В объятиях ночи

Вновь я возвращаюсь к своему дневнику. Каждую прожитую ночь я всё больше убеждаюсь в том, что эта тетрадь – единственное, не побоюсь этого слова, существо, которому я могу довериться. Но даже при таких раскладах меня всё равно терзают сомнения о том, могу ли я доверять самому себе. Прошло уже тридцать лет с момента, как мне были дарованы Объятия. Мой сир сдержал своё обещание, и в обмен на продолжительное служение его капризам я смог добиться авторитета среди прочих сородичей Статен-Айленда. Восемнадцать лет лизания задницы здешнему барону, моему сиру, окончились тем, что старик встретил свою Окончательную Смерть в ходе потасовки с бруклинскими Гангрел за охотничьи угодья. И вот уже почти двенадцать лет я безраздельно правлю вверенным мне Статен-Айлендом. Все проживащие здесь сородичи время от времени заходят ко мне в поисках защиты и разрешения дрязг настолько мелочных и ничтожных, что порой мне самому хочется просто послать их куда подальше. Мне откровенно плевать на их нежизни, равно как и на их споры, но как представитель благородных Вентру, я не могу просто отвернуться от своей паствы. Как барон здешних анархов, я обязан привести их к процветанию. Хотят они того или нет. И между тем я испытываю невероятное одиночество. Возможно, за эти долгие годы моё тело не успело целиком омертветь, и что-то ещё способно будоражить мою проклятую душу. Хотя это, скорее, напоминает то, как обезглавленная курица продолжает ещё какое-то время бегать или меня одолевает один из возможных психозов, к коим так уязвимы подобные мне. Пару ночей назад я наблюдал своих годовалых внуков. Невестка моего Дерека очень любит вечерние прогулки с детьми по Ботаническому Саду. Скорее всего, моё имя ей неизвестно, равно как и моя внешность, но я не могу подвергать опасности Маскарад. Пускай Статен-Айленд и не примкнул к Камарилье, но Маскарад должен соблюдаться. Странное и горькое чувство терзает меня при виде этой картины. Моя родня, моя семья. Но всё это из прошлой жизни. Им ни к чему знать весь тот истинный ужас, что царит не только на улицах Нью-Йорка, но и во всём мире. Это неведение для них благо. Но в то же время я до сих пор сожалею, что из меня не вышел достойный отец, и мне не суждено более ощутить любовь близких и родных. Всё, что я могу – лишь служить и повелевать. И вся эта боль протянется за мной вечность, пока Окончательная Смерть наконец не настигнет меня.