Под контролем

Простите, Соуп сказал «не в порядке»? Нет. Нет, что-то охуительно не так. Примерно об этом он — неподвижное тело, звенящее от напряжения, стена под лопатками, чужой локоть, вжимающийся в его кадык — думает здесь и сейчас. Гоуст в считанных дюймах от него. Их близость, их поза, колено, вклинивающееся между его ног, и даже то, какой у лейтенанта Райли исступленный и взбешённый взгляд, могли бы походить на нечто непристойное, с рейтингом восемнадцать плюс, уберите детей от экранов. Могли бы. Если бы Гоуст не планировал свернуть ему шею. И если бы пять минут назад не случилось… того, что случилось. — Слушай, — хрипит Соуп, едва не подавившись вдохом, — я, конечно, не… кх-х… возражаю против лёгкого налёта БДСМ, но… Но, может, объяснишь, что за херня? Гоуст моргает. Его глаза — две этих больных измученных бездны, похожих на оскал зверя — проясняются. И он отшатывается.

***

Сложно сказать, как они к этому пришли. Просто они сидят сейчас вдвоём, переглядываясь, как два придурка, и ни у одного из них, похоже, не находится нужных слов, чтобы прокомментировать ситуацию. Соупу вообще в голову всего одно приходит: пиздец. Абсолютный, феерический, бескрайний пиздец. Полный джингл беллс. А, наверное, стоит пояснить, какого хрена здесь происходит? Что ж, это длинная история. — Это не твоя вина, элти, — говорит Соуп спустя долгие минуты молчания. — С переводчиком. Мудак получил по заслугам. Из-за него сорвалась вся операция, и… Под неподъёмной тяжестью взгляда Гоуста он тушуется и замолкает. То, что он собирался произнести — «ты имел право» или «случается, забей болт», — кажется глупым и вымученным даже ему самому. Потому что они оба знают, что — не имел. Потому что Соуп собственными глазами видел, как Гоуст едва не убил человека. Голыми руками. Потому что в тот миг, когда пальцы Гоуста сомкнулись на горле военного переводчика, сдавшего их местонахождение врагу, всегда и всё контролирующий лейтенант Райли выглядел не контролирующим ни хера. Потому что у Соупа до сих пор ноет шея — будто в напоминание о том, как он бросился Гоусту наперерез, чтобы оттащить его от переводчика. И как Гоуст, точно ополоумев, вмял в стену уже его самого. И какие бешеные, ненавидящие, желающие прикончить меня глаза у тебя были, элти. Необоснованная агрессия — вот как это называется в их уставе; нападение на сослуживца — вот подо что это можно подвести. Под трибунал не пойдёшь, но на комиссию отправят. Проверять, не склонен ли ты к вспышкам гнева. На протяжении всего их знакомства Соуп считал, что Гоуст не склонен. Он же грёбаная скала, Лейтенант Ледышка — какой уж тут гнев? Теперь, глядя на то, как Гоуст сжимает винтовку, вдавливая обтянутые чёрной тканью тактических перчаток пальцы в ствол с такой силой, словно пытается переломить её надвое, он впервые начинает сомневаться в том, что ранее казалось ему незыблемой истиной. Гоуст молчит. Его счастье, что эту часть задания они выполняли вдвоём: Соупу хватило времени спеленать переводчика, пока Гоуст приходил в себя. Но они потеряли нескольких заложников в завязавшейся перестрелке с подоспевшим противником. Троих из тех, кого они должны были протащить по якобы безопасному маршруту, доставив к вертолётам и оставшейся части команды. Ещё пятеро ранены. Резюмируя: они обосрались. Проговаривая вслух очевидное: элти просто охуеть как сильно этому не рад. На фоне всей этой дрисни то, что произошло между ними, уже не кажется таким уж серьёзным. Соуп вроде как намеревается это игнорировать. Случается. Подумаешь. Иногда, когда человека вытягивают из драки, он продолжает сопротивляться и пытаться врезать тому, кто разнимает дерущихся, — на чистых рефлексах. Впрочем, Соуп почему-то уверен, что это рефлексами не было. — Эй, — ему хочется коснуться чужого колена, но от Гоуста так фонит напряжением, что и без того немаленькие шансы обзавестись сломанным носом за попытку растут в геометрической прогрессии. — Слушай, всё нормально. Чё ты так грузанулся? Он и не рассчитывает на ответ — не здесь и не сейчас, не в вертолёте, в котором нет никого, кроме них двоих, не от лейтенанта Райли, в конце-то концов, — но неожиданно получает его. — Я должен был предусмотреть это, — выплёвывает Гоуст. — Это не зависело от тебя, — возражает Соуп, застряв взглядом на его маске-черепе. — Ты же не думаешь, что ты можешь… И вдруг осекается. Потому что, очевидно, Гоуст думает. Ну разумеется. В штабе об этом говорить не принято, но Соупу всё равно рассказывали — ещё когда не бросили попыток отвадить его от Гоуста. Ройс тогда долго мялся, потом буркнул, что ему голову открутят, если Соуп кому-то вякнет, что он проболтался… и, после того, как Соуп торжественно поклялся завалить ебало, неохотно произнёс: — Ты не смотри, что он спокойный такой, лейтенант Райли. У меня от него мурашки по коже, так что держался бы ты от него подальше. А потом добавил, неожиданно мрачно, хотя Соуп по пальцам мог бы пересчитать случаи, когда видел Ройса настолько серьёзным: — Была у него какая-то мутная история с миссией в Мексике — и миссия, как ты догадываешься, пошла по пизде. Всех перебили. Весь отряд. А Гоуст уцелел. Говорят, пережил несколько месяцев плена и убил урода, который заварил всю эту кашу. И если ты думаешь, что это здорово и заебись, то пораскинь мозгами и задумайся вот о чём, приятель: мужика пытали. Что, по-твоему, творится у него в башке? Крышечка у него, как мне рассказывали старожилы отряда, давно уже набекрень была, а тут… Тогда Соуп отшутился, мол, а когда это ты среди военных видел людей со здоровой психикой? И, естественно, от Гоуста не отвалил, пусть даже теперь мог объяснить для себя чужую мрачность, замкнутость и неразговорчивость. Теперь же, вспомнив вдруг об этом… Идиот, он мог бы догадаться раньше! — Я не знал, — выдавливает он, старательно взвешивая каждое слово, — что это настолько… критично для тебя, элти. Контролировать ситуацию. Впрочем, это вроде как было очевидно для всех, кто не долбится в глаза, разве нет? Я просто не ожидал, что может дойти до такого. Гоуст пожимает плечами, и Соуп, истолковав это как безразличное «можешь продолжать», выдыхает: — Но этого не должно повториться, не так ли? Того, что произошло сегодня. Продолжение и речь не только об инциденте с переводчиком повисает в воздухе неозвученным. Гоуст смотрит на него в упор и позволяет себе один крошечный кивок. Соупу почему-то кажется, что там, под балаклавой, его челюсти напряжены до желваков. Что он может сказать? Посочувствовать? — да Гоусту не всралось его сочувствие. Сказать, что это ненормально? — судя по всему, Гоуст и без него в курсе. Посоветовать сходить к мозгоправу? — да, МакТавиш, чтобы твои собственные мозги живописно разлетелись по кабине вертолёта; ты ведь у ж е убедился в том, что Гоуст вполне способен тебе их вышибить. Гоуст опасен: вот что ему, Соупу, втолковывали на протяжении долгих недель и что может подтвердить избитый до полусмерти переводчик, переданный ими Прайсу. Опасен, МакТавиш. Опасен, а не горяч. Самовнушение ещё никогда не было столь жалким. Соуп думает о том, что он, в сущности, вовсе не обязан ввязываться в это дерьмо. Что мысль, сформировавшаяся в его голове внезапно, но ошеломительно отчётливо, похожа на изощрённый способ самоубийства. Что с учётом того, во что ему обошлась попытка помочь, ему лучше даже не открывать рот на эту тему. Что Гоуст никогда не согласится, а ему, Соупу, не стоит предлагать. Но ещё Соуп думает о нервно-напряжённых пальцах, продолжающих сжимать винтовку: единственной детали во внешности и в позе лейтенанта Райли, способной выдать его взвинченность. Думает о том, сколько раз он бесплодно искал достойный повод хотя бы соприкоснуться с Гоустом плечами — а теперь этот самый повод вроде как нарисовался сам собой. Думает, наконец, о том, что никто не застрахован от осечек, и если пошедшая не по плану миссия способна заставить Гоуста потерять голову… То они по уши в дерьме. — Почему с тобой творится такая срань? — спрашивает Соуп, устав молчать. Гоуст медлит, прежде чем ответить. На самом деле сейчас он удивительно разговорчив — это странно, это дико, это делает его почти уязвимым, и Соупу нечем дышать, потому что к такому Гоусту он не был готов. — Контроль, — наконец выдыхает всегда такой сдержанный лейтенант Райли. — Я не люблю. Терять. Контроль. Конечно. Конечно, ты не любишь. Я должен был додуматься до этого сам. — И давно? — Соупу хочется, чтобы Гоуст покачал головой, чтобы ответил, что вообще-то нихуяшеньки, впервые в жизни такое, Джонни, честное лейтенантское, больше-не-повторится. Гоуст безмолвно пялится на него исподлобья, мрачный, жуткий и охренительно огромный. Это хуже, чем кивок или краткое «да». Это — пулемётная очередь. Соуп сглатывает. Соуп смотрит на него широко раскрытыми глазами, жадно впитывая каждый дюйм открытой кожи, каждый обманчиво ровный вдох, каждый напряжённый мускул. Они не друзья и даже не приятели — это он уяснил. У него нет никаких шансов — это он уяснил тоже. — А если, — шепчет Соуп на грани слышимости, подавшись вперёд так, что между их лицами остаются считанные дюймы, — переключать твой контрольный объект в подобного рода… ситуациях? Глаза Гоуста опасно сужаются. — На что? — холодно уточняет он. Соуп облизывает губы. Ему стоило бы составить завещание, прежде чем озвучивать вслух нечто настолько рискованное. — Когда выходит из-под контроля миссия, — говорит он, и его голос едва уловимо дрожит, — ты можешь контролировать меня.