Чай из васильков: расширенная версия

      Феликс проснулся только около полудня. Тело ощущалось тяжёлым, и ему очень хотелось пить. Он пошевелился и приподнялся, обводя взглядом спальню, залитую слабым серым светом, сочащимся через неплотные шторы. За окном дождило. Ветер выл и ломился в окна. А здесь было сухо, и тёплый дух перегоревших поленьев плыл по воздуху. Пахло чернилами, дымом и можжевеловой ягодой. Джина рядом не было. Феликс рассеянно провёл ладонью по пустующей и давно остывшей части кровати и только после осознал, где в действительности находится. Память услужливо подкинула картины прошлого вечера, и щёки Феликса обожгло румянцем. Вчера он много выпил и неподобающе себя повёл, и, вероятно, доставил неудобства молодому господину этого дома. Феликс спешно откинул в сторону одеяло и свесил ноги с кровати. Он торопился уйти, пока Хван не вернулся, но, коснувшись ступнями холодного пола, вспомнил, что не взял с собой ничего из одежды. Пройти по коридорам дома в ночной рубашке Феликс не мог. Он опустился обратно на кровать и рассеянно огляделся. И тени, клубящиеся по углам, показались ему тёмными и зловещими. И ветер, завывающий в каминных трубах, напугал его. Феликс лёг и накрылся с головой одеялом. Мысленно он вновь вернулся в тот дом, где рос до двенадцати лет. В дом, где во время грозы рядом с ним всегда кто-то был. Кто-то, кто говорил с ним и мог зажечь для него свечи. Там, в воспоминаниях, к нему прикасались ласковые материнские руки, и звучал звонкий голос наперсника, и пахло тёплым молоком и травяным чаем. Губы Феликса задрожали и на глаза навернулись слёзы. Он слепо нашарил подушку, на которой спал Джин, и, обхватив её руками, крепко прижал к себе так, словно она или её запах мог защитить его от воспоминаний, ненастья и тёмных теней. Он настолько сильно погрузился в собственные мысли, что не услышал ни того, как открылась дверь, ни тихих шагов, ни шелеста бумаги. Джин опустил свёрток с одеждой на пуф у изножья кровати и, подойдя ближе, сел на самый край. Он протянул руку и опустил её поверх одеяла. Только тогда Феликс заметил его присутствие. — Феликс, посмотри на меня, — попросил Хван. Он сжал одеяло пальцами, но не решился потянуть вниз, чтобы взглянуть в лицо Феликса – юного, ломкого и плачущего. Эти слёзы заставили Хвана ощутить укол вины. Тихие и скомканные, они звучали громче самого отчаянного крика. Джин знал, что виноват. Ему казалось, что вчера он воспользовался тем, что Феликс был уязвим. Он хотел прикасаться к нему и хотел укусить. Он поил его вином. Он вдыхал аромат его кожи и прижимал к себе очень крепко и, возможно, немного больно, когда они лежали в кровати. Джин хотел извиниться за это. — Пожалуйста, Феликс, я не хотел тебя обидеть. Хван понял его превратно. Он посчитал, что тот плачет из-за него. Что, быть может, он теперь считает себя грязным и даже обесчещенным, несмотря на то, что близости между ними не было. Джин собирался пообещать, что это больше не повторится, что он не позволит себе вольностей и не пересечёт черту. Он уже хотел убрать руку и принести извинения как подобает, когда Феликс резко дёрнулся, скинул с себя одеяло и кинулся к нему. Он обхватил шею Джина своими тощими руками и уткнулся влажным носом в его рубашку. — Не надо, — сипло прошелестел Феликс. — Не надо извинений. Ты только не уходи. Мне так страшно. Страшно. Хван опешил. Не сразу, но он обнял Феликса в ответ и крепче прижал к себе. Он сделал это инстинктивно. Вкрадчивый голос в голове нашёптывал, что только в его объятиях этот мальчик будет в безопасности. Сам Джин считал иначе. Он придерживался мнения, что Феликсу безопасно где угодно, но только не в его руках. Хван вновь ощутил водянистый аромат незабудок и шумно сглотнул слюну. Он нахмурился и до боли прикусил нижнюю губу. — Я здесь. Я с тобой. Ты не один. — Прикрыв глаза, Хван носом уткнулся в светлую макушку. Там аромат был немного ярче. Аромат влажных волос, пота и незабудки. Аромат лаванды и тёплых снов. — Всё хорошо. Джин так сказал, и Феликс затих. И вой беснующегося ветра, и раскаты грома стали какими-то далёкими. Он по-прежнему их слышал, но сейчас они его не пугали.       С того дня Феликс всегда находился где-то поблизости. Он завтракал, обедал и ужинал с Джином за одним столом. Он таскался за ним по поместью и много времени проводил в его кабинете. Феликс не мешал ему работать. Он скромно сидел у камина, пил чай и читал те книги, которые Хван позволял ему брать. Он не открывал рта, пока тот не откладывал в сторону бумаги и перо, и старался не быть навязчивым. Вечерами он засыпал в кровати Хвана, и тогда тени не пугали его. Но когда Феликс оставался один, когда Джин отлучался из поместья на несколько часов или сутки, воспоминания и страхи подбирались близко. Тогда Феликс зажигал все свечи в своих покоях, кутался в одеяла и плакал, крепко прижимая к себе шёлковый платок с нежной вышивкой незабудок. Хван беспокоился и старался не задерживаться надолго, где бы то ни было, и тихо надеялся, что однажды наступит день, когда Феликс перестанет так тосковать.       Весной, в начале мая, расцвёл сад, и земля вдоль каменных аллей поросла сочной молодой травой. Тёплый воздух рябил и растекался меж деревьев. Воздух благоухал ароматами пионов и ландышей, пряностью крупных тюльпанов и сладостью ранних одуванчиков. У Хвана выдался свободный день. Он отложил дела и велел Герберту не беспокоить его. Он сидел на тонком шерстяном покрывале, прислонившись спиной к стволу старой липы. Масляными красками Джин писал картину. Он держал холст на коленях и время от времени поднимал взгляд на Феликса, который вслух увлечённо читал томик сказок, начатых Джином ещё в начале весны. Читал до тех пор, пока его голос не начал хрипнуть. После Феликс закрыл книгу и покосился на плетёную корзину. Там, под кружевной салфеткой, был их нехитрый обед: кусок козьего сыра, солонина, хлеб, немного засахаренного винограда и бутылка красного вина. Вино Джин велел разбавить водой, чтобы щёки Феликса не покрылись румянцем раньше, чем солнце скроется за горизонтом. — Тебе настолько нравятся сказки? — отложив холст в сторону, спросил Джин и салфеткой стёр с руки небольшое пятно краски. — Сказки всегда заканчиваются хорошо, — пожав плечами, просто ответил Феликс. Вообще он знал, что это не так, но всегда выбирал такие, где не было трагического завершения, и с опаской относился к новым историям. Особенно если те были написаны на страницах книг в мрачных переплётах. В последние дни Феликс увлёкся чтением особенно сильно, и его сон был крепче. Он в целом стал спокойнее. И Джин всё силился понять, чья в этом заслуга: тёплых и мирных сказок, его собственная или времени. Обычного времени, по истечении которого Феликс начал если не забывать, то хотя бы не так остро реагировать на всё, что было связано с его прошлым. Он всё ещё держал при себе свой вышитый платок, но уже не цеплялся за него, когда ему становилось страшно. — Когда ты закончишь свою картину? — спросил Феликс и, положив на ещё мягкий хлеб кусок просоленного мяса, протянул его Джину. Он всегда так делал: отдавал еду сначала ему и уже после брал что-то для себя. Хван улыбнулся. Это была мягкая и благодарная улыбка. — Ещё пару дней. Краска должна подсохнуть. После я смогу её доработать. Джин рисовал цветы. Бледные незабудки в вазе, которые снились ему каждую ночь с тех пор, как Феликс стал спать в его постели. Эти цветы были его наваждением. Его панацеей. Они и Феликс. Рядом с ним Хван мог творить. Он писал свои картины под звучание голоса этого мальчика, и тогда ему казалось, что его руки живут своей собственной жизнью. — Мы можем закончить эту картину вместе. Я научу тебя как. Феликс поморщился. Он откусил кусок от хлеба, смёл крошки с колен и придвинулся ближе к Хвану. Он потянулся к картине, но после вспомнил, что краска ещё не высохла, и убрал руки. — Я всё испорчу, — сказал он, разглядывая тонкие бледно-зелёные стебли цветов, чей аромат редко кто ощущал. — Но мне бы хотелось попробовать. Быть может, на другом холсте. Феликс никогда не держал в руках кисть. Во всяком случае, он не делал этого всерьёз. Но он прекрасно играл на скрипке и любил музыку. И он был бы не против просто играть, пока Джин пишет свои картины, или читать ему вслух. Но если тот хотел научить его чему-то, Феликс мог попытаться освоить нечто новое. Нечто такое, что сделало бы их с Хваном ближе. Ближе, чем они были сейчас. — Если испортишь, значит, из меня вышел плохой учитель, — усмехнувшись, Джин мягко потянул Феликса на себя. Он усадил его меж своих ног и прижал спиной к собственной груди. Отложив в сторону надкушенный хлеб и солонину, Хван умостил свой подбородок на плече мальчика и мягко сжал его запястье. Он повернул руку Феликса ладонью вверх и коснулся тонких линий на коже. Эти отметины его ныне покойная бабушка называла линиями судьбы. Она говорила, что по этим линиям можно узнать о том, что ждёт человека в будущем. Будет ли он богат или беден, будет ли счастлив в браке и будут ли у него дети. Сам Джин никогда в этом не разбирался, но ему нравилось прикасаться к ладони Феликса и думать о том, что если эти линии действительно настолько важны, то может ли он сам дорисовать их так, чтобы этот мальчик больше никогда не знал ни горести утрат, ни лишений. Чтобы его красивое лицо впредь не омрачали слёзы и страхи забыли дорогу к его дому. — Я научу тебя всему, что знаю и умею сам. Тогда ты уже ничего не сможешь испортить. Эти руки созданы для самых красивых картин, для лучших мелодий этого мира. Феликс коротко кивнул. Он наблюдал за тем, как пальцы Джина медленно и едва ощутимо скользят по коже. Он вслушивался в то, что Хван говорит. Когда голос Джина затих, Феликс вскинул голову и повернулся к нему. Он хотел сказать что-то очень важное. Что-то такое, что мелькнуло в его голове яркой вспышкой. Он уже приоткрыл губы и вдохнул воздух, но замер, встретившись с взглядом тёмных глаз. Взгляд обволакивал, проникал в подсознание. Тёплый ветер целовал лицо и аромат пионов и можжевеловых ягод забивался в ноздри. Сердце в груди забилось быстрее, и щёки Феликса обдало жаром. Он прижался к Джину ближе, и его взгляд неосознанно опустился на чувственные губы, которые совсем недавно говорили такие слова, которые ещё никогда не звучали в его адрес. Феликсу показалось, что воздух в саду загустел. И когда Хван подался вперёд, он закрыл глаза. Джин видел, как вздрагивают длинные ресницы. Видел, как они отбрасывают тени на щёки в россыпи веснушек. И ему вдруг захотелось запечатлеть этот момент в памяти, а после, быть может, и на холсте. Хван был уверен, что картина вышла бы изумительной. Он бы повесил её в своих покоях и там, на холсте, красивое лицо Феликса никогда бы не изменилось и не постарело. Хван думал об этом и туманно улыбался, и аромат незабудок щекотал обоняние. Он влёк его, звал за собой и Джин поддался. Склонившись, он коснулся верхней губы Феликса – выразительной, кукольной. Ему всегда было интересно, насколько она мягкая. Он обхватил её своими губами, сжимая и оттягивая, после опустился к нижней. И на вкус губы Феликса были солёными, как и его собственные. Он прикоснулся к ним языком, и они поддались, приоткрываясь. Феликс хмурился. Его никто никогда не целовал по-настоящему, но иногда он задумывался о том, как это случится и что он почувствует в этот момент. Феликс пытался запомнить мягкость чужих губ и их вкус, их ленивое трепетное прикосновение, и шелест ветра в сочной молодой листве, и лучи солнца, пронизывающие кроны, и даже запах. Запах цветов, тепла, можжевельника и едких масляных красок. Он настолько сосредоточился на собственных ощущениях, что забыл ответить, и задвигался только тогда, когда Джин уже собирался отстраниться и, пожалуй, извиниться за вольность. Феликс робко прикоснулся пальцами к его щеке и подался вперёд. Он прижался к губам Джина своими и сделал это неумело, но ему очень хотелось. Очень. Он повернулся, обвил тонкими руками его шею и попытался углубить поцелуй. Хван не сопротивлялся. Он обнял его и усадил на собственные бёдра. И ему понравилось, как ощущался вес Феликса. Со дня своего приезда тот немного поправился. Он оставался таким же тонким и хрупким, но его кости больше не выпирали настолько сильно и его бледная кожа приобрела здоровый румянец. Джин шумно вдохнул воздух. Он позволял Феликсу касаться своего языка и зубов. Позволял изучать себя. Это были приятные, волнующие ощущения, заставляющие сердце биться быстрее. Пальцами Хван скользнул к волосам мальчика. Он подцепил тонкую белую ленту и развязал небольшой хвост на затылке, зарываясь ладонями в светлые пряди. Он целовал медленно и немного жадно. Он сминал выразительные губы, ощущая уже знакомое напряжение внизу живота. Феликс, вероятно, ощущал то же самое, потому что он неусидчиво ёрзал и цеплялся за ткань рубашки тонкими пальцами. Его щёки алели, он шумно и часто хватал воздух. Он двигал губами, и слюна Джина смешивалась с его собственной. И на вкус она была, как просоленное мясо, как глоток терпкого разбавленного вина, которое Джин пил, пока писал свою картину. Феликс пошевелился и надавил ему на плечи. Он не знал, зачем это сделал, но ему казалось, что так правильно, что так должно быть. И когда Хван опустился на шерстяное покрывало, когда его смоляные волосы разметались и смешались с сочной травой, Феликс окинул его поблёскивающим и, пожалуй, восхищённым взглядом. Он склонился, чтобы поцеловать родинку под глазом – броский запоминающийся след, – и ему понравилось, как Джин прикрыл глаза в этот момент. Понравилось ощущать на себе его руки. Понравилось вновь вернуться к губам и смять их смелее. То есть целовал Феликс по-прежнему робко и медленно, но движения его губ стали на йоту увереннее. И Хван с трудом сдержался, чтобы не подмять его под себя. Он хорошо понимал, что если сделает это, то они испортят свой обед и прольют вино. А ещё Джин осознавал, что если Феликс окажется под ним, то в этот раз он не сможет остановиться. Осознавал, что испортит его, обесчестит и, возможно, сделает своим. Хван этого не хотел. Он оберегал этого мальчика. Он ценил его. Феликс был его драгоценностью. Его прелестным цветком. Его вдохновением. Джин не желал, чтобы всё закончилось в постели. Он хотел любить этого мальчика губами и пальцами, неровными мазками влажной кисти по коже. Он хотел, чтобы Феликс без опаски засыпал в его объятиях и дальше, и чтобы его щёки вечерами краснели от выпитого вина. — Феликс, — на выдохе произнёс Хван. Он мягко прикусил нижнюю губу мальчика, и его пальцы слишком сильно сжали чужие бёдра. — Если ты продолжишь ёрзать на мне, это плохо кончится. Феликс не сразу понял смысл сказанных слов, но после неуклюже дёрнулся и замер. — Прости, — запинаясь, выдохнул он. Он увлёкся и забылся. Он позволил себе прикоснуться откровенно к молодому господину этого дома, и ему было очень стыдно, но и очень тепло тоже. Это чувство растекалось по телу приятными волнами, млели кончики пальцев и приятно покалывали губы. И нежное место на стыке плеча и шеи обдало знакомым жаром. Феликс неосознанно прикоснулся к нему, но после убрал руку и, скользя взглядом по лицу Джина, смущённо заправил за ухо прядь своих распущенных волос. Скомкано улыбнувшись, он опустил голову на грудь Джина, чтобы не смотреть ему в глаза. — Скажи, — очень тихо начал Феликс, — тебе понравилось? Я совсем не умею этого делать. Феликс не видел, как Джин прикрыл свой рот тыльной стороной ладони. Не видел, как на его щеках появился слабый, но всё-таки румянец. Хван был старше Феликса на три года. В этом возрасте его отец уже женился на его матушке и спустя несколько лет брака у них родился долгожданный сын. Сейчас сам Джин тоже мог быть женат. И если бы небеса были благосклонны к нему, то у него тоже могли быть дети. Несмотря на это, Хван был неискушённым. У него никогда не было ни женщины, ни омеги. Прежде он никогда не прикасался к кому-то так вольно, поэтому вопрос Феликса заставил его смутиться. И в тоже время в его груди было тепло от осознания, что для них обоих всё это происходит в первый раз. — Я не так искусен, как ты думаешь. Ты первый, кого я поцеловал, — так же тихо ответил Джин. — Но если тебе действительно интересно моё мнение, то да. Мне понравилось. Убрав руку от лица, Хван приподнялся. Он поддел пальцами острый подбородок Феликса и вновь коснулся его губ собственными. Тот ответил. Он двигал губами плавно, неспешно и в этот раз не стал закрывать глаза. Феликс смотрел на Джина. Он видел, как вздрагивают тёмные ресницы, как тот сводит брови и вновь расслабляется. Он ощущал, как хватка его рук слабнет, и ладони плавно смещаются вверх и смыкаются на его талии. Феликсу понравилось это чувство. Оно казалось ему правильным. Он ощущал себя в безопасности. И его тело казалось ему очень лёгким, окрылённым. Феликс обнял Джина доверчиво и ласково, путаясь пальцами в его волосах, и мысленно пожелал, чтобы солнце никогда не садилось и этот день никогда не заканчивался. И в какой-то мере его желание сбылось. Они целовались ещё очень долго. И тогда их губы вновь были на вкус, как вино, которое они пили, когда отрывались друг от друга. Как солонина и мягкий хлеб, как засахаренный виноград, который Джин передавал Феликсу через поцелуй. Сегодня Хван так и не закончил свою картину и в дом они вернулись только с заходом солнца.