Его Атомное Сердце

Когда Сергей открыл глаза, первое, что он увидел, это спящего Штокхаузена. Мутным взором он оглядел и себя, сразу смекнув, что были они оба в больнице. В груди отдавало острой болью, он откинул одеяло, обнаружив залепленный участок. Последнее, что он помнил, это как в кого-то выстрелил, сам получив такую же пулю. Помнил, как шептал что-то успокаивающее ему на ухо Дмитрий Сергеевич. Помнил, как летели домой. Помнил перепуганный звук родного голоса, ласковые руки, начавшие оперировать прямо в воздухе. И носился Сеченов от одного к другому. Помнил кудрявые тёмные волосы на чьей-то голове, лежавшая тогда с ним рядом. Дмитрий Сергеевич. Штокхаузен. - Блядь! Он сделал попытку подорваться, застонав, испугавшись за состояние обоих. Но был он, судя по всему, дома, на Предприятии. Эти палаты он знал. Неприятное чувство закралось в голову, он медленно, морщась от боли и выдернув из руки капельницу вместе с кардиомонитором, поднялся с постели. Чуть не упав на ровном месте, дополз до второй кровати, стоявшей всего в одном метре сбоку. - Твою мать, это я в тебя что ли шмальнул, Шток? Он бесцеремонно задрал чужую футболку, оглядывая грудь, где так же красовалась повязка. Михаэль слегка приоткрыл глаза. - Дмитрий.. Сер... - Только в любви не начни признаваться. - прошептал Нечаев, ухмыльнувшись и расслабившись, так как был немец в хоть каком-то, но порядке. - Нет его здесь. - Серёжа? - Я. - Где он?! Михаэль пытался резко сесть, но был остановлен мощной рукой, вернувшая его в обратное положение. - Думаю, что тоже здесь. Мы на Предприятии, успокойся. Он же нас с того света и вытаскивал. Болит? Немец теперь обратил внимание на тупую боль, пульсировавшая в области сердца. Немного ощупал сам себя, взглянул на старшего лейтенанта. Перед глазами встала картинка, как выстрелил в него же, не успев разобраться. В глазах страх и вина. - Сергей, извини, я не хотел... - Тише. - Нечаев уселся на его кровать. - Всё же, в итоге чуть друг друга не хлопнули. Он ему улыбнулся, но подобралась к горлу Михаэля непонятная горечь. - Немного жалею, что тебе не удалось. - Чего? - Сергей нахмурился. - Так было бы легче. Для него. - Поговори ещё. - Правда. Я не достоин быть с ним рядом. - Мы с тобой обо всём договорились, забыл? Чужая рука опустилась ему на колено и он улыбнулся, искренне тронутый. А ведь этот же самый человек чуть больше месяца назад будто бы пытался сделать всё, чтобы Михаэль перестал существовать. В палату влетело несколько перепуганных сотрудников, сразу же привлекая их внимание. - Товарищ Нечаев, Вы в своём уме?! - испуганно завопил медбрат. - Пока в своём. - Вы зачем встали? Ваш кардиомонитор выдал остановку сердца! - Не дождётесь, рано мне ещё на тот свет. - по-хулигански ответил он. - Мария, скорее вернись обратно и сообщи, чтобы товарищу Сеченову не докладывали! - забеспокоился всё тот же медбрат. - Иначе он с нас шкуру спустит! Девушка поспешила прочь из палаты, у двух же пациентов радостно ёкнуло сердце и они переглянулись. Всё же, был их начальник в полном порядке. Дома, живой. Беспокоился о них. Но за полторы недели, что провели они в реабиталиционной, он к ним ни разу не пришёл. Приходили от его имени Кузнецовы, приходили остальные члены отряда. Приходил Захаров. Говорили, как сильно он о них волнуется, но на все их вопросы о том, почему же сам Сеченов не приходит, ему отвечали, что очень занят и непосильный объём работы. C больницы их не выпускали по его же приказу, приставив парочку членов "Аргентума", которые на вопли своего заместителя командира внимания не обращали. Прекрасно они осознавали, что наказание от Сеченова будет пострашнее. И когда их, наконец, выписали, стрелой они помчались прямиком к нему в кабинет, затем в лаборатории. Не найдя его и там кинулись к Захарову, который только отмахнулся, буркнул, чтобы сильно не носились, иначе разойдутся швы и испортят ювелирную работу Димы, а сам он давно дома и не стоит его тревожить, он сильно устал и вряд ли ответит. Дозвонились они в полночь и до Александра Кузнецова, который им и сообщил, что Дмитрий Сеченов подал в отставку и, наверное, теперь держит путь куда-то в другую от Предприятия сторону. Ответ такой Сергею не понравился и он чуть было на Александра и не наехал, вовремя спохватившись. В час ночи Михаэль трезвонил Харитону Радеоновичу, нагло вытащив его из постели, требуя сказать, куда направился Сеченов, но Захаров, на удивление сматерившийся, не имел об этом ни малейшего понятия. Об отставке он слышал, но не о том, куда тот собирался уезжать. Крикнув, чтобы не смели его больше будить, тот бросил трубку. Двое суток просуетились они и пробегали, окончательно убедившись, что никто шефа их больше не похищал, напряжение немного спало. Пытались они выпытать информацию в аэропорту, так как Сеченов, судя по всему, махнул куда-то на обычном самолёте. Снова. Никто им такой информации не предоставил, конфиденциально. На все их угрозы, что они, видите ли, теперь генеральный директор Предприятия 3826 и командир "Аргентума", судя по бумажкам, которые Дмитрий им оставил, сотрудники лишь пожали плечами. Дмитрий Сергеевич, всё-таки, и без своего титула был человеком слишком уважаемым. - Я больше не знаю, Сергей... - устало выдохнул Штокхаузен, сидя за столом уже своего огромного кабинета. - В Москву поедем. Он там раньше жил и творил, наверняка там. - Нечаев потёр ладонями лицо. Оба они были похожи на ночной кошмар и скорее всего напугали бы детей, если бы предстали перед ними в таком виде. Не спали они толком уже третьи сутки, переживая и пытаясь найти своего бывшего шефа. - На тебе лица нет, Сергей, поспи... - Ты себя не видел. - Значит пару часиков отдохнём и в путь. - Да. Уместились они прямиком там же и на диване. Но не успели толком задремать, как через полчаса, ближе к пяти утра, раздался звонок и Михаэль тут же подорвался, ожидая услышать любимый голос. Вместо радости отразилась на его лице боль. Звонили с Московской больницы. Обширный инфаркт. Но живой. В реанимации. Снова бросились они к Захарову. Разбудили. Михаэля от недосыпа вперемешку с нервами вырвало прямо на пороге, Сергей, по щекам которого катились слёзы, пытался что-то ему объяснить. Заспанный и злой, в сером домашнем халате, Харитон ухватился за их воротники, затаскивая в квартиру. - Сядьте на диван и успокойтесь. - Харитон Раде... - Нечаев, замолчи. Пять утра, все люди спят. Что вы хотите, чтобы я сейчас сделал? В больнице он, уже позаботились о нём, так ведь? - он силком усадил обоих в гостиной. - Так... - прошелестел Михаэль, таращась на учёного, будто никогда не видел. - Так зачем сейчас бесполезно носиться и паниковать? Не умер же. Лежит, поди, и видит десятый сон. И вам тоже бы не мешало, похожи на мертвецов. Захаров вышел из комнаты, через пару минут вернулся со стаканами воды, всучил обоим, заставил выпить. Сам уселся в кресло напротив и к нему на колени запрыгнула белоснежная Муся, вальяжно устроившись у хозяина на коленях. - Не знал... что Вы любите животных, товарищ Захаров. - произнёс удивлённо Сергей, мутными зрачками уставившись на кошку, мурчавшая теперь от ласковых поглаживаний. - Они лучше людей. - изрёк Захаров, перебирая шерстинки. - Можно погладить? - спросил тихо Штокхаузен. - Нельзя. Успокоились? Никто не ответил. Но было видно, что немного нервы у них поунялись, хоть и дрожали пальцы, сжимающие стаканы. - Теперь скажите мне, эта ваша "дружба" - это по-настоящему или вы просто в агонии не нашли себе других союзников? - О чём Вы? - удивился Сергей. - Когда его похитили, вы действовали вместе. Теперь же он снова пропал и вполне понятно, что вы, сработавшись до этого, снова рыскаете вдвоём. Так это временное перемирие или навсегда? Они виновато переглянулись. - Навсегда, товарищ Захаров. - отвечал понуро немец, отставив свой стакан на столик. - Интересно... Харитон ненадолго замолчал, переведя всё внимание на Мусю, будто позабыл, что были у него "гости". Но потом вдруг заговорил. - Рассказать вам историю? Раз вы так бесцеремонно вытащили меня из постели. - Расскажите. - Сергей был немного сбит с толку, для историй сейчас было не самое время. Захаров оглядел обоих. - Сорок с хвостиком лет назад родился мальчишка. Тогда врачи думали, что не проживёт он и недели, ведь родился пацан с критическим пороком сердца. Синдром гипоплазии левых отделов был поставлен на вторые сутки, как начал тот свёрток дышать. Не успев толком попищать его уже успели порезать. Михаэль, процент смертности у таких детей знаешь? - З-знаю. - немец сглотнул, совсем не желая представлять, о ком сейчас говорил Захаров. - Знаешь. В первую неделю умирает семьдесят процентов, к месяцу - девяносто. Операция прошла успешно. Пацан выкрутился, рос. Чего-то там радовался, погрузился в науку. Был лучшим на потоке, ни дать ни взять - гений. Немного раздражительный. "Харитон, космос! Харитон, человечество! Нужно сделать всех и всё лучше! Нужно помочь!". А потом пришла война, потом ему пришлось не спать ночами, вытаскивая с того света таких же мальчишек, как вы. Каких только препаратов он там не глотал, чтобы стоять на ногах. Сам не знаю, что он в себя запихивал. Были и различные антидепрессанты, потому что ручки тряслись так, что не в силах были больше держать скальпель. Может и морфий себе порой колол, я не спрашивал. Принимал он каждого солдата на своём столе слишком близко к сердцу и за каждую смерть винил себя. Харитон устроился удобнее в кресле, с удовольствием отметив, с какими лицами сидели его слушатели. - И с каждым таким пацаном умирал и он сам. Таблетки, стресс, нервы. С рождения никакое сердечко вдруг поняло, что утомилось, начало нехило так барахлить. А потом товарищ Сталин и его крысиное логово нам говорят: Быстро что-то придумайте, вы же умные. И тогда я, наверное, всадил в сердце того пацана очередную пулю. Повернул его же изобретение так, чтобы работало оно в другую сторону. Он кричал. Даже потом плакал. "Харитон, так нельзя! Мы должны помогать! Не наоборот! Найдём другой выход!". Я настоял. И выпустили мы вместе с ним в мир "Коричневую чуму". Это были мы. Зрачки двоих молодых людей расширились. - Ему пришлось согласиться. Он ненавидел себя, разбил как-то в гневе большое зеркало, порезав себе руку в кровь. Но так было надо, иначе фашисты бы захватили весь этот проклятый мир, будь он неладен. Мир мы спасли, но какой ценой? Он до сих пор себя за это ненавидит и никогда не простит. Он не спал, работал, спасал солдат. Его трясло, шатало, рвало, кидало в обмороки, но он ни разу не сдался. Я перестал считать его микро-инфаркты. Может быть десять. Когда мы разработали вакцину и когда всё закончилось, я отправил его на обследование. Всю войну, как оказалось, мучился он с брадикардией. Да я вообще не понимаю, как он тогда и не откинулся в тех то условиях. - Захаров хмыкнул. - Появился тогда Нечаев, в которого он влюбился как увидел его бездыханное тело. Поставил на ноги, крутился вокруг него, восстанавливал. Потом мы отбабахали Предприятие, на котором вскоре появился Штокхаузен. Как оказалось, стал тот немец его протеже. Вот тебе место на Предприятии, вот тебе личный помощник, вот тебе заместитель. А влюбился он в них как подросток. И всё налюбоваться то и надышаться ими не может. Боится признаться, ведь нельзя. Страшно. Ну и ладно, ему и так хорошо, пока они с ним рядом. Только вот ненавидят те двое друг друга, да так сильно, что разбивают вдребезги чужое слабое сердце. Снова обмороки, снова нехватка дыхания, постоянная тошнота, головокружение. Ещё парочка увиденных им ссор и вот и всё. Бесконечные перепалки его любимых людей и глубокая вина, которую он испытывает рядом с ними - не дают ему покоя. Он считает, что недостоин быть с ними рядом. Он же несколько раз чуть не убил их обоих. И в жертв своих, как оказалось, глубоко влюбился и боится, не хочет, чтобы чувствовали они себя как-то ущемлено, вот же добряк. Презирает себя за то, что запихал Нечаева в отряд, в котором он теперь совершенно пренебрегает какой-либо безопасностью и постоянно приносит ему свои кости как мозайку. Презирает себя за то, что Штокхаузен чувствует себя не совсем, как дома. Ведь это же он дом его и уничтожил, представляете? Скосил половину его соотечественников, лишил его родителей. Теперь на что-то там надеется, дурак. Он устал играть с ними в начальника, ведь всё, чего бы ему хотелось, это посидеть с ними неформально где-нибудь подальше от кабинета или проклятого Предприятия. Но больше всего ему бы хотелось видеть их счастливыми, ведь во всех их несчастьях виноват он сам. Прощения он не ищет, ему будет достаточно видеть их улыбки. Ничего он у них никогда не просил, кроме одного. Не раз он просил их перестать собачиться. Они его так и не услышали, окончательно добив месяц назад. Когда так забылись в своей ругани, что не заметили человека, которого схватил тогда первый настоящий инфаркт. А через полчаса его вынесли с того кабинета американцы, прямиком из под носа ближайших подчинённых. А потом эти двое выстрелили друг другу в грудь, чудом оставшись в живых, в который раз устроив его ещё не отошедшему сердцу тотальную стирку. Мне кажется, что он устал делать из вас друг другу врагов, делать вас несчастными. Вот и спрашиваю, товарищи. Вы теперь кто.. друзья, приятели, союзники? Если нет и если не сможете его простить, то не нужно его и искать. Дайте тому чудом выжившему сорок лет назад пацану прожить то, что ему осталось. Следующего приступа он уже не выдержит. Захаров замолчал. Его рука, гладившая Мусю, замерла у неё на спине, она довольно урчала. За весь его рассказ слушатели его не проронили ни слова. Теперь же он заглядывал в их лица. Слёзы вновь катились по щекам Нечаева, прячась в щетине. Подбородок и губы Штокхаузена дрожали, глаза покраснели, ещё секунда и он сам точно так же расплачется. Промелькнуло в сознании Захарова к ним даже какое-то сочувствие. - Вы зна.. кхм. - откашлялся Михаэль, пытаясь справиться с осипшим голосом. - Вы знали, что... он уехал в Москву? - Не знал. - Харитон не врал. - Не сказал даже мне. Скорее всего позвонил бы через день-другой, справиться о вашем здоровье. Он же сам вас и оперировал. Через рыдания, но упрямо стоял, пока не закончил и не убедился, что с мальчиками его всё в порядке. Там и завалился. Откачали. Сидел с вами в палате, отказался от какого-либо ухода. Пока вы там валялись он занимался делами Предприятия, но было видно хотел побыстрее удрать, но не посмел, пока не убедился, что вы благополучно выписались. "Харитон, проведай, пожалуйста... сердце не на месте." Сам не идёт, в глаза вам смотреть боится. Ещё и сразу двое. Вот и уехал. Парней немного трясло, Харитон поднялся с кресла, аккуратно усадив на него кошку. Забрал стаканы, удалился на кухню, откуда через минуту принёс их снова полными и какую-то микстуру. - Давайте. За маму и папу. - шутка вышла плохой, родителей оба потеряли. - Ну.. или за Сеченова, если хотите. - Ч-что там? - просипел Нечаев, шмыгнув носом. - Зелье собственного приготовления. Успокоить нервы. Потом немного поспите. - Нельзя нам спать, товарищ Захаров. - промямлил Штокхаузен, принимая бутылёк из чужих рук. - В Москву поедем. Он выпил чайную ложку, наливая следующую, передавая товарищу справа. Захаров вздохнул, закатил глаза. - Дайте хотя бы полчаса, соберусь. - Вы с нами? - поднял светлые зрачки Нечаев, морщась от неприятного вкуса. - С вами. Сам с ним сначала поговорю. - Спасибо, Харитон Радеонович... - произнёс Михаэль, откинувшись на спинку, скрестив дрожащие ладони в замок. Он оглядел двух перепуганных его историей мальчишек. С удовольствием отметил, что всё это сильно на них повлияло и больше никаких выкрутасов от них можно было не ожидать. Подобрал Мусю, уместил её на колени немца. - Разрешаю погладить. Кошка потёрлась о его живот, замурчав. Он уместил ладонь на её голову, почёсывая. Рука Сергея потянулась в сторону, поглаживая мягкую пушистую шерсть. Муся заурчала сильнее, улёгшись. Штокхаузен улыбнулся. - Чужих она не любит, кстати. Считайте это комплиментом. - Товарищ Захаров... - прошептал Михаэль, останавливая учёного, собравшегося было в ванную комнату. - Что? - Можно... можно мне его историю болезни? - Вот вернёте его сюда - тогда дам. Михаэль кивнул. Они оба теперь занялись кошкой. Захаров покачал головой, удалившись в ванную комнату. Дима и правда развёл себе детский сад.

***

Москва, Парк Горького Сентябрь, 1945 год - Дмитрий Сергеевич.. - услышал он совсем рядом осторожный голос своего агента. - Давайте в больницу вернёмся? - нежно продолжил его заместитель. Он поёжился то ли от пронёсшегося мимо прохладного ветра, то ли от любимых голосов, послышавшиеся сбоку. Он моргнул, не желая поворачивать голову. Но игнорировать их больше было невозможно. Сергей Нечаев осторожно образовался прямо напротив него, присев на корточки, его тёплая ладонь уместилась у него на колене, заставив вздрогнуть. - Замёрзли? - промолвил он. - Дмитрий Сергеевич, ну зачем же Вы из больницы уехали? Тон Штокхаузена был таким мягким и встревоженным, что заслезились глаза. Парень точно так же присел рядом, теперь ощупывая его замёрзшие щиколотки. Больше нельзя было молчать, он повернулся, сразу утонув в калейдоскопе двух пар родных глаз. Из головы сразу выветрились все желания куда-то убежать, спрятаться. Хотелось вернуться обратно на Предприятие, пусть всё будет как прежде. Даже если друг друга ненавидят, зато рядом с ним. - Как ваши швы? - промолвил он, проглотив подступавшие слёзы. - Не о том Вы беспокоитесь. - Сергей улыбнулся, чуть сильнее сжав его колено. - Это всё, что мне важно, Серёжа. - Извините, Дмитрий Сергеевич, больше я Вам здесь сидеть и мёрзнуть не позволю. Штокхаузен поднялся, стянул с себя пальто, присел рядом и накинул его на хрупкие плечи, теперь немного прижимая озябшего профессора к себе. - Михаэль, кто-нибудь увидит... - промямлил он, испугавшись и пытаясь отстраниться. - Неважно, Дмитрий Сергеевич. Пусть видят. - Мне важно. Не могу позволить, чтобы были у вас обоих проблемы. - Тогда давайте спрячемся, шеф. - поднялся Сергей во весь рост. - Где мы Вас сможем спокойно обнять. Щёки зарумянились, ему правда хотелось поверить в то, что всё будет в порядке. Немец аккуратно подобрал хрупкое тело с лавочки, старший лейтенант накинул сверху упавшее пальто. Сеченов не хотел сопротивляться, лишь вяло улыбнулся, наслаждаясь неожиданной теплотой. - "Мы"? - спросил с надеждой он, когда тронулись они к проезжей части. - Мы. - подтвердил вирусолог, улыбнувшись ему в лицо. - Вы извините нас, шеф, за то, что делали Вам больно. - Глупый ты, Серёжа. Это я делал вам больно. Простите, я не смогу выбрать. - губы задрожали. - Правда не смогу, вы мне оба бесконечно дороги и... Михаэль прижал его крепче к себе, прекращая начавшийся поток слов и, наклонившись к уху, сладко, со всей уверенностью прошептал: - Вам не придётся никого выбирать. Обещаем. Если он и хотел что-то ответить, то не успел, так как был усажен на заднее сидение такси, где по бокам разместились оба молодых человека. Разговаривать при водителе они не могли, поэтому всю дорогу стояла странная тишина, где разговаривало и пело только радио. Но под пальто, которым он всё ещё был накрыт, происходили безмолвные обмены всевозможными чувствами. Он с трепетом сжимал две тёплые ладони трясущимися слабыми пальцами, чуть ли не до побелевшей кожи. Боялся, что они его отпустят и уйдут, что всё это было злой шуткой. Он очень хотел спросить вслух, что же имел в виду Михаэль, но не мог при постороннем человеке. Поэтому со всем отчаянием перебирал подучешками пальцев чужую кожу, а ему ласково отвечали, поглаживая, массируя, уверяя в своей преданности и любви. Доехали минут за двадцать. Нечаев вытащил его из машины, обоим не терпелось доставить его под надзор и в тепло. Его быстро осмотрели, убедившись, что своим побегом он не причинил себе ещё большего вреда. Был благополучно возвращён в свою палату, где кудахтала одна из медсестёр, вскоре выгнанная Штокхаузеном, поклявшийся присматривать за нерадивым больным. - Вы почему всё это время молчали? - Михаэль закрыл дверь, сразу же бросившись к кровати, усаживаясь и вжимая в себя растерянного профессора, зарываясь в его волосы. - Ничего не говорили о своих проблемах с сердцем. А я, тупица, так и не догадался... - Это кто тебе рассказал? - Товарищ Захаров. Рассказал нам обо всём. Штокхаузен заметил в углу палаты дефибриллятор, его передёрнуло. Сеченов глубоко вдохнул носом воздух, прижимаясь к дорогому человеку. - Ничего страшного, мой мальчик. Видишь, выкарабкался... - Вы больше не убежите, Дмитрий Сергеевич. - Нечаев опустился возле подушки. - Что вы имели в виду под "не придётся выбирать"? Прозвучал его грустный шёпот в темноте палаты. Он снова заставлял себя нервничать, отчаянно желая, но боясь получить ответа. - В тот день, когда Вас похитили. - начал Сергей. - Когда.. когда Вы нас из кабинета выгнали. Мы поговорили... с тех пор мы больше не цапались, честное слово. Решили, что если Вы нам позволите то... - Если Вы любите обоих, то не разрешите ли нам обоим быть с Вами рядом? Втроём. - закончил фразу немец. Сеченов оторвался от своего помощника, оглядев его, смущённо повернулся к новому командиру "Аргентума", заглянул в блестящие голубые глаза. То, что они ему сейчас предлагали, было его давней и самой заветной мечтой, в которую сложно было сейчас поверить. Ещё сложнее отказаться. - И что же Вы, друг друга не ненавидите? - прошептал он. - Нет, Дмитрий Сергеевич. Считайте, что мы... друзья. - мило улыбнулся Сергей. - Вот как. - профессор выдохнул, так же улыбнувшись. - Друзья, говорите. - Если Вы меня прощаете. - Михаэль подал подавленный голос. - За то, кем я раньше был. - Мой мальчик... Прохладные ладони с нежностью опустились на щёки бывшего офицера СС, ласково вырисовывая медленные круги по коже. - Я всё понимаю. Думаешь, я плохо о тебе тогда подумал? Мне и на секунду не пришло в голову, что сделал бы ты это только потому, что правда хотел быть нацистом. - Так вышло... я из еврейской семьи и... испугался, хотел спрятаться, я... - Тише. Сеченов с трепетом припал к его губам, даря невесомый поцелуй, утешая, уверяя, что всё в порядке. Оторвался через несколько секунд, заглядывая во влажные карие глаза. - Хочешь, чтобы я тебя называл настоящим именем? - Не знаю, Дмитрий Сергеевич. - пролепетал он, не отрывая от него взора. - Как тебя зовут? Михаэль растерялся. Был он всё ещё в плену ласковых рук, которые придавали ему смелости. Он взглянул на Нечаева, сидевшего позади маленькой спины, затем вновь перевёл глаза на человека перед собой, продолжил тихим-тихим голосом. - Йозеф... Йозеф Гольденцвайг. - Йозеф. Красиво. - Дмитрий улыбался, вызвав ответную облегчённую улыбку. - Вы можете называть меня, как Вам угодно, Дмитрий Сергеевич. - Уверен? Это твоё имя, тебе решать. - Уверен. С Ваших уст всё будет звучать приятно. Он хотел притянуть его в другой поцелуй, но вдруг помрачнел, отстранился. - В конце концов, Йозеф, ты единственный в этой палате, кто никого не убивал... Извини, Серёжа, я знаю, что ты выполнял свой долг и защищал страну, всех нас. Ты герой Союза. - он слегка повернулся корпусом, ухватившись за руку офицера, который ответил со всей теплотой. - А вот я... вы оба ещё не знаете.. Он примолк, закусил губу. Слёзы, всё же, покатились по его щекам и Сергей не сдержался, пытаясь предотвратить его отчаяние, прижал теперь к себе, поглаживая по волосам, по спине. - Мы знаем. - прошептал он ему в ухо. - Ничего не поменялось, шеф. Мы любим Вас точно так же, как и раньше. То, что Вы тогда сделали, было необходимо. Мы всё понимаем. Если бы не Вы... нас бы, скорее всего, никого бы не было. - Серёженька, глупый. Ты хоть понимаешь, что как раз-таки из-за меня вы оба чуть и не погибли? - он всхлипнул, сжав пальцами чужую спину, боясь остаться в одиночестве. - Я же опыты на тебе ставил, мальчик ты мой. - Да можете поставить хоть ещё сто. Я против не буду. - он улыбнулся, переглянувшись с немцем, поцеловав каштановую макушку. - А Йозеф. Я же семью ему сгубил. Прости меня, если сможешь. - он оторвался, снова глядя на ассистента, дрожа. - Я не злюсь, родной Вы мой. Так вышло. Вы спасли целый мир. Он не знал, о чём они говорили. Он так не считал. Никого он тогда не спас, был он самым настоящим убийцей. Но родные глаза без капли обвинения или осуждения с любовью сейчас на него смотрели, будто и правда был он для них всем. Может, видели они в нём что-то, чего не видел он сам. Раз так, он с радостью это примет. Дыхание Сергея послышалось на его шее, он притих, прикрыл глаза. Парень оставил влажный поцелуй, сразу оторвавшись, теперь целовав желанные губы. Ласково, с бесконечной преданностью. - Я люблю Вас. - прошептал он в чужие губы, слушая его дыхание. - И я тебя люблю, Серёжа. Вздрогнул. Михаэль коснулся губами шеи с другой стороны, посылая рой бесконечных мурашек от такой потрясающей близости с двумя любимыми людьми, от которых он буквально задыхался. - Михаэль... тебя я люблю не меньше, слышишь? Люблю. - А я Вас, Дмитрий Сергеевич. Люблю до бесконечности и обратно. Они по очереди затягивали его в медленные глубокие поцелуи до тех пор, пока не издал Дима совершенно понятный для обоих стон возбуждения. Оба незаметно переглянулись, Михаэль отрицательно покачал головой, Сергей его понял. Интимная близость Дмитрию сейчас была категорически запрещена. Аккуратно они прекратили свои ласки, заметив лёгкое разочарование, но было видно, что был профессор по-настоящему счастлив. Несмотря на свою бледность и замученное состояние, лицо его светилось неподдельной радостью и любовью. Он не разрешил оставлять его одного. Хотя такой мысли у них совершенно не было. Устроились они в палате, как дома. Поочерёдно выходили, связываясь с Предприятием, кому-то звонили, видимо, рассказывали. Решали какие-то вопросы. Деловые же. Сеченов улыбался, наблюдал. Кормили они его сами, а он всё любовался. Наблюдал за их разговорами, как друг другу они улыбались, смеялись. Как друзья. Сердце его опасно набирало обороты, но он не придавал этому значения. Решали они, что через пару дней перевезут своего обожаемого шефа обратно на Предприятие, где будет он под присмотром самого Штокхаузена, Захарова и Павлова. Он пил чай с сахаром, улыбался себе в кружку и просто слушал. Будто не было его тут вовсе, решали начальник "Аргентума" и директор Предприятия 3826 что и когда будут с Дмитрием Сеченовым делать. Приятно. А когда стал барахлить телевизор и Сергей начал было злиться за такое ужасное обращение с великим Советским учёным, и они вдоём начали нелепо его чинить, он даже рассмеялся. Теперь так должно было быть всегда, правда? Всё было очень... просто. Телевизор был в итоге починен, оба парня примостились в удобных креслах рядом, закинув осторожно, чтобы его не тревожить, ноги на ту же кровать. Они что-то весело обсуждали, но довольно тихо, боясь прервать его засыпающее состояние. Дмитрий полулежал на кровати. Глаза постепенно смыкались, он улыбался сам себе. Словно в глухом тумане слышались ему любимые голоса. В какой-то момент, он уже не помнил когда, он сжал их ладони, уместив их у себя на груди. Никто не выпутывался из его хватки и он засыпал, думал о чём-то хорошем, о чём-то сладком. Считал биение своего сердца. Оно замедлялось, было даже прохладно. Ему было всё равно, две горячие руки грели, как ничто раньше до этого. Всё-таки сердце - самая выносливая мышца, он это всегда знал. Каким-то образом с самого рождения оно тянуло на себе его жизнь. Отказывало, возвращалось к жизни. Вынесло многое, но никогда не сдалось. И после всего, что удалось ему пережить, после всех страданий, которые пришлось преодолеть, оно не сумело выдержать самого маленького счастья. Он вдохнул в последний раз. Сердце Дмитрия Сеченова остановилось. - Переключи, хренотень какая-то. - буркнул Сергей. - Твоя очередь вставать. Я не хочу подходить к телевизору, боюсь, что разбужу, если начну двигать руку. - То есть ты на меня всё свалить захочешь, как мило. - Сергей вдруг перевёл на шефа взор. - Он замёрз, вроде... Михаэль тоже взглянул на спящего. Крепче сжал ладонь. Холодная. Выпутал руку, проверил пульс, приложил ухо к груди. Не бьётся. - Нет... нет, я Вас прошу! Я умоляю!!! Сергей, всех сюда, бегом! Бегом! Повторять ему дважды было не нужно. Через секунду Нечаева уже не было в палате. Михаэль кинулся в угол, притащил дефибриллятор, чуть ли не навернувшись с ним по дороге. - Не смейте, слышите?! Я Вас так просто не оставлю! Не оставлю! Он кричал в исступлении. За ноги стащил его ниже, уместив в полное горизонтальное положение. Разорвал больничную рубашку, обнажая бледную грудь. Разряд. Тишина. Второй. Тоже. - Вы не уходите... не смейте уходить! Третий. Он судорожно проверял пульс. Что-то теплилось. Слабое, еле заметное. Забилось. - Sei mit mir, Schatzchen... ich bitte dich. Он исступленно шептал в посиневшие губы, орошая белое, как снег, лицо, своими горячими слезами. Через секунду в палату влетела бригада реанимации. Его стабилизировали. Штокхаузен принял опасное решение перевезти его на Предприятие. "Ласточка" и Кузнецов всё ещё были в Москве. Сеченову нужно было в "Павлов", где смогут они контролировать его сердце. Пока летели, они не перекинулись с Сергеем ни словом. По дороге сердце академика остановилось во второй раз и Нечаев упал в обморок. Михаэль не обратил на него никакого внимания, отчаянно поддерживая жизнь в отказывающем теле. Когда добрались они до дома, остановилось оно в третий, уже в последний раз, больше никогда не забившись. Сергей влетел внутрь. Его всё это время не пускали. Его колотило от истерики и повышенной температуры. Он рыдал вот уже несколько часов. Кинулся к бледному телу. Закричал с таким отчаянием, что Захаров, сейчас такой же бледный, копошившийся с больным, никогда бы не поверил, что способен человек на такие звуки. Сильные руки схватили его поперёк тела, останавливая со всей своей силой отчаянного солдата, думавшего, что потерял он того единственного. Ему удалось на секунду выкрутиться. Кулак с силой прилетел немцу по лицу, разбив губу. - Твоя.. твоя была работа, правда?! Следить за его здоровьем! - Моя. Штокхаузен сморгнул подступившие капли раскаяния, вновь с силой прижимая парня к себе. - Тише. Тише. Сергей. - Михаэль шептал ему в волосы, игнорируя свою собственную подбиравшуюся к груди истерику. - Я здесь. С тобой. Он всё ещё пытался вырваться из его объятий. И если бы не был в таком состоянии, у него бы получилось, но сейчас Михаэль был сильнее. И ему нужен был кто-то сильный. - Поплачь. Вот так. Он не умер, Серёжа, слышишь меня? Тише, всё хорошо... Как ребёнка он успокаивал трясущегося в агонии офицера. В отчаянной с ним борьбе пришлось опуститься на пол, где Сергей обвился руками вокруг его спины, прижавшись лицом к животу. Так и сидели. Михаэль не разжал и пальца, продолжая удерживать, покачивая измученного человека. - Он на аппарате искусственного кровообращения. Он с нами, мы его не отпустим. Я обещаю. - говорил он дрожащим голосом. - Отдай... отдай ему моё. Забери. Пусть он живёт. - всхлипывал молодой потерянный офицер сквозь рваные глубокие выдохи. В тот момент Штокхаузен аккуратно оторвал от себя чужую голову, заглянул ему в заплаканные глаза. - Сергей... Я не потеряю тебя тоже. Понял? Он мне никогда не простит. - Найдите донора... я вас всех умоляю! - Тише. Он разжал ладонь, снова ухватившись где-то за спину. Лицо Сергея вернулось обратно в успокаивающую темноту человеческого тела. - Он слабый. Нездоровый. Я боюсь отторжения... тогда всё будет зря. - Ми.. Михаэль, он.. он... ты же умный, Йозеф. Прошу тебя, я прошу! - Я что-нибудь придумаю. Я тебе обещаю, Серёжа. Время текло. Ещё долго они сидели на полу, вжимаясь друг в друга. Сейчас, будто остались они без целого мира. Одинокие, холодные. Обнимали друг друга, ведь частичка Дмитрия была в каждом из них. Теперь же они отчаянно искали её друг в друге, обнимая, гладя. Что-то шептали, плакали. Йозеф что-то придумает. Обязательно. Он ведь пообещал.