Тридцать шесть вопросов, чтобы...

Костя замер, сжал телефон в руке и бегло осмотрел Юру. Эти вопросы… Почему, когда он читал их бесцельно, они казались ему такими простыми? Почему сейчас они оказываются такими сложными? Почему не ложится на язык простой и лаконичный ответ, который он придумал давным-давно? Почему не вспоминается ирония, с которой он закатывал глаза, обещая себе, что скажет какую-то глупость? Почему? Нет, эти вопросы окончательно его добьют. Или они добьют те крохи хорошего, что ещё осталось между ним и Юрой. Костя глянул на Юру. Тот закинул ногу на ногу, выжидающе скрепив ладони в замок. Они ведь оба знают, что Уралов ответит, к чему этот фарс? И тем всё же он медлит, в горле неприятно першит от отвратительного пива. Дымок от Юриной сигареты — на удивление хорошей — медленно ползет по полу, впитываясь в ковер. Уралов тихо просит поделиться, уходит на кухню за зажигалкой, чтобы выиграть себе ещё немного времени. Глупость, конечно. У Татищева в карманах наверняка есть, да еще и не одна, но Косте надо выдохнуть. Он знает, что в двери холодильника стоит бутылка виски, знает, что может выпить её разом и без закуси, знает, что Татищев и не подумает его осудить — сам ведь сидит, глотая одну за одной, но бутылку не трогает. Напиваться сейчас — не вариант, хотя и очень соблазнительная перспектива. Разрушить всё в пух и прах. Сердце снова неприятно ноет. Тянет, скулит и отзывается болезненно хмурыми бровями. Его идеальный день… Костя прикусывает щёку, возвращаясь в комнату, осматривает свою гостиную, словно видит впервые. В нос забивается запах масляных красок, кажется, где-то играет музыка и чужой смех не отдаёт чем-то агрессивным, наигранным или нервным, он искренний, чистый. За окном должно быть майское солнце и первые тёплые ночи, когда можно оставить окно нараспашку. Но за окном дождь и осень. — Ты прям задумался, — Юра усмехнулся. Криво, нервно, некрасиво. Сам-то он ничего придумать не смог — вот и свалил все на Костины плечи. Как обычно. — Это… — Костя случайно прикусил себе язык. Ему на мгновение показалось, что он совсем потерялся. Запутался в паутине мыслей, завис, как старый комп. — Не так легко, как мне казалось. Он не решился даже взгляд поднять на Юру. Тряпка. Но Татищев кивнул — зашуршала ткань футболки. Кажется, он понимал. Как в далеком прошлом понимал, что Костя засиделся за мольбертом и предлагает передохнуть, отвлечься, если работа не идёт. Перекусить в конце концов — Уралов любит работать не отвлекаясь даже на базовые потребности. Костя, чувствуя тогда, как затекли шея и спина, как от резких движений хрустят суставы и приятно тянет мышцы, был ему безумно благодарен. Тогда от горячего чая шел белесый пар, а от разогретых в микроволновке булочек — ароматный запах. Юра гремел на кухне и ругался сквозь зубы на сопротивляющийся нарезке сыр, а Костя сидел и слушал все это как лучшую в мире музыку. Косте кажется, что если представить достаточно детально, можно почувствовать чужое тепло на кончиках пальцев: Юрины волосы, лишь внешне кажущиеся жёсткими, но на деле оказавшимися мягкими и гладкими, его хрипловатый смех, задушенный в ладони, его особый запах, перекликающийся не только с табаком, но и с дальними, потерянными в детстве лугами. И мягкость. Весь Татищев всегда был тёплым и мягким, таким, что хотелось просто уткнуться лбом в его плечо. Просто забыть о том, что окружающий мир есть. Просто забыться. Костя смотрит на Юру. Угловатого, бледного, болезненно худощавого и прокашливается. — Ну, — начинает он и замолкает. Почему-то становится до ужаса неловко. Особенно после слов Юры об его отношениях с Аней. Просто отвратительный вечер — лучше бы Костя этого не знал, потому что внутри всё скомкано и начинает гнить. — Думаю, это был бы выходной, когда мне не надо сидеть в офисе «Меди» или администрации, точно какой-нибудь тёплый месяц, но не жаркий — Май или Июнь подошли бы, потому что рисовать в жару очень… неудобно, — Косте тяжело давались слова. А Юра просто кивал. Да, Костя любит рисовать. Да, Костя рисует только по выходным. Он это знает. — И-и-и, — тихо протянул он. — Возможно, там был бы ты. — Возможно? — Юра выгнул бровь. — Да. — Ладно, — Татищев неоднозначно вздохнул. Словно у самого дыхание перехватило. «Возможно» — потому что Костя уже сам ни в чём не уверен. Раньше он бы сказал, что Юра бы точно там был. Сам бы позвал, чтобы не сидеть в тишине квартиры. Сам бы купил снеки. Сам бы фильм качал, чтобы от нестабильного интернета не портилось впечатление от картины. Юра заёрзал на диване. Теперь была его очередь отвечать и Костя подсознательно боялся услышать то, что окончательно прикончит его. Что-то такое, отчего сердце лопнет и Костя захлебнется собственной кровью. Как бы сильна не была обида за грубые слова и синяк, Костя любил Юру — этого не было отнять. И сейчас, представив то, как могло бы быть, открывшись, он снова почувствовал себя уязвимым — ему казалось, что Юра снова заносит кулак. — Бля, да не знаю! — Татищев растрепал волосы на затылке. — Могу я пропустить этот вопрос? — Нет. — Блядство, — тихо кинул Юра. Костя усмехнулся. Не одному же ему краснеть. Юра постучал пальцем по подбородку, протянул Косте ещё одну сигарету. Они сидели так далеко друг от друга, что обоим нужно было низко наклониться. У Кости от таких движений кружилась голова, а Юра гулко сглатывал, бледнея щеками. Они закурили. Никотин позволил Косте немного расслабиться и даже чуть-чуть улыбнуться, но потом Юра заговорил. — Не знаю, может ты помнишь, когда мы с тобой и Катей ходили на пикник, — Юра не смотрел на него. Взгляд Татищева слегка потеплел от воспоминаний. — Это был… хороший день. Костя кивнул, не находя в себе сил отвести взгляд от Татищева. Это и правда был очень хороший день. Солнечная улыбка Снежинска, обгорелые плечи Юры и море зеленой травы, утыкающийся в лес на горизонте. Костя вгляделся в лицо Татищева, но тот закрылся в себе также быстро, как и открылся. — Ответ засчитан? — Думаю да. — Отлично, давай дальше.