***
— Извини за то, что я наговорил тебе вчера, — Макс вручил Соне букет ее любимых кустовых роз. — Я не хочу расставаться, но все еще не понимаю, как мне расценивать вчерашнее. Соня грустно улыбнулась и обняла его. Максим любил дарить ей цветы по поводу и без. Тратил на них последние деньги и никогда ничего не жалел — этот избитый и милый жест заставлял Соню чувствовать себя нужной хоть кому-то посреди большого незнакомого города. Может, все-таки стоило снова соврать? И дальше принимать подарки, отчитываться о своих делах, знать, что где-то тебя любят и ждут. — А ты такое говорил? Я даже не помню… — Соня поежилась от порыва ветра, сильнее кутаясь в пальто. — Давно так не напивалась. — Все дело ведь в этом, да? — с надеждой спросил Макс. — Ты больше не будешь общаться с той девкой и все спишешь на минутную слабость? Соня легонько провела кончиками пальцев по его колючей щеке. Смотрела так, словно любовалась им в последний раз: его «по-гречески» правильными чертами лица, огнем в карих глазах и взъерошенными волосами. Она в шутку любила называть его «Давидом» и целовать в кончик носа, а Максим от этого смеялся и говорил, что никаких греков в роду у него и в помине не было. Соня едва заметно улыбнулась, прокручивая в голове киноленту из теплых совместных воспоминаний. Он заслуживает лучшего. Но почему тогда повязан страдать рядом с ней, Сапфо несостоявшейся? Слепая надежда в его взгляде заставила нелепые страхи упасть замертво, и Соня рассказала Максиму все. Про Дину и про Комарово. Про себя и свои глупые мысли. Про скандал с матерью и чертов дневник. Про Риту только умолчала — незачем ему травиться и этим. Теперь черные четки в руках Максима обвились петлей вокруг ее шеи, считая ритуалы лжи. Черт бы их побрал! На работу к четырем. Четыре уже скоро. Скоро все закончится. — Так что это была не минутная слабость, — подытожила Соня и отложила букет на скамейку. — Я хотела поцеловать ее и сделала бы это даже трезвой. Потому что любила ее сильнее, чем тебя. — Какую-то девку в пятнадцать лет, которую ты не видела четыре года? — Максим нахмурил брови и развел руками. — Ты серьезно? — Более чем. Полгода жизни с тобой прошли для меня как в тумане. В жалких попытках быть «нормальной», отрицать свою природу и саму себя, — Соня изобразила в воздухе кавычки. — В жалких попытках научиться любить ради того, чтобы не быть одной, — она положила обе руки ему на плечи и, глядя в глаза, произнесла: — Прости меня. — Так ты типа… Когда мы… — Максим поморщился. — Тебе было противно? Я что, гребаный насильник получаюсь? — Нет-нет-нет! — Соня взяла его ладонь и поднесла ее к груди. — Даже не говори о себе такие страшные вещи! — Ты в последнее время лежала бревном и вела себя так, будто мне больше всех надо, — Максим одернул руку и посмотрел на Соню с отвращением. — Какого хера ты молчала? Я неживой, по-твоему, или как? Игрушка без чувств и права голоса? Соня закусила губу и промолчала. Все так. Все именно так, как Максим и сказал. Она ничего не могла ему возразить, потому что в одиночестве пряталось самое страшное — пустота. Максим был лишь средством, чтобы ее заполнить. Неудачным экспериментом. Иллюзией близости. Соня не представляла будущего с ним, а когда рядом появилась Рита — и вовсе перестала вспоминать. Ее опять затошнило от самой себя. Наверное, она ужасна. И заслужила его справедливый гнев. — И чего ты теперь молчишь?! — голос Максима зловеще повысился. — Потому что я не знаю, правильно ли поступаю, — рассеянно проговорила Соня. — Я уже ничего не знаю. Знаю только, что говорю тебе все это потому, что люблю и не хочу больше врать. Потому что так будет лучше для нас обоих. — Ну ебать ты героиня! — саркастически рассмеялся он. — На настоящие жертвы ради любви готова пойти! — Максим… — в воздухе повисла тоскливая пауза. — Я понимаю, что ты злишься, но не нападай на меня, пожалуйста. Я прошу у тебя прощения за свое молчание. — Да пошло оно все, — выплюнул Макс и бросил на Соню укоризненный взгляд. Он развернулся и, засунув руки в карманы, стремительно зашагал прочь. Соня, не глядя ему вслед, выкинула цветы — до чего же ярко ее любимые розы сияли алым пятном на фоне серой мусорки. Интересно, каково им там? Так же паршиво, как и ей? Соня не знала, почему шестое чувство вопило о том, что еще чуть-чуть — и она будет валяться там же, где и букет. Там же, где и предрекала любимая мама, — распластается алым пятном на затхлой и ржавой помойке.***
Классическая музыка смешивалась с вязкими мыслями и терпкостью красного сухого на языке — Рита устало накручивала на палец прядь волос, сидя в мягком кресле. Сегодня директор утвердила список экспонатов на выставку Лентулова. Нужно скорее отправить запросы на аренду оставшимся музеям и владельцам частных собраний. Если в Петербурге пойдут навстречу из доверия, то в Москве и других городах — не факт. Все-таки просить за пять месяцев рискованно, но если не получится, то уже подготовлены работы из «запасников» здесь. Надо самой убедиться в третий раз, что договоренности в силе, и заранее запросить картины на площадку, потому что если некоторые не сработают в залах как надо, то… — Рита, ты меня слушаешь? — низкий голос прозвучал как из-под толщи воды. — А? Да, слушаю, — отозвалась она и наколола на вилку кусочек моцареллы. — О каком Сереже речь? Вид на Пироговскую набережную и полные обожания глаза напротив с треском проигрывали рабочей медитации. Эти же преданные глаза вчера неустанно рекламировали ей ресторан стейками из лосося, панорамой и интерьером с произведениями современного искусства. В последнем Миша, впрочем, не разбирался, но то, с какой наивностью пытался учесть ее интересы, Риту и подкупило. — Это ведь тот патлатый из твоих дружков, который в нулевые по Сорокину, Пригову и им подобным фанател? — Миша наполнил ее опустевший бокал вином. — Ты бы поконкретней спросил, а то они там все такие были, — усмехнулась Рита. — Да нет, не все! Этот особенный. Помню, он рассказывал, как в Москву поехал ее эрос по Сорокину постигать. Полез у входа в МГУ на железную статую девушки, руки ей на грудь положил и начал орать: «Москва, впусти!».* На крики его охранник прибежал и ментам позвонил, — Миша, не удержавшись, прыснул со смеху. — Этот Сережа потом пьяный в вашей коммуналке до слез сокрушался, что не дали ему власти прикоснуться к божественному. — Ну так и чего дальше? — Рита вопросительно подняла бровь. — Как мне нравится то, что тебя подобное никогда не удивляло, — покачал головой он. — Да эрос постигать — это еще ничего. Главное, чтоб не танатос, — Рита внимательно посмотрела на свой маникюр: кутикула кое-где небрежно выступала. Надо завтра же переделать. — Я-то этого никогда не понимал до конца, — Миша неловко взъерошил светлые волосы. — Вечно мы с тобой как физики и лирики. — Да ладно тебе, физик. Из колхозной молодежи панковал один лишь ты,— с сарказмом произнесла она. — Так мне двадцать лет было — и Хой по делу пел! — рассмеялся Миша. — К чему ты вспомнил Сережу? — вернулась к сути разговора Рита. — В общем, встретил я его недавно в поликлинике. Сидели, прием ждали в разные кабинеты — делать совсем нечего было, и разговорились, — за все время диалога Рита улыбнулась: Миша рассказывал об их общем знакомом, словно о сказочной зверушке. — Так он, ты представляешь, выглядит теперь как забитый офисный клерк и работает манагером. Детей двое, жена. Я аж не поверил. Думал, он перформансы где-нибудь в Нью-Йорке исполняет на пару с этой, как ее… — защелкал пальцами он. — Ну, сербкой, вы тоже ее все уважали! — Абрамович, — кивнула Рита. — К счастью, не все такие дети, как мы с тобой. Не понимаю, чему ты так удивлен. — Тому, что он всем доволен! — воскликнул тот. — Кошмар! Даже обидно за него стало. Слово «помню» на протяжении всего вечера звучало чаще, чем когда-либо за последнее время. Все воспоминания о «неповторимых и утраченных» студенческих годах Миша непременно связывал с Ритой. Все пьяные песни под гитару, прокуренные кухоньки и путешествия зайцем на электричках — непременно с ней, как будто других людей в его мире давно не существовало. Рита тяжело вздохнула и посмотрела на часы. — Из-за твоих рассказов о нашей бурной юности я буквально чувствую, как из меня сыплется песок. — Да брось, ты же теперь с молодежью на короткой ноге — не закостенеешь. Как тебе, кстати, в институте? — спросил Миша и разрезал стейк ножом. — Так и не рассказала ничего толком. — Прошло слишком мало времени, чтобы делать выводы, но… — Рита на мгновение задумалась. — Кажется, что эта работа отнимает у меня куда больше сил, чем я ожидала. — Ты же раньше преподавала, — Миша склонил голову набок. — Что изменилось? — То были разовые акции или выступления для случайных людей — их накопилось много, но это ничего не значит, — Рита мельком кивнула официанту, что поставил перед ней блюдо. — В них идея не та, понимаешь? И каждую неделю думать не надо, что все твои танцы с бубном прошли даром. Не знаю. Не могу пока понять, надо оно мне все или нет. — Как-то раз знакомые позвали меня вести математику в школе, потому что им срочно понадобилась замена. Сказали: раз у тебя есть диплом инженера, значит, справишься, а с остальным порешаем. Я в ответ рассмеялся, хотя на самом деле мне страшно стало до жути, — Миша посмотрел прямо в строгие карие глаза. — Так зачем туда добровольно пошла ты? Рита натянуто улыбнулась и, прочистив горло, перевела тему: — Давай лучше попробуем хваленые стейки, — она взяла вилку с ножом. — Ты, кстати, сегодня больно поздно гуляешь. Неужели Марина бдеть перестала? — Да продлили ей в Москве курсы квалификации… — Миша потер ладони и сцепил их в замок. — А она даже рада — говорит, что город нравится и преподы вещают что-то полезное. — Ну надо же, — протянула Рита и отправила в рот кусочек рыбы. — Я ведь могу рассчитывать на продолжение сегодня ночью и в выходные? — Миша под столом коснулся ногой лодыжки Риты. — Кто знает, когда Марина еще раз так надолго уедет. — Иначе я бы тут не сидела, — она ухмыльнулась и взглянула на загоревшийся экран телефона. — Я скоро вернусь. Подожди, пожалуйста, пять минут. Рита подошла к высокому панорамному окну. Тревога раскаленной кочергой прожгла солнечное сплетение — просто так оттуда не звонят. — Да, Лиза, — выдохнула Рита. — Привет, дорогая! Ну до тебя не дозвонишься, — протараторила та. — Папа говорит, твой рабочий день заканчивается в одиннадцать вечера. Правда, сейчас всего десять… Надеюсь, не отрываю тебя от важных дел? — Не отрываешь, — Рита вгляделась за окно: злость вместе с медными отражениями зданий утопала в Неве. — Что-то случилось? — А ты всегда переходишь к делу первая, — голос Лизы стал тише. — Пару недель назад у отца случился инфаркт, и… — Что?! — воскликнула Рита, взмахнув рукой. — И я только сейчас об этом узнаю? Какого черта, Лиза? — Мы думали, что тебе будет все равно, но я таки решила позвонить, — сделал одолжение голос на том конце провода. — Как мне может быть все равно? — оторопела Рита. — Хватит из меня изверга делать! Что с папой? Животный ужас охватил ее, и она приложила ладонь к груди, боясь непонятно за чье сердце — свое или отца. Рита не видела его три года, но всегда чувствовала необъяснимый первобытный страх, если что-то случалось с родителями. Словно ей заживо подрезали корни. Выбивали фундамент из-под ног. Ее отца часто мучили тахикардия и сердечная недостаточность, но для своих шестидесяти трех лет он все равно оставался бодрым. Ни на что не жаловался. Пил таблетки, показывался врачам. На редких созвонах, больше похожих на допрос, отчитывался перед Ритой о своем здоровье. Она каждый раз расспрашивала о его делах, работе и внуке, напоминая, что готова помочь в любую минуту, но Андрей ничего у нее не просил. Ничего, кроме одной, самой важной для него вещи. — Все обошлось, — облегченно выдохнула Лиза. — Его недавно выписали, но, пока он лежал в больнице, настойчиво просил кое о чем. — И о чем же? — закусила губу Рита, заранее зная ответ. — Чтобы ты приехала, черт возьми! Она промолчала, сжимая телефон до побелевших костяшек. Рита не понимала, что заставляло ее руки и ноги каменеть сильнее: то, что отца могло не стать, или то, что он ей не позвонил? Даже не написал хотя бы одно несчастное сообщение. Ни из больницы, ни из дома. Ни одной весточки дочери-извергу, которая не приезжала годами. — Я пришла в палату, едва он очнулся, и знаешь, какой вопрос прилетел мне с порога? — издевательски поинтересовалась сестра. — О тебе, блять! Марго, ты должна приехать как можно скорее! — сорвалась она на крик. — Я тебя услышала, — спокойно ответила Рита, желая того, чтобы этот разговор побыстрее закончился. — Постараюсь найти время в эти выходные. — Постараешься найти время?! — вспылила Лиза. — Твой отец пережил такой кошмар, и я позвонила тебе в надежде, что он тебе дорог, а ты разговариваешь со мной как со своими коллегами и… Рита сбросила звонок и заблокировала телефон — только воплей нестабильной сестрицы ей еще не хватало. Она потерла виски и нехотя вернулась за стол. Миша начал обеспокоенно сыпать вопросами, но Рита его будто не слышала, на автопилоте обрисовывая картину смутными мазками. Он внимал каждому слову, как редкому откровению, а она отрешенно смотрела на полупустую бутылку красного сухого. Всякий раз после звонка отцу Рита невольно вспоминала до тошноты нравоучительный рассказ из школьной программы, который въелся на подкорке. Он жутко бесил ее своей очевидной моралью, льющейся не то что между строк, а из каждого слова. Никто не любит нравоучений. И Рита тоже их не любила. Но все равно спрашивала себя: «А чем ты лучше Насти из Ленинграда?». Предсмертный стук в калитку. Укоризненный взгляд скульптуры Гоголя. И через десять дней Карины Петровны не стало. Рита сделала щедрый глоток вина и резко поставила бокал обратно на стол. Все не так. Она не гребаная Сольвейг, а ее отец не умирает в кромешном одиночестве посреди глухой деревни. У него давно появилась новая семья, где Рита всегда была лишней. Белой вороной. «Последствием» и ошибкой прошлого. Любящие жена и дочь пеклись об Андрее и, более того, носились с ним как с писаной торбой. Зная их отношение к нему, Рита в этом ничуть не сомневалась. Но отчего же десятилетиями горькая вина грызла ей ребра, а сейчас норовила сломать надвое? — Они не вечны — и это меня убивает. Заставляет, несмотря ни на что, возвращаться, — наконец произнесла Рита самое страшное. — Что бы между нами ни произошло — он все равно мой отец. Как бы ни хотелось — семью не отвергнуть. — Ты не виновата, Рита, — встревоженно ответил Миша и накрыл ее ладонь своей. — Ты имеешь право злиться, имеешь право не приезжать — это нормально. Тебя не за что осуждать, ведь ты не забывала о нем и постоянно звонила. Не позволяй им манипулировать виной — твой отец мог написать сам! Рита невольно поморщилась и убрала руку. Стейк вдруг стал приторным. И безвкусная интерьерная абстракция на стенах. И Миша. И его большие серые щенячьи глаза. — Но не написал, — она махнула официанту. — Я хочу домой. Сегодня продолжения не будет, и выходных тоже. В субботу утром я выезжаю к отцу. — Рита, но… — Миша потемнел лицом. — Ты же знаешь, что я могу и просто побыть рядом. То, что случилось с твоим отцом, — это не шутки и не… — Хватит, — перебила его приказным тоном она. — Мне не нужно вытирать сопли. Если я сказала, что хочу побыть одна, значит, я хочу побыть одна. Давай на этом закончим.***
Время опять за что-то обиделось на Соню и невзлюбило ее. Будильники и таймеры. Обещания выйти пораньше. Скрупулезное подсчитывание минут на дорогу. Лишение себя драгоценного получаса сна. Но воз и ныне там — Соня энергично шлепала промокшими кроссовками по лужам, надеясь успеть если не поспать, то хотя бы покурить перед парами. К Рите опаздывать нельзя. Ради нее Соня готова пожертвовать даже последними, самыми сладостно-тягучими затяжками у фильтра. — Какого хрена ты не отвечаешь мне со вчерашнего дня? — тяжелая рука одернула ее со спины. Максим схватил Соню за плечо и оттащил ее к мокрой кирпичной стене. Изумленно глядя на него, она больно ударилась поясницей, но не подала виду. — Ты совсем страх потерял?! — вскрикнула Соня и оттолкнула его от себя. — Вчера на работе, помимо прочих радостей, привезли большую поставку — мы полдня таскали тяжелые коробки и паллеты в морозильник. Под конец смены я окоченела и вырубилась дома без задних ног. Даже не представляю, почему не нашлось сил писать письма? Она не знала, что отвечать на его то гневные, то извиняющиеся тирады. То «вернись», то «ненавижу». Так возвращаться или захлебываться ненавистью? Соню и без того утомлял трепетно любимый Максимом эпистолярный жанр — она предпочитала выяснять отношения с глазу на глаз. Но что еще выяснять, когда оба поставили точки в конце предложений и разошлись по углам? Бесповоротно жечь мосты Соня не собиралась. — Ой, не начинай, а? — скривился Максим в ядовитой ухмылке. — Я так устал слушать нытье о том, какая ты бедная и несчастная. Тебе просто похуй на меня. Тебе с самого начала было похуй! Соня оглянулась по сторонам — как назло, все успели разбежаться из курилки по кабинетам. Ни одного знакомого. Ни души. Никого, чтобы уцепиться и сбежать от Максима. — Ну что ты хочешь от меня услышать? — уголки ее губ обреченно опустились. — Мы разошлись. Все, конец истории! — Я не верю. Скажи, что все это — вранье. Что ты, сука, меня не использовала! — Я не использовала тебя, — бесцветно произнесла Соня. — Тогда какого черта ты меня бросаешь?! — перешел в наступление Максим и озлобленно выдохнул ей в лицо. — Потому что мне нравятся женщины! — вспыхнула она. — Как еще мне до тебя это донести? Соня не смогла разобрать, что отразилось на лице Максима: то ли гнев, то ли ярость, то ли недоумение. Резким порывом он впечатал ее в стену и схватил за запястья, сдавливая хрупкие косточки. — Да что за хуйню ты несешь! — прокричал Максим. — Поцеловалась с одной бабой, и все теперь?! Соня всеми позвонками вжалась в стену — Максим никогда не делал так раньше. Никогда не хватал ее, словно бумажную куклу. Она оцепенела, глядя на него широко раскрытыми глазами. Если раньше Соня видела подобные сцены в фильмах или книгах, ей нестерпимо хотелось крикнуть женщине: «Дай ему отпор! Ну что ты стоишь?!». Но сейчас, когда на месте страдающей героини оказалась она сама, парализованная ужасом и железными оковами пальцев, — осознала, почему сопротивляться не получалось. Потому что до боли знакомые карие глаза налились злостью и безумием, а некогда любимые черты лица скривились в уродливую, искаженную ненавистью гримасу. Сознание раскалывалось, когда тот, кто всегда защищал и согревал, внезапно оскаливался волчьей пастью. Соня нервно сглотнула и зажмурилась. — Филатова! Чем заняты? — металлический голос ножом пролетел между Соней и Максимом. — На пару можно опаздывать мне, а не вам. Живо идите в кабинет! Максим вздрогнул и ослабил хватку — Рита стояла неподалеку и выжидающе смотрела на них обоих. Соня пересеклась с ее колким взглядом и бросилась бежать ко входу в институт. Сердце отдавало стуком в уши. Руки тряслись. Воздуха не хватало. Что Рита услышала? — Соня, блять! — Максим кинулся за ней. — Молодой человек, совесть имейте! — рявкнула Рита и зашла в здание. — Устроили разборки у всех на виду — вам не стыдно? Поговорите с Софьей после занятий. А сейчас, будьте добры, оставьте ее в покое. Максим обернулся, и, как нашкодивший пес, замер от ее стального тона. Рита стояла между ними стеной, пока Соня судорожно рылась в карманах у турникета, ища свой пропуск. Треклятая карточка! Где же она? Надо сбежать, исчезнуть, раствориться! Как она теперь будет смотреть Рите в глаза? Что скажет Максиму? Господи, господи, господи! Послышался хлопок двери. Максим, тихо выругавшись, вышел на улицу. — Соня, — мягкая ладонь легла на плечо. — Что происходит? Рита приложила свой пропуск к валидатору, и Соня резко дернула турникет. Она не собиралась идти к Рите на пару. Фее из детских снов незачем знать о проблемах Сониной личной жизни. Это не должно ее касаться. Это реальность, а не сон — здесь фея не может защищать, здесь вообще нет фей, здесь нет волшебства, здесь есть только Маргарита Андреевна Стрелецкая — чужая женщина и преподаватель. — Соня, да постой же ты! — крикнула Рита ей в спину. — Маргарита Андреевна, простите, но я пропущу занятие, — не оборачиваясь, ответила она. — И не хочу ни с кем разговаривать. Соня зашла в туалет, закрыв дверь прямо перед Ритой. Куда дальше бежать? Прятаться в кабинке, лезть на потолок? Она прерывисто дышала и сверлила испуганным взглядом ручку. Стук каблуков затих. Воцарилась гулкая тишина — в проеме никто не показался. Глядя в одну точку, Соня оперлась о стену и скатилась вниз на грязный кафель. Подойти к Рите — значит стать ближе. Стать ближе к человеку, сплошь сотканному из фантазий и домыслов. А стать ближе — значит проявить набросанный неясными штрихами образ. Из набора пятен выявить форму. Измерить пропорции лица. Смешать новый цвет платья. А вдруг получившаяся картинка отпугнет? Вдруг замысел в ней станет иным? Преподаватель по живописи любил повторять, что тем, у кого плохое зрение, повезло. Соня без очков видела мир пятнами: их размер, форму, общую тональность — всю композицию разом. Это изъян, ставший козырем. Он вдохновлял. Служил опорой в творчестве, но не в жизни. Если бы Соня почаще надевала очки, а не витала в мире туманных иллюзий и отражений, то смогла бы увидеть настоящего Максима. Того, кто повышал на нее голос. Того, кто пережимал ей пульс на запястьях. Того, кто никогда по-настоящему ее не принимал. Соня обняла себя за колени и опустила голову — теперь она оказалась игрушкой в руках Максима. Пластмассовой девочкой, не чувствующей боли. Что бы с ней произошло, если бы Рита случайно не прошла мимо? Соня боялась даже представить. Может быть, она зря убежала от своей невольной спасительницы? Броня дала трещину, и Соне захотелось, чтобы фея вернулась — подняла с холодного пола и, тепло улыбаясь, сказала, что она все сделала правильно. Что она молодец. Что Максиму будет без нее лучше. Что она ни в чем не виновата. Что, как бы мерзко ни поступила с ним, она не заслуживает саднящей боли и синяков. Что рано или поздно, у нее все будет хорошо.