Тридцать шесть вопросов, чтобы...

Юра тихо и нервно рассмеялся, сжимая ладони в кулаки. Слегка поёрзал по дивану, словно пытаясь найти себе более удобное место. Рука сама потянулась к бутылке, он сделал три жадных глотка. В горле неприятно запершило, очередной приступ подкрадывался и не пытался скрываться. А Юра не старался этого скрывать. Он посмотрел на Костю с какой-то мольбой в глазах, может, он захочет ответить первым? Но Костя не хотел, кусал щёки и обдумывал ответ. Юре было некомфортно от того, что вся его судьба предрешена. И это не предчувствие, а самое настоящее будущее. Когда он нервничал — он грыз ногти. Вот и сейчас потянулся, и воздух Уралова его не остановил. «Да ясен хер как» — он болезненно усмехнулся, поник и ссутулился. Это ж надо, второй вопрос и снова удар под дых. Юра боялся смерти. Как и любое другое живое существо. Боялся даже временной, эта вязкая темнота вызывала в нём отторжение. Проблемы с засыпанием были всегда. Самый главный страх умереть во сне. Даже не будет момента осознать, понять и принять, с кем-то попрощаться. А как же последняя воля? А как же самый вкусный ужин, который полагается всем, кто приговорён? Но признать свою танатофобию — нет, это было выше его понимания. Это просто вещь, с которой надо смириться. Жаль, конечно, но раскол бесполезной тыквы, не раскол СССР. — Сначала буду задыхаться от выбросов, потом признают непригодным для жизни. Вот и всё. Юра постарался улыбнуться. Он думает об этом также часто, как есть, пьёт и курит, то есть каждый день. Каждый час. Каждую грёбаную секунду. Он судорожно выдохнул, попытался вздохнуть и не получилось. — Вот и всё, — повторил он. Стало неуютно. Коротко извинившись перед Костей, он выбежал в коридор. Замок в ванной дрогнул под пальцами и поддался. Татищев шагнул в едва освещенное помещение, склонился над раковиной и тяжело задышал. Блять. Его всё-таки вырвало. Горло обожгло так, что слёзы на глазах навернулись. Шум воды этого, конечно, не скроет, как и надрывистый кашель. Но Костя его не торопил. Нужно немного времени, чтобы прийти в себя, смыть остатки вчерашнего ужина и дешёвого пива, смыть кровь с подбородка и заново научиться ходить, когда ноги не держат. Юре немного стыдно признаться, что он себя же и добивает. Все это видят. И Юра видит, а вот…ну, как-то не выходит быть честным даже с самим собой. — Хуёвит? — Забей, — Юра отмахнулся. Забрался на диван с ногами. — Ну, а ты? Костя слегка нахмурился. — Вообще, был момент, — он специально выдержал паузу. Юра неосознанно наклонился вперёд. — Ты знаешь, в смерти нет ничего плохого, как и ничего хорошего тоже. Ценность жизни определяется в другом. И я раньше думал, что моя жизнь — ценна. А в один день мне дали понять, что она ничего не стоит. Вот тогда стало страшно. И тогда я подумал, что вот сейчас я умру. Ненадолго, но умру. Но даже понимание того, что я очнусь… в общем, дерьмово всё как-то вышло тогда. И теперь, когда я попадаю в похожие ситуации, мне кажется, что вот — мой конец. Юра неоднозначно кивнул. Он так и не понял, о каком событии говорил Костя, но в целом он его понимал. Даже временный конец страшен. Страшен настолько, что невозможно унять дрожь в теле. Юра обернулся на окно, встал и закрыл его. Ему на мгновение показалось, что повеяло могильным холодом. Тем холодом, который исходит от всех этих красивых надгробий. Сколько бы Юра к ним не прикасался, они всегда обжигали его морозом. Трупы тоже холодные, бледные, Юру от них отделяло лишь то, что у него всё ещё сердце бьётся. Правда, иногда, просыпаясь от очередного кошмара в холодном поту, Татищеву начинало казаться, что всё. Встал моторчик. Паники было не избежать. Юра приложил ладонь к груди. Чувствуется. «Но ты ведь и сам решал кому жить, а кому умереть» — неожиданно сказал он. Костя кивнул. Наверное, это и была его ошибка. Никто не вправе судить. — Но и ты желал другим смерти, — парировал Костя. — От смерти некоторых становится легче, — Юра на него не смотрел. Снова погрузился в воспоминания. — Но его смерть, наверное, ничего бы не изменила… — Уже ничего. Всё случилось, Юр. А пар выпустить можно и дома. Татищев поджал губы и кивнул. — Давай дальше.