We were born to die

Аямэ лежала в своей любимой позе эмбриона, закинув голову назад и свесив ее с края кровати. Смотрела на мир вверх тормашками, прижимала колени к груди и ощущала дыру, что растет под пятым ребром.   Сердце уныло стучало, вибрациями по телу распространяя тоску. Мори напоминала себе Хатико, который ждет своего хозяина на вокзале, вот только шаманка ждала, когда дверь в ванну откроется, и оттуда выйдет Нанами.   Отчего-то ей казалось, что это сон. Очередной приход, очевидно солевой, потому что накрыло ее нехило — пришло видение Нанами, их горячие касания, объятия, а потом и... Сложно сказать, как они умудрились довести все до такого, словно каждый из них решил спустить тормоза, и они в обнимку покатились в бездну.   Мори бы хотела падать так всю жизнь; чтобы мятые простыни, тяжелое дыхание и судороги в ногах отнюдь не от очередного видения, а от поглощающего оргазма; чтобы Кенто тяжело дышал в шею, сжимая хрупкое тело в исступлении, будто та пропадет. А Аямэ оставляла глубокие полосы, красные, местами кровавые, и засосы всех оттенков фиолетового, чтобы доказать, что это не сон.   Вот и сейчас, разглядывая вдоль и поперек деревянный прямоугольник двери, девушка с замиранием сердца ждала, когда же ручка дернется. Когда выйдет он, предвестник ее душевной кончины, тот, кто утянет в пучину за собой, хотя и не будет виноват.   Этот Нанами Кенто похож. До одурения похож на того, кого разнесло на атомы и в кровавую кашу. Нанами двумя годами ранее был не таким. А это значило, что близится конец.   Game over их жизни, потому что Мори была уверена — не переживет вслед за ним.   Она не хотела его никуда отпускать. Боялась каждый раз, что, единожды открыв дверь, он попросту не вернется. Из магазина, с работы, с задания или просто выйдя за кофе. Что захлопнувшаяся дверь никогда не откроется вновь с той стороны, погребая в своих четырех стенах девушку, будто заложницу собственных чувств и видений.   Думалось, что судьба Хатико ей прочит. И аргументов против не находилось.   — Аямэ? Аямэ, у тебя что-то болит? Что случилось? — сначала показалось, что это шутка мозга. Голос мага звучал в ушах, хотя перед собой она его не видела.   Когда ее затрясло и далеко не от крупной дрожи, девушка распахнула глаза, к ее удивлению оказавшиеся закрытыми.   Нанами расплывался в белом мороке, подернутый дымкой слез и загудевшей от прилившей крови головы. Но он был. Живой. Невредимый.   Такой же.   Первый всхлип сдержать удалось, до крови закусив губу. Но когда маг, осторожно выпрямив на кровати девушку, сел рядом и прижал к себе, второй вдох превратился в истерику.   Горячий, влажный и пахнущий ментолом после душа он казался мороком. Издевкой судьбы, которая любила глумиться над Аямэ, выворачивая ее наизнанку. Мори не верила. Отказывалась принимать тот факт, что это тело, где под грудью гулко бьется сердце, где по венам бежит кровь, а под ребрами расправляются легкие — в один миг похолодеет. Что он умрет, оставит ее здесь, и ничего, никто, даже Бог, не отвратит от него беду.   Аямэ была готова повиснуть на нем, собственной грудью прыгнуть на амбразуру, выкорчевать того сшитого синего ублюдка с корнем и низвести в ответ в атомную пыль. Лишь бы не он, лишь бы не его.   Горло сжало спазмом, когда девушка, выходя на новый виток истерики, попыталась умолять. Не уходить, не бросать, не оставлять одну в этой холодной квартире навсегда. Но с пересохших губ сорвалось совершенно другое.   — Зачем ты вернулся? Зачем?   Она корила его за сделанный выбор. За то, что брошенный магический мир был выбран Нанами вновь. Ненавидела за то, что погребенные чувства он самолично раскопал голыми руками и заставил расцвести. Чтобы в дерево имени Аямэ Мори ударила молния роковой судьбы.   Эгоистка хотела любить вопреки всему.   Но карты были разложены, кости — брошены, и, к сожалению, Нанами выкинул единицу. Мучительную смерть.   — Аямэ? Что произошло? Новое видение? — к чести ничего не понимающего Кенто — он продолжал и продолжал попытки ее успокоить. Разрыдавшуюся в его руках как пятилетку, заикающуюся и задыхающуюся от слез, он пытался ее понять.   Но Мори сама себя не понимала, продолжая лить слезы на голую грудь мага и царапать его спину, словно пыталась оставить себе кусок кожи на память.   Ведь то, во что он превратится, хоронить придется в закрытом гробу.   Она хотела ему рассказать. Язык жгло от крутящихся на нем слов признания; приоткрытой тайны, что изменит судьбу в худшую или лучшую сторону. Мори очень не хотела проиграть эту игру пятьдесят на пятьдесят, но ее удаче позавидует только утопленник. Выкинув орла, она будет думать о решке. Думая об орле — монетка упадет на ребро.   Ей нельзя играть с судьбой, ведь той при рождении уже умудрилась проиграть и заложить свою жизнь.   — Аямэ, послушай меня, — горячие ладони обхватили похолодевшие и намокшие от слез щеки. Он заставил ее смотреть на себя, изредка сотрясающуюся от рыданий, которые дрожью проходили по каждой клеточке тела. Было тяжело успокоиться, еще тяжелее — вдохнуть. — Все будет хорошо, слышишь? Я никуда не исчезну, я останусь тут.   Ложь.   Она видела, как он умрет. Помнила, как он выглядел. И тот, кто сидел сейчас перед ней — точь-в-точь мертвец.   Ответом ему был лишь более громкий всхлип и икота. Аямэ замотала головой, вцепилась в мужские ладони и прижала их к груди с такой силой, будто с помощью них сердце себе вырвать пыталась. Отдать ему, подарить и запретить возвращать. Заставить хранить и передать ей, когда Кенто стукнет шестьдесят.   Нанами испытывал высшую степень смятения, не понимая, что делать. Она выворачивала ему пальцы, вжимала ладони под грудь, где он мог чувствовать судорожное биение ее сердца, которое будто следом за своей хозяйкой захлебывалось. Не зная, что лучше, он выпутался и подхватил ее подмышки. Подтащил ближе, усаживая к себе на колени и прижимая как можно сильнее.   Хрупкие плечи продолжали подрагивать, когда Нанами принялся укачивать девушку, осторожно оглаживая ее по спине.   О чудо, Аямэ начала успокаиваться, теряя фокусировку взгляда. Только острый подбородок Нанами, мощная шея и изредка двигающийся кадык. Двигается, значит, живой.   Держит ее, значит, живой.   Дышит, значит, живой.   Он живой. Пока что.   — Тебе не страшно? — полуосипшим голосом спросила она минут двадцать спустя. Не прекратила смотреть в одну точку, но связи с миром больше не теряла.   — За тебя? Страшно, — Нанами опустил голову, разглядывая покрасневшие глаза, и большим пальцем попытался оттереть подсохшие соленые капли. Он говорил без устали, серьезно, словно отвечал на вопрос командира, которому врать — моветон.   Аямэ горько усмехнулась и прижалась щекой к мужской ладони, чувствуя ее тепло. Девушка отказывалась думать, что в какой-то момент на временном отрезке "будущее" его пальцы похолодеют. Точнее, от них ничего не останется.   — Я не та, о ком надо волноваться. Тебе не страшно, Нанами? Что то, что я видела, произойдет?   — Нет, — снова скупой ответ, и Аямэ почти скривилась, выплюнув "лжец". Но Кенто продолжил.   — Скорее тревожно. Ты таймер на бомбе. По одному твоему поведению можно понять, насколько близко твое видение, — легкое касание большого пальца огладило красные щеки. — Когда я говорил, что боюсь за тебя, то сказал правду. Мне искренне жаль тебя, как человека, как мага, как свою девушку. Таких пыток не заслуживает никто. Но также невыносимо быть тем, кто не может тебе и каплей помочь. Облегчить страдания, унять боль или забрать все себе. Видеть тебя увядающей просто потому, что я был рожден умереть, а тебе не посчастливилось это увидеть, выламывает мне кости, — ответом ему был только всхлип от начавшей снова заливаться слезами Аямэ.   Ей хотелось биться в истерике на полу, сучить ногами и руками, причитая "Почему? Почему он? Почему именно он?". Нанами был слишком хорошим, заботливым, ответственным и любящим мужчиной, чтобы с не дрогнувшим сердцем его отпустить. И даже сейчас, даже, черт подери, сейчас, он вместо того, чтобы недоумевать, продолжает ее жалеть. Маг должен был восклицать "Какого ты меня раньше срока хоронишь? Пользуйся временем, как можешь!". По крайней мере, в голове у Мори это выглядело как-то так. Неправдиво, шаблонно, будто на Нанами надели бы маску.   — Ну-ну, не плачь, — новая волна утешений и попыток успокоить ту, кто забурился в свой разум, как улитка — в раковину.   — Почему ты не выбрал простую жизнь. Зачем ты вернулся к магам? — хныкая, причитала Аямэ, будто при ответе на этот вопрос что-то бы поменялось.   — Я выбрал тебя. Этого недостаточно? — легкий смешок и поцелуй сухих губ отпечатался на лбу.   — Недостаточно, чтобы жить, — буркнула девушка. — Выбирать вестника смерти не самая лучшая идея.   — Когда покажешь корочку, где будет написана твоя новая должность, тогда и поверю, — снова сухой поцелуй, на этот раз в бровь. — Сейчас же я вижу только жертву обстоятельств и невзгод жизни, которой перепало с лихом и не мало, — губы задели ресницы и прижались к зажмуренному глазу. Нанами продолжал говорить, запуская вибрации по коже, что ощущалось как щекотка. Аямэ начала тихо изворачиваться. — Мы все умрем. То, что ты это видишь, не значит, что привечаешь нам беду. Это должно случиться, значит, оно случится, — уголок губ. — Не вини себя в этом. Здесь нет ничего, за что я должен злиться и бояться тебя.   Наконец тихий вкрадчивый голос затих, прервавшись на поцелуй. Мори, разомлевшая в его руках и под его губами, также замолкла, перестав всхлипывать.   Нанами не пытался через поцелуй выразить что-то: страсть, любовь, вожделение. Он просто показывал: я здесь. Живой, невредимый, рядом и никуда не пропал.   Аямэ была благодарна ему за это, прогибаясь в пояснице и прижимаясь к горячим губам в ответ.