«С глаз долой, из сердца вон — Наслаждению цена. Не услышать телефон, перепутать имена… Мы сломаемся опять. Надежды нет там, где рассвет Рушит мечты. Не разобрать, Где кончаешься ты, Где начинаюсь я, Где кончаешься ты, ты И где начинаю я». Mujuice — Нарциссы
Рита уверенно давила на педаль газа. Счетчик на спидометре превысил отметку в девяносто километров в час, а пейзаж за окном пролетал орнаментами калейдоскопа, не успевая догонять оглушительный рой мыслей. И без того налитую железом голову сдавили тиски спазма — Рита поправила черные очки и поморщилась. Господи, да что ж такое, она ведь выпила утром горсть обезболивающих!.. В бардачке должны валяться таблетки — Рита снизила скорость и одной рукой, не отрывая внимательного взгляда от дороги, нащупала спасительные картонные коробочки. Тихие и невесомые аккорды «The Smiths» сменил обволакивающий голос Дэвида Гаана. Рита не любила слушать музыку в машине, но если сейчас выключит — уснет со скуки под мерный гул мотора или нарочно врежется в дерево от треска пустоты в ушах. Кто в этом мире придумал монотонные действия и трассы? Заживо бы сгореть ему в аду. Запутанный клубок рефлексии разбавляла одна нить — взгляд Сони, испуганный, забитый, затравленный и так хорошо знакомый ей самой. Как? Почему? Почему и Соня должна терпеть этот кошмар? Рита до сих пор видела перед собой маленькую девочку. Девочку, которая стала на редкость светлым и живым напоминанием о далеком прошлом. Девочку, робко протягивающую ей свои альбомы с рисунками на старой кухне. Девочку, которой с озверением пережимал тонкие запястья какой-то неотесанный щегол. Девочку, которая убежала и наивно спряталась за закрытой дверью. Глупая. Не Риты ей следовало бояться. «We always tried to share the tenderest of care. Now look what we have put you through», — мелодично звучало из динамиков. Рита закрыла навигатор и переключила песню на телефоне — худшего саундтрека для поездки к отцу и не придумаешь. Зацикленное проигрывание грядущей встречи с ним не вызывало ничего, кроме новых волн спазма и едких уколов обиды. Три года разлуки — большой срок. За три года можно уйти на пенсию, стать дедушкой и пережить сердечный приступ. Можно нянчить внука, помогать молодоженам с квартирой и снова забыть о существовании второй дочери. Старшей, но второй. «Приезжай», — неоднократно повторял папа. «Приезжай», — грустно усмехнулась Рита. Да что значит это «приезжай»? Куда? К кому? К его новой жене и сестре с разницей в десять лет и расстоянием в сто тридцать километров? Чужой сестре. Чужой дочери. Рита с самого детства толком ничего не знала о Лизе: мама тщательно позаботилась об этом «недоразумении». Дальняя родственница успела запомниться ей только бледным презрением и словами «ты здесь лишняя». Мифический образ зазнавшейся богатой сестрицы, почивающей на маменькиных лаврах, видимо, плотно засел в Лизином сознании. Впрочем, Рита ее не осуждала — нельзя нарисовать реалистичную картину о малознакомом человеке. Она и сама не имела мало-мальски цельного представления о новой семье отца. Кто они на самом деле? Чем живут и дышат? И как так получилось, что Рита стала с ними одной крови? Ответ на этот вопрос она безуспешно искала долгие двадцать лет. Впереди показалась лениво плетущаяся фура — Рита недовольно цокнула языком, выжидая момент для обгона. Машины все летели и летели на соседней полосе, а она ехала все медленнее и медленнее навстречу своему прошлому. Прошлому, что неотвратимо догоняло ее — наступало на пятки, посылало призраков в настоящее и надменно глядело свысока большущими бездонными глазами. Спрашивало, заискивало и смеялось в лицо: «Что же, Рита, с тобой не так?», «От чего всю жизнь ты бежишь без оглядки?». И она, пропуская удар, все же оборачивалась к нему — вставала напротив и силилась найти горькие ответы в зеленых глазах-колодцах. Запуганных, забитых, затравленных — и так хорошо знакомых ей самой… Почему всю жизнь что-то не то, Соня? Ну почему?***
1986 год и далее Рита родилась тогда, когда никто не был к ней готов. Ни Ольга, ни Андрей. Они — любовники, ничего личного, никаких привязанностей и обещаний — Ольга предельно ясно обозначила границы в самом начале. Но дело уже сделано, а подходящее время никогда не наступит — ребенок должен родиться в браке. Рухнули в одночасье титанические усилия воли ради взлета по социальному лифту и годы, проведенные в ЛГУ на юрфаке. Потому что так — правильно. Потому что так — нужно. «Ученый, сверстник Галилея, был Галилея не глупее. Он знал, что вертится Земля, но у него была семья», — и Ольга, у которой всю жизнь дергался глаз от этого четверостишия, так и не вернулась после учебы в Ленинград. Она мечтала вершить правосудие, а Андрей мечтал любить и делать то, что он умел лучше всего, — работать руками. Чинить сломанное и разбитое, быть надежным механиком и человеком. Но Ольга лишь презрительно фыркала. За кого она вышла? Как могла допустить подобный провал, да еще и с непоправимыми последствиями? Проигрыш. Неудачная партия. Все должно приносить выгоду, а брак — тем более, иначе Ольга так и останется дочерью сантехника. Не обшарпанных стен в провинции она желала своему будущему ребенку. А дочь, безо всяких сомнений, будет ее и только ее — обязательно Стрелецкая. Фамилию мужа Ольга брать не стала — отмахивалась, уповая на бесполезную возню с бумагами и головную боль. Андрей Истомин не возражал — молча кивал и пожимал плечами на все прихоти своей властной супруги. Но ни муж, ни материнство, ни здоровый ребенок не сделали Ольгу мягче — разве что выкрутили в ней рубильник стыда за то, что она потеряла два года впустую, а не тратила самый ценный ресурс — время — на достижение заоблачных высот. — Когда ты наконец вырастешь? — обреченно вздыхала Ольга, качая Риту на руках. — Хоть скажешь мне, что тебе нужно, а то все вопишь да вопишь. Ну чего тебе еще дать?! Ольга, сходя с ума от плача, не знала, куда себя деть в четырех стенах. Она стояла на кухне и дрожащими руками мыла тарелку под струей холодной воды — картонные стены тесной хрущевки давили и ничуть не спасали от ультразвука. Ненавистные убогие стены. Она ненавидела облупленную бирюзовую краску и облезлые узорчатые обои. Ненавидела пожелтевший от старости тюль, едва скрывающий свинцовую ноябрьскую серость за окном. Ненавидела скрип дверей старого гарнитура, что перекрикивался с детским плачем и бряцаньем бутылочки в кипящей воде. Она ненавидела здесь все. Ольга вздрогнула и зажмурилась — скользкая тарелка выпала из рук. Треск. Звон. Осколки. От грохота Рита залилась ударной волной плача, раздирающей уши до крови. — Она орет целый день, целый день! — выкрикнула Ольга громче Риты. — Что с ней не так? Я все сделала, даже врачу ее показала. Подхожу, как по графику, а она сутками орет. Сделай с ней уже что-нибудь! И Андрей делал. Делал ровно все то же самое, что и Ольга, но прижимал дочь к себе с любовью и улыбкой, словно ему становилось с ней тепло. Почему у него так легко получалось угадывать, что нужно Рите, а Ольга будто промахивалась во всем? Она сжимала ладони в кулаки и сбегала к единственной подруге, чтобы крик хоть ненадолго перестал сплетать в узлы тоненькие ниточки нервов. Галя, в отличие от Ольги, столь тяжелых амбиций грузом на плечах не несла и в Ленинград возвращаться не собиралась — обзавелась семьей и работой здесь. — Да уезжай, смотреть на тебя больно. Рита же не приговор — найдешь, кому пристроить, — Галя заварила чай и поставила кружку перед Ольгой. — Помнишь Таньку Васильеву с соседнего потока? Мы все на пьянки к ней ходили. Она одна живет в трешке, у нее гости какие-нибудь вечно оставались. Попросись к ней по старой дружбе, если задержаться надо будет, — телефон ее у меня где-то остался. Успешная курсовая практика в прокуратуре Центрального района. Сотни часов, проведенных за делами и книгами в архивах. Триумфальные речи в суде, еще стажеркой прокурора. Ольге в Ленинграде светила возможность попасть в коллегию и работать с мастерами своего дела, если бы не последствия. Если бы она тогда не возвращалась домой, а нашла денег остаться после учебы в Ленинграде. Если бы она тогда не позволила себе самую нелепую из всех слабостей — любовь. Ольге лучше давались тонкости расследования уголовных дел и тактика допроса, а не искусство материнства. И произнести-то вслух страшно немыслимое, бесчеловечное и порицаемое. Как это — не любит? Как это — не получается? Все могут, и она должна! А Ольга — в глубине души — любила. Просто любовь свою откладывала на потом. На потом, когда Рита научится говорить, чего хочет, и перестанет ее мучить. Когда руки не будут дрожать от страха рядом с ней, а слезы — наворачиваться на глаза от беспомощности. — Оля попросила меня посидеть пару часов, пока все заняты, — Галя, покачивая спящую Риту, уложила ее в кроватку. — Она уехала в Ленинград — завтра вечером вернется. — Думаешь, с концами уехала? — Андрей бросил ключи на полку и оперся о дверной косяк. — Заначка опустела. Не сильно, конечно, но… Сценарий отнюдь не новый. — Ерунду не неси, — фыркнула Галина. — Вернется Оля. Сколько ее знаю, за свои слова и тем более обещания она железно отвечает. Ольгу — самую талантливую и стальную на курсе — никто из коллег не забыл. Так уж вышло, что ее, скорее, намертво запомнили со времен легендарной пары по криминалистике в морге. Секционную тогда вскрыл запах гнили и вареной картошки, что стояла на спиртовке у патологоанатома. Тлен и серебряный металл прокатились холодком по спине студентов — многие зажимали нос и в страхе убегали прочь, но Ольга держалась стойко. Отвернулась она лишь в тот миг, когда врач с каменным лицом занес над телом инструмент, напоминающий изгибом острия косу. Лезвие раскроило кожу и мышцы — послышались хруст и вскрик за спиной. Открыв глаза, Ольга обнаружила себя в помещении с санитаром и врачом наедине. Ей было все равно на то, что одногруппники стали ее побаиваться. Все равно и на то, что трупный запах будто преследовал ее несколько дней кряду. Плевать на все и всех — наконец-то она осмелилась признаться себе в том, что постижение танатоса ее прельщало больше, чем эроса. Если кого-то покалечили кошмары, увиденные в дурдомах, тюрьмах и судах, то на ней они взрастили бронежилет из стали и шелка. — Оля, это не дело! Мы же с матерью работаем, а ты мотаешься туда-сюда, — покачал головой Андрей. — Я уже не знаю, кому Риту пристраивать и как разорваться! — Да хоть расшибись, — дернула подбородком та, продолжая собирать сумку с вещами на завтра. — Я теперь тоже работаю. «И валькирией надо мною, Ольга, Ольга, кружишь ты», — любил повторять Валентин Романович, один из старших членов коллегии адвокатов. Он был искусным оратором и знатоком судебного следствия, помнящим материалы дела как собственную биографию. Высокий, с накрахмаленным воротом рубашки и аристократическими манерами, он казался тем, кто пришел «не отсюда». Любимец судей и демон-хранитель, перед которым Ольга вновь дала слабину, но на этот раз — не любви, а выгоде. Валентин ласково называл ее на скандинавский манер Хельгой — за статность, рвение и хладнокровность в зале суда. А Ольга времени даром не теряла — очаровывалась и жадно впитывала мастерство, помогая ему жечь древлян на поле боя. Утопая в громких сражениях с Фемидой, она все реже стала возвращаться к дочери, которой исполнилось уже четыре года. Рита, видя маму на пороге, бежала к ней и обнимала так крепко, насколько хватало силы. Ольга сдержанно улыбалась ей и мягко отталкивала от себя, пытаясь выпутаться из цепкой детской хватки. Рита увлеченно рассказывала маме о картинках, что нарисовала в детском саду, просила почитать сказки и тоскливо замолкала, когда та собиралась уезжать обратно. Ольга, уставая от потока слов, насилу отвечала ей — Рита давно научилась говорить, а легче не стало. Но она все равно с умилением целовала дочь в висок и думала о том, что свое она никогда не оставит. Заберет в лучшую жизнь, по кирпичику выстроенную телом и умом ради Риты. Это ради нее Ольга сорвала с Фемиды повязку, расколола надвое весы и отняла обоюдоострый меч — уж не Богу ее судить, и тем более не Рите. Им останется только смириться. Предчувствие перемен и дрожь земли с каждым днем били по спине все сильнее. Ольга не надеялась на лучшее — она знала, что привычный мир рухнет в одночасье. Вкус свободы, смешанный с порохом, звоном чермета и небывалыми высотами, пьянил ее — женщину, легко похоронившую законы морали ради законов выгоды. «Кто был всем, тот станет никем» — и Ольга первой запрыгнула в этот поезд, несущийся по руинам и горам тел прямо в жерло периферии. Это ее шанс — дочери репрессированной, убитой горем войны матери и отца, едва наскребающего с получки на жизнь. Разве напрасно она исправно корпела над учебниками в свете тусклой лампы, завязывала на шее красный галстучек и шла по головам? Так же, как, выслуживаясь за «знамя вольности и светлого труда», цепляла на себя пионерский символ, она без колебаний нацепит и другое — то, что будет угодно ходу истории. — И что ты сделаешь? Силой заберешь ее у меня? — ухмыльнулась Ольга, складывая вещи в чемодан. — Я ее мать, а ты здесь априори на вторых ролях. — Ага, мать-кукушка, — скривил губы Андрей. — Страна на части разваливается, а ты уезжать с ней вздумала! Жрать нечего, света нет, вокруг бедлам — куда ты ребенка тащить собралась? — Туда, где ей будет лучше, — процедила она. — Это ты привык довольствоваться малым, жить в развалинах и перебирать детали, а я — нет. — Мама, куда мы едем? — спросила Рита, дергая Ольгу за рукав. — Я никуда не хочу! Почему ты не можешь остаться с нами? — Тебе слова не давали, — рявкнула та и резко убрала руку, — Сиди на кухне, пока взрослые разговаривают. И взрослые «разговаривали». Орали друг на друга так, что Рита, стоя за картонной стеной, закрывала уши и плакала, не зная, что ее ждет. «Блядь», «стерва», «чудовище», «развод» — простреливал барабанные перепонки крик отца. «Тряпка», «тюфяк», «наивный идиот» — резали нервы острой бритвой вопли матери. Затем входная дверь оглушительно хлопнула. Ольга, держась за голову, подошла к Рите. — Не реви, потом спасибо скажешь, — на выдохе произнесла она и дрожащей рукой налила воды в граненый стакан. — Скоро уедем в Ленинград — теперь ты будешь жить со мной.***
— …Поднимаясь все выше и выше в небо, зеркало корчилось и искривлялось в невообразимых гримасах до тех пор, пока не выскользнуло из рук незадачливых учеников тролля и не рухнуло на землю, разбившись вмиг на миллионы осколков, — Ольга выдохнула и перелистнула страницу. — Такие осколки попадали людям в глаза, и тогда те начинали замечать в других только плохое. Тем, кому осколок попал в сердце, было хуже всего: сердце замерзало, превращаясь в льдину. Злой тролль хохотал до колик — так приятно ему было совершать ужасные поступки. Но по свету летало еще много осколков зеркала… Рита положила голову маме на грудь и слушала, затаив дыхание. Они с Ольгой прочитали добрую половину сказок и мифов: о Золушке и Белоснежке, о приключениях мангуста Рикки-Тикки-Тави и полубога Геркулеса, о страшилках про Синюю Бороду и Девочку со спичками. Но никакая из историй не нравилась Рите так сильно, как сказка о деве, скованной льдом. Она намертво запомнилась, оседая в детской памяти алыми кружевами роз, вплетенными в шубу Королевы — острой, величественной, всей из ослепительно белоснежного льда. Оказывается, сказки могут объяснить все-все-все в этом мире! В них сложное и запутанное как по волшебству становится простым и прозрачным. Все дело в том, что у мамы в сердце тоже застрял осколок заколдованного зеркала, — и поэтому она стала такой далекой и холодной. Как Рита раньше до этого не додумалась? — Но Герда же его расколдует? — спросила она и схватила Ольгу за руку, когда та дочитала до главы про разбойников. — Еще бы. Сказки тем и отличаются от жизни, что героев всегда ждет счастливый финал. Рита широко улыбнулась и поудобнее устроилась у мамы на плече. Она оттаивала, лишь когда читала: позволяла себя обнимать, улыбалась и отвечала на глупые вопросы. Хотелось лежать с ней в свете торшера целую вечность — и по кругу, будто Кай, собирать это загадочное слово из льдинок. Удивительно, как они с ним похожи! — А почему он собирает «вечность»? — Рита не удержалась и снова перебила Ольгу. — Что это такое? Та задумалась и, закрыв книгу, произнесла: — Вечность Герды — бескорыстная любовь к ближним, а вечность Кая искаженная — якобы ад, где эту любовь у него забрали, — Ольга постучала пальцами по обложке. — Любовь Герды к Каю — это путь к вечности. Она спасает его, топит лед в сердце и возвращает в условный рай — их садик, где цветут розы и поют птицы. — Я ничего не поняла, — Рита почесала нос и грустно посмотрела на маму. — Ладно, намудрила я. Вырастешь — поймешь, — отмахнулась Ольга. — Постараюсь объяснить проще: вечность — это любовь, то, чего Каю сильно не хватает, вот поэтому он и собирает такое слово. — Тогда ему и нужно собирать «любовь»! — воскликнула Рита. — Мам, а давай еще почитаем? Пожа-а-а-луйста, хоть страничку! Там нарисовали такую красивую картинку с Гердой на олене… — Нет уж, на сегодня все, — Ольга забрала книгу и выключила торшер. — Давай ложись, тебе завтра в школу рано вставать. Рита послушно накрылась одеялом, а Ольга пожелала ей спокойной ночи и вышла из комнаты. Бесполезно спорить, канючить и просить остаться — Рита слишком хорошо выучила этот урок. Она тяжело вздохнула, закрыв глаза, — пора бы за год перестать скучать по дому и привыкнуть к тому, что мама не будет вести себя так, как папа и бабушка. Сон все не шел. Это дурацкое слово на букву В тягучей ириской прилипло к мыслям и застряло в зубах. Как же так, у Ольги вечно нет времени, а у Кая — вечно нет любви! В какой сказке найти волшебного часовщика, который починит мамино время? Ее ведь так сильно не хватает… Завтра утром она отвезет в противную школу. Днем заберет домой, но потом придет***
Бескрайнюю степь питерского неба затянули тучи — запах грозы целый день сквозил на улице, предвещая первый майский ливень. Ольга не находила себе места, меря шагами кабинет начальных классов. — Как это — ее забрали? Кто?! — кричала она на молодую учительницу Анну Игоревну. — За ней всегда приезжаю я! Вы каждый день со мной здороваетесь — неужели не запомнили? — Простите, Ольга Дмитриевна, я… Я не уследила. Работать некому, детей много, а сил не хватает, — промямлила Аня. — Мы вместе вышли на улицу провожать других ребят — я оглянуться не успела, а Риты нет. Не могла же она сама уйти… Давайте сейчас же позвоним в милицию! — Не надо никуда звонить, — отчеканила Ольга. — Все, что могли, вы уже сделали. — Но как — не надо? Ребенок пропал! — учительница на негнущихся ногах опустилась на стул и схватилась за голову. — Господи, это я виновата… — Успокойтесь и отвечайте по порядку, — скомандовала Ольга и громко поставила свой дипломат на стол, отчего Аня аж вздрогнула. — Сколько времени прошло с того момента, когда вы последний раз видели Риту? — Я не знаю, — пробормотала та. — Полчаса, может, или минут двадцать пять. Вы задержались, приехали не сразу… — Что Рита делала, пока находилась рядом с вами? — Да на крыльце она стояла, вас ждала! Почти всех забрали, а ее — нет, — Аня испуганно взглянула на Ольгу, что исполином возвышалась над ней. — В классе стало душно и жарко, вот она и попросилась со мной и Ваней выйти на улицу. Там его мать ко мне подошла и начала в своей манере жаловаться на все. Я увлеклась разговором, еле сдерживалась, а она все наседала и наседала… Потом я обернулась, а Риты след простыл. Простите меня… — ее голос дрогнул. — Анна, я вас ни в чем не обвиняю, — Ольга взяла стул и села напротив. — Держите себя в руках и постарайтесь вспомнить все подробности. Вы видели в школьном дворе кого-то подозрительного? Может, заметили боковым зрением? — Нет, но двор у нас большой… — Аня вытерла слезы и глянула в окно. — Мне кажется, она могла заскучать и пойти на детскую площадку — там пусто было днем. Площадка близко совсем, но с крыльца ее видно плохо, — она указала рукой на улицу. — Вон там, видите? У нас окна как раз на нее выходят, а с главного входа — сразу за углом, получается. Кроме нее, ребенку идти-то некуда — деревья, клумбы да эти старые железяки. — Спрошу еще раз: заметили ли вы кого-нибудь краем глаза? Фигура, силуэт, пол этого человека — важна любая деталь. — Нет, клянусь вам! — приложила ладони к груди Аня. — Я не видела и того, чтобы Рита с кем-то выходила через главные ворота. Но у нас сегодня целый день открыты задние, куда машины заезжают, — вероятнее всего, ее забрали оттуда. — Похоже на правду, — Ольга прочистила горло. — И напоследок: в каком настроении Рита была в школе? Почему вы предположили, что она могла заскучать? — Она почти всегда такая, — Аня шмыгнула носом. — Если хотите, я могу поделиться своими догадками. Ольга встала, коротко кивнув. — Знаете, я таких детей редко встречаю. Рите два раза повторять не надо, она все на лету схватывает. Сделает задание первая и сидит смотрит на остальных как, простите, на идиотов. И так по-взрослому и вдумчиво смотрит, что иногда удивляешься, — Аня достала из сумки платок и промокнула веки. — Я веду к тому, что она часто скучает и на уроках, и на переменах — с другими почти не общается, любит одна с книжкой посидеть, порисовать… Я за чтение ее хвалю, конечно, но сегодня вот с трудом оторвала от сборника сказок Андерсена. Рита очень исполнительная и умная девочка, но тихая и грустная — вряд ли она сама смогла бы куда-то далеко убежать. — Она… — задумчиво начала Ольга, словно сбившись с курса. — Она не говорила вам ничего странного? — Да нет, — пожала плечами Аня. — Если не считать странным то, что она со всей серьезностью спросила у меня, что такое вечность. Я даже растерялась сначала. — Спасибо, — Ольга достала из кармана визитку. — Позвоните мне в офис, если что-нибудь вспомните. Оказавшись на детской площадке, она окинула пространство зорким взглядом: старые ржавые карусели, горки и никаких следов Риты. Но ворота для автомобилей и впрямь стояли открытыми нараспашку. Ольга, стараясь унять мелкую дрожь в теле, ринулась к машине — надо скорее вернуться в контору, напрячь Валентина с Юрой и позвонить майору Алексееву в центральный отдел. Она вставила ключ зажигания, но предательский мотор не заводился. Черт, черт, черт! Черт бы ее побрал не взять телефонную книжку с собой сегодня! Ольга несколько раз ударила ладонью по рулю и закусила губу — не время распускать сопли. Нужно собраться. Собраться так, как никогда раньше. Она со всей силы выкрутила ключ — и упрямая «Волга» поддалась и зашумела.***
— Валя! — Ольга фурией влетела в приемную. — Валя, помнишь, на неделе принесли дело об убийстве студентки? Эти куски дерьма совсем обнаглели — они… И вдруг она замолчала, остановившись на пороге своего кабинета. — Ольга Дмитриевна, а мы тебя тут заждались! Чего так долго? — вскинул руками мужчина в сером костюме. — Я вот дело доброе сделал, как ты и просила, Риту из школы забрал. — Мама! — она подбежала к Ольге и обняла ее за талию. — Я сегодня что, буду весь день с тобой? Тетя Тамара не поведет меня на глупые танцы? Ольга ахнула и отшатнулась назад. Язык прилип к небу, а ладони — к Рите. — Что с тобой? — та подняла голову и посмотрела на маму снизу вверх. — Тебе плохо? — Нет-нет… — растерянно пробормотала Ольга и крепче прижала дочь к себе. — Все хорошо. Да, все хорошо… — Мам, мне дышать нечем, — Рита поморщилась и с трудом выскользнула из ее мертвой хватки. — Так что, мы куда-то пойдем? Или останемся здесь? — Оль, в чувство приди, — тактичный кашель Валентина с трудом пробился через толстый слой ваты в голове. — Давай с Сергеем поговорим сначала. — Ольга Дмитриевна, тут такое дело… — вылез из-под завалов в приемной кудрявый помощник Юра. — Сергей Павлович крайне настойчиво просил обсудить с вами один вопрос. — Хватит! — шикнула она и присела на корточки, принявшись внимательно осматривать Риту. — Солнце, ты… хорошо себя чувствуешь? Тебе никто не делал больно? — Да нет же! — воскликнула Рита. — С чего ты взяла? — Ольга Дмитриевна, и правда, чего ты тут спектакль устроила? — Сергей поднялся с кресла и вальяжно прошелся по кабинету. — Мы с твоей дочуркой мило побеседовали и приехали из школы в офис — ты ж сама просила меня ее забрать. Он остановился у окна и во внутреннем кармане пиджака взвел курок пистолета. Щелчок. Прелюдия. Юра вздрогнул так, что очки на его переносице пошатнулись; Валентин напряг плечи, замерев на месте; Ольга исподлобья посмотрела на Сергея и сделала шаг вперед, закрывая собой Риту. — Мам, да что происходит? — спросила она и дернула ее за край пиджака. — Отправь своих товарищей проветриться, — понизив голос, произнес Сергей. — Посекретничаем. — Оль… — протянул Валентин, медленно приближаясь к ней. — Не надо, я сама. Как закончу, спущусь к вам, — она взяла Риту за руку и передала ее Вале. — Юра, ты идешь с ними. Хоть волос с ее головы упадет — три шкуры сдеру. — Понял, Ольга Дмитриевна, — болванчиком закивал он и первым пошел на выход. Штормовые облака распустили черные крылья, укрывая город плотным куполом дождя. По кабинету прокатился гулкий раскат грома — Ольга осталась наедине с Сергеем. Она сверлила взглядом жилистую, испещренную крохотными рытвинами физиономию, подавляя волчье желание перегрызть ему глотку. Разорвать зубами на клочки. С корнем вырвать язык. Соломинкой надвое разломить гортань. В крови с каждым тиком настенных часов все хлеще и хлеще плавился металл — животный, немыслимый и древний, как мир. Но ее пистолет лежал запертый в сейфе, а кухонный нож — в самом дальнем ящике стола. Ольга была обезоружена. — Сергей Павлович… — с иронией выплюнула она. — Год назад, громкая перестрелка на канале Грибоедова. У моего подзащитного при обыске забрали чемодан с валютой, но когда с него сняли обвинения, назад не вернули ни гроша. Интересно, почему, товарищ следователь? — Ольга криво усмехнулась. — То-то я смотрю, морда твоя протокольная мне знакома. Когда Серым успели стать, капитан Авдеев? — Ты давай не пизди — не в том положении находишься, — он плотно закрыл за Валентином дверь. — Так дела у серьезных людей не делаются, адвокат. — Как — так? Мы с вами ни о чем не договаривались, — прошипела Ольга. — Материалы принесли со словами «без отягчающих». А вашей ли когорте не знать, что я согласия никогда не даю, пока полностью не изучу дело. — Да ладно, Ольга Дмитриевна, и не с таким выручали! Как завод нам помочь отжать и сотни человек без работы оставить, так нехуй делать, а за девку какую-то чего, душа разболелась? — ощерился Сергей. — Ты ведь отказалась не потому, что ссышь проиграть. Принципы, что ли, появились? — Не принципы, а бычок под диваном, сперма на теле жертвы и любимая манера вашего авторитета — удушение, — прищурилась Ольга. — У следака против меня два прямых, одно косвенное и отягчающее в виде изнасилования. — О как разнылась! — фыркнул он. — Ильич все тебя женщиной-Олегом звал, так с хуя ли оправдывать перестала? Позиции сдаешь? — Да ты что? — Ольга вскинула брови и оперлась руками о стол. — А меня волнует другое: как же твой Ильич позабыл, что сейчас научились делать тест ДНК? Мог бы и догадаться, что ради такой персоны уж не поленятся все проверить. — А ты, я смотрю, дамочка реально не из пугливых, — мрачно произнес Сергей и достал из кармана сигареты. — Знаешь ли, бабы — стервы крикливые, а ревность — штука слепая. Валить ее пришлось быстро. — Давай без лирики обойдемся, — закатила глаза она. — Зачем вам я? Лучшее, что здесь предложит любой, — это восемь лет, а то и шесть, если ваш начальник согласится сотрудничать со следствием. — Именно, что любой, а не ты. Ильич по опыту знает: от тебя можно ожидать гарантий, — Сергей поджег сигарету и крепко затянулся. — Ему будет обидно прогореть на такой мелочи. Твоя задача — хоть ценой своей лицензии развалить дело. Ильич лавэ щедро отсыпет, а все расходы за моральный ущерб и ва-банк покроет. Подергай за ниточки так хорошо, как умеешь, Ольга Дмитриевна, ты же этим и славишься в узких кругах. — Он стряхнул пепел на подоконник. — Ну что, по рукам? А то в следующий раз дочурка твоя может и не вернуться. — Следующего раза не будет, — процедила Ольга. — Завтра утром подъеду в «Кресты». — Вот так бы сразу! — Сергей радостно хлопнул в ладоши. — Не прощаемся, адвокат. Ольга подошла к окну, ожидая, когда урод, похитивший Риту, выйдет наружу. Нервные волокна трещали, натягиваясь в тонкие струнки. Дыхание сбилось. Кожа под цепочкой с кулоном покрылась саднящими мелкими царапинами. Еще немного. Еще чуть-чуть. Ольга вытянула шею, разглядывая дорогу: едва темный силуэт показался на улице, она бросилась на первый этаж. Рита, болтая ногами, сидела в пустом фойе с Валентином и Юрой. — Солнце! — Ольга подлетела к ней и сдавила грудную клетку в судорожных объятиях. — Моя хорошая, моя любимая! — Мам, что с тобой? — недоуменно отозвалась Рита. — Оль, давай поднимемся наверх и… — Уйди, — Ольга сквозь зубы перебила Валентина. — Оба пошли вон отсюда! — сорвалась на крик она. — Понял, Ольга Дмитриевна, — кивнул своему командиру Юра и увлек Валю к лестнице. — Мам? — Рита сдвинула брови и попыталась вырваться. Ольга отпустила ее и присела на стул рядом. В карих глазах сверкала тревога, но по спине струились все те же ровные косички, заботливо заплетенные утром. Та же белая, ничем не испачканная рубашка сидела на плечиках, та же юбка ровными стрелками прикрывала коленки и те же черные туфельки блестели на ногах. Но все равно что-то не то. Что-то не так. И это «что-то» тянуло канатами вины в подреберье. — Солнце, скажи, почему ты села в машину к Сергею? — Ольга аккуратно положила ладони Рите на щеки, заставляя ее посмотреть себе в глаза. — Я не буду ругаться. Можешь рассказать мне всю правду? — она заправила прядь волос ей за ухо и поджала губы. — Мы вышли с Ваней и Анной Игоревной из школы, — Рита принялась увлеченно разглядывать плитку на полу. — Потом к ней подошла какая-то женщина. А Ваня — дурак, он меня все время задирает. Вот я и убежала на площадку. Дядя Сережа пришел туда и сказал, что ты попросила его за мной приехать. Я ему сначала не поверила, но он все время говорил про тебя и про то, как ты сегодня занята. Он же помогает тебе, как Тамара Васильевна? Ольга с трудом проглотила комок в горле и взяла Риту за руку. — Я сделала что-то неправильно? Тебе поэтому грустно? — встрепенулась она. — Мне казалось, так будет лучше. Ты ведь очень много работаешь! — Иди ко мне, — Ольга уперлась подбородком дочери в макушку и глубоко вдохнула: легкий шлейф табака, разбавленный въедливым и дешевым мужским одеколоном, ударил ей по носу. Гадость. Так не должно быть. Ритины мягкие волосы — это запах чистоты и хлопка, именно тот, что Ольга узнала бы из тысячи. Уголок ее губ невольно дернулся от отвращения. — Помнишь, что я тебе говорила про чужих? Никому не открывать двери, незнакомым не отвечать, в машины не садиться, подарков не брать. Помнишь? — Помню, но он ведь твой знакомый! Он сказал, что давно дружит с тобой и что был у тебя на работе. — Рита, ты обещаешь мне больше никогда так не делать? — Ольга отодвинулась от нее и строго посмотрела ей в глаза. — Никогда не разговаривать с незнакомцами, даже если они представляются моими друзьями? — Обещаю! — бодро кивнула Рита и улыбнулась. — Ты сильно грустишь из-за меня? Сережа всех обманул? — Обманул. Но ты ни в чем не виновата, — Ольга смахнула слезу. — Просто не убегай никуда одна. С тобой рядом всегда должны быть либо учителя, либо я, либо Тамара Васильевна. Другим — нельзя. — Мам, не плачь! — Рита повисла у нее на шее. — Я все сделаю, как ты говоришь. Никуда не буду уходить. Не плачь, пожалуйста! — Я не плачу, — ответила Ольга, сама не понимая, почему не может остановиться. — Ну разве что совсем немного, — ее губы растянулись в нелепой усмешке. — Прости меня. Шутка ли, «Снежная королева», «женщина-Олег» и «княгиня Хельга» в одном лице сдавленно плакала, не в силах успокоиться и отпустить дочь. И не потому, что принципы у нее все-таки были, а бандитам она солгала. И не потому, что убитой девочке было всего двадцать лет. И не потому, что ради Риты она поступится последними крупицами человечности. Нет. Вовсе не поэтому. А потому, что не было для нее ада страшнее, чем потерять единственную, кем она дорожила. Ольга отвезла Риту в Выборг, пока теряла остатки совести и меняла двери с замками в квартире. В школе она пока не появлялась — Ольга ждала конца учебного года, чтобы забрать документы для перевода в другую. Теперь из дома Рита выходила строго в компании папы или бабушки, и то — ненадолго погулять во дворе. Родители снова набросились друг на друга с кольями, но Рита не испугалась, потому что мама словно стала другой, а папа предлагал остаться на все лето. Ольга, уставшая и измученная, несмотря ни на что, возвращалась домой вечерами. Она перестала оглушительно молчать и командовать, мягко целовала перед сном и подолгу читала все-все сказки, что находила в платяном шкафу. Рита, утопая в грезах о рассветной Авроре, малахитовой Хозяйке медной горы и шафрановой Жасмин, с улыбкой засыпала под мамин убаюкивающий голос, проваливаясь в самые сладкие и добрые сны. Не так ли выглядит вечность? Если бы Рита могла выбрать одну — только одну! — из всех возможных вечностей, то она непременно осталась бы здесь. Здесь, где сотни картинок о немыслимых чудесах кружили пестрой вереницей перед глазами, где теплый плед согревал во время дождя и мама не размыкала ласковых объятий. Не нужен ей ни цветущий садик из роз, ни пение птиц, ни новая пара коньков, ни весь белый свет. Сильнее всего Рита мечтала о том, чтобы осколок проклятого зеркала исчез из маминого сердца навсегда.***
Рита открыла глаза от свистка чайника и солдатского «подъем». На часах семь пятнадцать. Раз, два — собраться, пока горит спичка. Три, четыре — белая рубашка на пуговку под горло, руки по швам, и тугие косы больно впиваются в голову. Пять, шесть — легкий завтрак, и вперед в бой: «без***
Поворотники защелкали метрономом — Рита подъехала к городу. Ленинградское шоссе встретило ее хмурыми окраинами, а бульвары и перекрестки — проблесками северного модерна вперемешку с тусклыми советскими панельками. По привычке она едва не повернула на улицу Спортивную — к родным заборам бумажных пятиэтажечек и пустых пригорков с гирляндами из простыней на железных сушилках. Сколько ни пытайся в себе заштукатурить и закрасить клумбы из шин высокими потолками столичного глянца, все равно не получится их забыть. Правда, Рита и не пыталась. Никогда не пыталась. Сейчас она бы с радостью вернулась на шестиметровую кухоньку, залитую солнечным светом, и съела кусочек яблочной шарлотки. Но бабушки Нины давно нет в живых, а папа, как завел новую семью, переехал в новостройку. Сто тридцать километров в адском котле собственных мыслей, а понять, что же с ней не так, Рита толком и не смогла. Может, причина в том, что она слишком рано столкнулась с Вечностью, заливающейся хохотом от слов «всегда» и «никогда»? Или в том, что мать обрекла ее хранить козыри достатка в рукаве, а потом дорого за это платить? Или в том, что отец с добродушной улыбкой постоянно отправлял ее на растерзание волкам и вскоре бросил? А может, эти догадки — брехня, и проклятые психологи любезно врут? В детстве ли скрыты краеугольные камни, что разваливают фундамент? Вопросы застряли за зубами вместе с долгожданной сигаретой — к черту их, стресс нужно перекурить. Рита припарковалась в центре и, запахивая воротник дубленки, поежилась от октябрьской мороси. Плотная брусчатка мостилась под ногами, все так же ломая каблуки и подвеску машины. Лихие порывы ветра с Финского залива все так же продували насквозь, заставляя дрожать все двести шесть косточек. Часы на старой башне мерили время все так же непреклонно, унося за собой стену отчуждения и молчания длиною в двадцать лет. Рита выдыхала дым и все так же надеялась, что ее ждет просто семейный ужин, а не конец света.