжело согласовать план, когда никто до конца не понимает, что можно считать успешным исходом. — Тогда вы и без меня знаете, что делать.       Доктор поднял голову, и лицо офицера Старлинг внезапно оказалось очень близко. Её дыхание обжигало ухо и щёку, а кабинет наполнился едва разборчивым шумом. — В таком случае, вы и сами знаете, что делать.       Мужчина взглянул вниз на то, как курсантка отвела его руку и расположила её на собственном бедре. Брюки как-то невнятно сменились серой юбкой-карандашом, что слегка задралась, обнажая кружево белых чулок Энн. Доктор Лектер моргнул, чтобы осознать, что он всё ещё в подпольном пабе и его всё ещё трогает Анна. И на ней нет никаких чулок, лишь прозрачные колготки, придающие почти белой коже «загар».       Доктор Розенблат склонился ближе и прошептал в ответ: — Прошу прощения, но я должен идти. Один.       Ганнибал не знал, сколько именно раз он сказал «До свидания», «Slan agat» и «Oiche mhaith», но точно больше, чем ожидал изначально. На часах 22:37, а значит ему следовало спешить на трамвай. Разогретый июньским солнцем воздух успел остыть, и в его глаза вернулись трезвые нотки. Снова кирпичные стены, в такое детское время в большинстве окон уже не горел свет, а ходы в заведения были заперты на замки. Теперь переход не мешал на велодорожке, хотя в небе всё ещё виднелись алые прожилки недавно зашедшего солнца. На остановке доктор Лектер уже стоял ровно, хотя сцены из его прошлого и сконструированного настоящего продолжали живо представать перед глазами. Когда почти пустой трамвай тронулся, лёгкая качка на несколько мгновений вернула его туда, где самое страшное было ещё только впереди. — Я один в этой тьме.       Ганнибал позволил себе отвлечься от дороги, чтобы посмотреть Уиллу в лицо. Пустые глаза не искали никого в ответ. — Ты не один, Уилл. Я стою прямо здесь.       И вот опять яркий свет ламп и незнакомцы на соседних сидениях.       Когда трамвайный путь изогнулся и вновь вывел состав к берегу реки Лиффи, Кристоф Розенблат встал и нажал на кнопку остановки. Трамвай тормозил плавно, словно подплывая к остановке. Снова свежий воздух. Хорошо выученные, но не родные дома. Хотя и те были явно приятнее советских панелек, даже совсем недавно возведённых. Ветер ударил в спину, в воде заплескались припозднившиеся утки. — М – Миша.       Белокурая девочка едва держала перо, сжимала его просто кулаком. Ганнибал аккуратно придерживал её локти, чтобы та смогла написать своё имя крупными буквами в тетради. — Тут совсем другая буква… — пробубнила она озадаченно. — Конечно. Это русская «Ш». — Мама научила меня писать моё имя на французском. Она сказала, что русский мне уже ни к чему. — Дядя Роберт уже ждёт нашего приезда, так что может и правда ни к чему…       Ганнибал открыл дверь в подъезд ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь тихо. Его шаги были бесшумными, словно он всё же решил осуществить свой рисковый и импульсивный план по устранению априори неприятных ему людей. Однако на деле он лишь избегал разговора с кем-либо, кто мог гипотетически встретиться ему на пути.       Дверь в квартиру оказалась не заперта. Внутри свежо: прихожая выходила прямо на кухню, где было открыто окно, а подле него стояла пополнившаяся окурками пепельница. Комната прибрана, и лишь кувшин с остатками вина на столе и ровно два бокала в сушке около раковины подтверждали, что неизбежное случилось. Запах незнакомых духов всё ещё витал в воздухе. Доктор раскрыл форточку пошире и стянул галстук со своей шеи, жадно вдыхая влажный прохладный воздух. Он знал, что не один. И это заставило его задержаться у окна ещё на пару минут, словно с намерением покурить.       Учтивый стук в дверь заставил взгляд Уилла оторваться от книги на секунду. Но сразу после он вновь спрятался между заумными строками. — Входи.       Ганнибал беззвучно зашёл в спальню с немым вежливым кивком. Казалось, будто сами обои пропитались запахом пота, естественной смазки и плещущих гормонов. Мужчина медленно приземлился в кресло у подножья кровати профайлера, и обоим на секунду показалось, словно они вновь в холодной опустевшей лачуге в Вульф Трапе, их взгляды встречаются, но не впускают внутрь. — Ты поздно. — Господин Молони пригласил меня познакомиться с его товарищами.       Уилл бы съязвил, что те товарищи Лектера никогда не интересовали, но воздержался. Каждый полностью понимал всё происходящее, и это осознание делало воздух густым, таким, что его приходилось глотать. — Я лишь хотел попросить кое-что важное, — Ганнибал отвёл взгляд на секунду. Ему и самому не хотелось говорить ни о чашках, ни о времени. — Не мог бы ты приготовить мне завтрак завтра утром?       Грэм сделал неслышный глубокий вдох и закрыл книгу. Он не мог поверить, что чувствовал вину. Не страх и не торжество, а вину. — Конечно.       Доктор улыбнулся одними лишь уголками губ и кивнул. — В таком случае, доброй ночи.       Когда дверь закрылась за спиной его спутника, Уилл наконец-то сглотнул, и его кадык дрогнул. Платоновские мифы и ранее не вызывали у него много восторга, а теперь продолжать и вовсе не хотелось. Мужчина выключил светильник и приземлился на подушку, слушая, как за стенкой сожитель готовился ко сну. Всего через пару минут зажурчала вода в душе, и Грэм ощутил облегчение, будто теперь его мысли точно не будут слышны. А их у него было много.       Ганнибал прознал о его планах заранее и сбежал. Уилл предполагал множество вариантов развития событий, но этот казался ему наименее вероятным, вплоть до того, что когда тело Энн натянулось в сладостном напряжении, и она легла на его грудь со сдавленным стоном, он провёл ладонями по её спине, ожидая ощутить, как кровь стекает по её коже. Но этого не случилось. Всего несколько мгновений спустя она вновь начала двигать бёдрами и сомкнула их губы в поцелуе со вкусом помады. Уилла очаровывали женские тела, особенно вид снизу, и чем старше он и его партнёрши становились, тем приятнее было смотреть, ибо с годами девушки прекращали прикрывать свои складки или стараться пригнуться так, чтобы их лицо не оказалось под непривлекательным углом. Ему нравилось целоваться, но ещё сильнее нравилось смотреть, как они запрокидывали головы и как мышцы на их животе поджимались, когда его пальцы доводили их до пика. С появлением доктора Лектера в его жизни Грэм поистине научился смотреть и любоваться. Ему никогда не было стыдно признать, что он мог рассматривать выточенные из холодного мрамора мужские тела часами напролёт, однако представить иной уровень близости было… тяжело. Непривычно. В мужском теле не было ничего страшного или отвратительного, у Уилла самого было точно такое же, и всё же в атмосфере спальни он ожидал не запах мускуса, не твёрдых мышц под ладонями, не грубых поцелуев. В порно в целом было мало приятного и возбуждающего, по крайней мере в студийном, а в разделе «гейского» картинка и вовсе вызывала отвращение, и Уилл Грэм долго боролся с собой, да и продолжал бороться по сей день, стараясь принять направление вектора их с Ганнибалом отношений. Когда их пути разошлись после победы над Красным Драконом, он точно знал, что то был не конец, пусть они и вновь оказались по разные стороны решётки, и что они продолжат с того, на чём закончили. Начали в итоге с неопределённости. Когда-то давно, когда чашки ещё лишь треснули, доктор Лектер был у руля, и Уиллу казалось, будто вся жизнь вокруг – это щепетильно сотканное полотно, в котором не оставалось места для самодеятельности. Однако сейчас, когда всё, казалось, зависело лишь от одного профайлера, тот окончательно понял, что было принято называть «человеческим фактором» в делах о несчастных случаях и почему некоторые поступки Ганнибала по сей день вызывали вопросы об их мотиве. Не важно, сколько у человека контроля и как хорошо он умеет сохранять голову холодной. Порою чувства охватывают каждого, а выверенный успешный результат оказывается не тем, чего ты на самом деле желал, особенно когда дело касается длинных дистанций.       Уилл повернулся на бок и заметил, как тень скользнула в сторону второй спальни по тонкой полоске света под дверью. Профайлер закрыл глаза и окунулся в воспоминания настолько, чтобы кожей ощутить прикосновение ладони к своей щеке. У Ганнибала всегда были обманчиво тёплые руки и мягкая кожа вопреки его роду деятельности. Доктор с самого начала вторгался в его личное пространство с заядлой уверенностью, словно имел полное право на него претендовать, и Грэм даже не успевал возмутиться, ибо внезапно позволял этому случиться, а потом и сам, врываясь в кабинет своего психиатра, позволял себе больше, чем следовало. Сначала – в попытке защититься, выпрыгнуть на «врага», чтобы напугать, хотя на деле сам желаешь всеми силами избежать схватки, а затем – чтобы проверить, сколько ему можно. И можно оказалось много, особенно если потом прийти и дать снова к себе прикоснуться. Или попросить прощения. Уилл, несомненно, не был невинен. Прознав об истинном характере симпатии его прилипшего спутника судьбы, он сразу понял, что надо делать. И это сработало. Изначально выжженные воспалённым мозгом воспоминания вернулись в отличном качестве, разве что с обгоревшими краями, и Грэму не составляло труда вернуться на миг туда, где Ганнибал проводил самые разрушительные действия для осуществления своего плана. Вопреки всему ужасу происходящего и надвигающихся последствий, его руки продолжали гладить Уилла по щекам и шее, держать его голову без видимой надобности, и приближался мужчина там близко, что их дыхания смешивались на губах обоих. Если бы не трубка в глотке, это было бы даже приятно. Ещё лучше сохранились воспоминания о насилии. Естественно, ибо чем можно было назвать их общее искусство, если не насилием? — Вы фантазируете о том, чтобы меня убить?       Признаваться в этом было почти смертельно опасно, но профайлер знал, что именно этого его доктор и ждал, даже жаждал. — Да.       Живые фантазии, что Уилл вынашивал месяцами, пока находился в местах не столь отдалённых, однажды нашли свой выход. Ещё никогда он не получал столько удовольствия, как в тот вечер, когда Рэндалл Тир ворвался к нему в дом. Но даже в тот день, когда состоялся столь щекотливый разговор с его вновь-терапевтом, Грэм ощутил волну того, что нельзя было обозначить как-либо, кроме как возбуждением, бегущим сквозь всё его тело и оседающим в кончиках пальцев. — И как бы вы сделали это? — Руками.       Нет интимнее способа убить своего врага, кроме как голыми руками, кожей к коже, лицом к лицу. Но руки доктора Лектера были… красивыми. Сильными и изящными одновременно. И сколько бы боли его персона не привнесла в жизнь провинциального юноши со способностями, которому не повезло оказаться на должности криминального профайлера во времена золотой эры деятельности Чесапикского Потрошителя, его руки никогда не причиняли ему страдания напрямую, лишь через ножи, других людей и манипуляции. Уиллу Грэму пришлось бы приложить усилия, чтобы произнести такую вздорную ложь, будто ему не нравились руки его спасителя и его же погибели. Веки раскрылись сами по себе, а нерешительный порыв заставил его конечности потяжелеть. Когда дело касалось Ганнибала Лектера, в такие моменты к нему часто приходила Эбигейл, однако её не было видно уже давно. Она осталась с ним в дворце его памяти, а желаниям, вложенным в её уста, было предрешено стать полноценной частью Уилла Грэма. Это был не идеальный, но подходящий вечер, чтобы наконец-то дать этому случиться.       Профайлер плавно поднялся с кровати, пружины едва слышно заскрипели под его весом. Пол казался тёплым под его холодными ступнями, когда он вышел из комнаты и бесшумно добрался до чужой двери дальше по уже тёмному коридору. Оттуда веяло прохладой, форточка в спальне Лектера была всегда открыта на ночь. Уилл не стал стучаться.       Глаза уже привыкли к отсутствию света. Ганнибал лежал в постели в своей шёлковой ночной рубашке и будто уже спал, но проникновение к себе в спальню не заметить не мог. — Уилл?       Грэм ступил вперёд, его фигура возвышалась над чужой постелью. — Лишь хотел сказать кое-что важное.       Его колено упёрлось в матрас, что протяжно заскрипел, когда центр тяжести плавно переместился на поверхность кровати. Ганнибал потянулся, чтобы включить светильник, но Уилл остановил его, окончательно взобравшись на несопротивляющееся тело. На секунду ему показалось, будто он вновь вжимает своего злейшего врага в доски полов в своей лачуге в Вульф Трапе, однако потом он понял, что всё было совсем по-другому. На лице Ганнибала не было той наглой победной ухмылки, что всегда фигурировала в фантазиях профайлера. Его холодные пальцы легли на выбритую шею, сжимая до хрипа, но не до боли, и Лектер лишь продолжал смотреть своими тёмными глазами с пониманием и обнажённой тоской. Когда Уилл ранил Ганнибала, лицо второго обращалось холодным и отвергающим. Но не в этот раз.       Грэм плавно втянул воздух сквозь ноздри и склонился ближе, его губы мазнули чужую щёку. — Я хочу этого.       Глаза доктора раскрылись шире на короткое мгновение. И в тот момент, когда его губы разомкнулись, чтобы что-то сказать, Уилл окончательно принял решение.       Поцелуй оказался не таким страшным, как казалось. Сначала это было лишь прикосновение, позволившее обоим осознать происходящее. А когда Ганнибал решился нежно прихватить нижнюю губу своего спутника, Грэм слегка усилил хватку и ответил тем же, ещё настойчивее и даже наглее. Лектер не боялся боли. Его тёплые ладони скользнули вверх по талии Уилла и взобрались на его крепкую спину, подушечки пальцев гладили изгибы напряжённых мышц. Когда их языки сплелись, кадык так сдавило, что доктор издал хриплый стон. А затем пальцы внезапно покинули его шею, и Уилл упёрся руками в его грудь. Ни один из них не был до конца уверен, что эта ночь не закончится для Чесапикского Потрошителя смертью, но эта вероятность всегда была их общим топливом. Тело примыкало к другому всё ближе и ближе, пока Грэм буквально не лёг на Ганнибала, вплетясь пальцами в его влажные волосы. И когда воздуха не осталось ни у кого, профайлер отстранился лишь для того, чтобы разместить свою голову на чужом плече, носом упираясь прямо в изгиб шеи.       Комната погрузилась в тишину на длинные минуты. Обычно так случалось, когда оба работали, либо после особенно чувствительных и глубоких разговоров, когда обоим следовало прийти в себя. Сейчас однозначно был второй случай, ибо интимнее и интенсивнее диалога у них ещё не было. — Хочешь остаться со мной на ночь?.. — голос Ганнибала, всё ещё хриплый и тихий, раздался под ухом Уилла. — …Да.