MY OBSESSION

      Не обращая внимания на людей и на то, что говорил Ха, Хосок полностью погрузился в воспоминания о недавнем диалоге в кабинете.       После того, как Хосок ответил, что пришёл с другом, и собирался выйти за дверь, Юнги повторил, что ему ещё не поздно уйти и жить как прежде, но Хо было плевать. Этот человек не имел никакого права ему указывать. Только не он. Пусть горит в аду и оставит его в покое.       Когда в основном зале погас свет и разговоры затихли, Хосоку показалось, что за ним кто-то следил. Сцена, закрытая массивным занавесом, начала открываться, освещаемая ярким прожектором. В центр вышел высокий подтянутый мужчина, на вид которому было слегка за сорок. Он подошёл к микрофону и поприветствовал присутствующих. Хосок не слушал о чём он говорил, лишь обрывки фраз: что-то про открытие аукциона, редкие лоты и ценный экземпляр, что привела семья Сун.       Когда его речь была окончена в зале раздались тяжёлые аплодисменты. Ха рядом притих, Хосок почувствовал, как сильно напряглась рука, сжимающая его ладонь.       — Ха, мне неприятно, — прошептал он, но друг будто не обратил внимания, полностью поглощенный представлением. Хосок попытался ослабить его хватку, но получалось с трудом.       — Хосок, потерпи ещё немного, — совсем неожиданно, словно приказывая.       От изменившегося голоса и серьёзного взгляда стало не по себе. Хо хотел вырваться и уйти, но чужая рука сковывала настолько сильно, что пришлось попытаться расслабиться, чтобы боль хоть немного поутихла. Он уже представил, как по окончанию вечера выскажет другу всё, что думает. Он пошёл на этот аукцион лишь потому, что Ха его умолял, а теперь ему приходится чувствовать себя безвольной куклой. Пока Хосок разбирался с ощущениями, что одолевали его, на сцену вывели человека.       Хрупкая девушка, облачённая в тонкое белоснежное платье. Её длинные волосы спускались по плечам, а чёлка лезла в глаза, закрывая часть лица. Она дрожала, кусая пухлые губы, не поднимая взгляда.       — Что это…       — Хосок, помолчи, — приказ от Ха снова звучал грубо, а люди вокруг будто не замечали их. — Смотри спокойно!       Откуда столько злости и власти. Ха не был таким до сегодняшнего вечера. Хосок хотел было закричать, но глотку словно сжали цепкими пальцами. Голова закружилась.       Покалывание от кончиков пальцев, вверх по конечностям до самого сердца. Он почувствовал, как ослаб, а Ха рядом не обращал на это никакого внимания, он слушал лишь то, о чём говорил ведущий. До Хосока словно сквозь толщу воды долетали только озвученные обрывками фраз суммы, он всё ещё пытался успокоить себя самостоятельно. До него начало доходить, что лотами на этом аукционе купли-продажи были живые люди.       И дальше темнота.       Сквозь толщу слышались крики — раздирающие душу вопли. Страшный скрежет, что физически травмировал слух. Череда взлётов и падений будто на американских горках.       Тошнота комом в горле.       И тишина.       Пугающая.       Душила, приводила в ужас больше, чем громкие звуки и мольбы.       А после яркий свет прямо в глаза.       Попытки пошевелиться. Ещё одно осознание: он связан по рукам и ногам верёвками, которые ограничивали движения.       Вдох.       Выдох.       С трудом раскрыл глаза и увидел зал с теми людьми, с кем сидел минутами ранее. Тысяча вопросов в его голове и ни одного ответа.       Всё тот же ведущий просил прощения за неразбериху, а дальше звучит объявление стартовой цены. Миллион, два, три, пятьдесят. Он плохо понимал, что бормочет толпа, но мужчина точно был в восторге. Последняя цифра — миллиард. Наконец удар молотка с радостным — продано.       Каких ещё сюрпризов ждать ему это этой жизни?       Все ужасы, мифы и криминальные хроники в одном месте. Чонгук говорил, что они не люди, и был прав. Только звери могли выставлять живых людей на аукцион. Некогда свободный Хосок был продан, хотя даже мысли не допускал, что такое вообще возможно в двадцать первом веке. Ещё вчера он был полностью предоставлен сам себе, жил относительно спокойной размеренной жизнью, а сейчас сидел в помятом костюме, пиджак которого съехал набекрень, связанный и гадал, чем и в какой момент его накачали и кто посмел сотворить это. Влага застилала глаза от обиды, страха и боли. Он хотел уйти, но крепкие руки помощников ведущего небрежно схватили несчастного парня и вывели со сцены.       От стресса и сильного истощения под действием непонятного вещества сознание вновь покинуло его.       Он впал в агонию. Жар сменялся жгучим холодом и перешёл в озноб. Кто-то заботливо укрыл его одеялом и поместил на лоб холодный компресс. Хосок отдалённо слышал голоса, а когда пришёл в сознание, увидел на стойке несколько колб с лекарством, что медленно вливались по тонким трубкам в его вену.       — Отпустите, — прошептал.       — Я хотел этого больше всего, — тихий голос в ответ.       — За что? — давно волнующий вопрос.       — В этом виноват только я, — ближе. — Прости.       В поле зрения появился Юнги. На нем была белая рубашка, расстёгнутая на три верхние пуговицы. Рукава закатаны до локтей. Глаза блестели неестественным цветом — холодным бордовым. На лице недавно затянувшийся шрам, что чёткой линией рассекал поперек глаз. В тусклом свете он казался виденьем, а все происходившее — сном.       — Юнги, — слабо позвал, но в ответ тишина. — Юнги, объясни мне, — умоляя, а человек перед ним безмолвно опустился на колено и приблизился, заглядывая глаза.       — Уходи, — прогонял снова, не обращая внимания на слёзы Хосока.       — За что? — в истерике.       — Я не могу потерять тебя.       И солоноватым вкусом на его губах прикосновение желанного поцелуя.