Меринит

      Меня будто вырвало из долгого мутного сна. Я резко открыл глаза и сел, обнаружив себя в привычном месте: в комнате под деревом. Прислушавшись к себе, я понял: многое изменилось. Пропало ощущение тепла, а внутри поселилась незнакомая пустота. Тело стало словно чужим. Но были и плюсы: в темноте я стал прекрасно видеть. Еще в детстве зрение ухудшилось, и мир поплыл, но мама готовила различные отвары, делала примочки и заставляла всматриваться в даль и напрягать попеременно каждый глаз. Это помогло. Зрение немного выровнялось, но никогда не было таким, как сейчас, тем более в темноте: четким и ясным.       Может, так и видят животные? Или существа, населяющие этот лес?..       Я мотнул головой, прогнав мысли, спустил ноги с постели, напоследок вдохнув тонкий запах еловых веток — нюх тоже усилился многократно — и поднялся.       Стоило позвать Тома, но насколько это была хорошая идея?       Я осознавал, что он явно будет не в восторге. Сейчас мои действия казались мне опрометчивыми: я попытался сбежать, по-дурацки угодил в ловушку, сломал ногу, а потом почти умер.       Почему лишь почти? Я все еще находился в лесу.       Но почему-то все стало будто неважным. Переживания, раньше бушующие и переливающиеся через край, как-то поутихли.       Удивительное дело.       Наверное, именно из-за них я и пустился в бега и пытался вернуться домой. Или нас всегда тянет в любимые и привычные места? И все бы ничего, но я еще и дрянь эту выпил: ту, что так любезно преподнесла мне Беллатрикс. Наивный дурак.       Том или, лучше сказать, Волдеморт предупреждал, чтобы я ничего не брал из чужих рук, но нет же, поверил той, кто особо доверия и вызывать не должен был.       Когда-нибудь наивность меня точно погубит. Но в этот раз свезло.       Все эти мысли мелькали друг за другом, а я не ощущал ничего. Даже сожаления. Все случилось так, как случилось.       Я опять прислушался к себе. Желание оказаться дома почти испарилось, оставив лишь слабые отголоски. Перекипел. Как вода на огне.       Но меня переполняло какое-то непривычное чувство: я подобен всему вокруг.       Внутренне сжавшись, я цокнул и прикрыл глаза, ясно осознавая: если пойти отсюда налево, пройти примерно милю и свернуть, то передо мной предстанет похожее на то, в котором я живу сейчас, дерево — сердце этого леса. Я, считай, знал это безошибочно.       Еще «вчера» я не разбирался, куда бежать, а сегодня понимал, как добраться до «Горячего озера», чтобы понежиться в его водах, как самостоятельно дойти до «Топкого болота» и… как выйти из этого места самым коротким путем.       Вот только это уже не имело значения.       Я опустил глаза, убедился, что на мне все та же одежда, и пошел к выходу. Она ощущалась чем-то чужеродным, пока я поднимался по ступеням. Толкнул предполагаемую дверь, я замер — та не поддалась.       Может стоит применить силу? Но чем-чем, а ей я никогда не отличался.       Будто сами собой из горла вырвались шипящие, больше напоминающие хрип и непонятные даже мне самому слова. Кора отошла в сторону.       Все резко стало проще простого.       Я с удивлением обнаружил, что снаружи сумерки.       Похоже, сутки я провел в этом необычном, будто парящем состоянии. Если не больше.       Точное количество дней я не мог даже предположить, как и не мог вспомнить, что происходило, пока находился в том месте. Где это таинственное «в том месте» сказать тоже было затруднительно.       Атмосфера неуловимо изменилась. Словно что-то тяжелое, давящее опустилось и укрыло лес невидимым полотном.       Я ощущал первобытную силу, что здесь повелевала. Силу, способную уничтожить или подарить благословение.       — Ты куда-то торопишься? — со стороны послышался размеренный, спокойный и даже с напускной ленцой голос Тома.       Но я-то чувствовал, что за всем этим ледяным безразличием скрывается буря. И мой вывод не был основан на понимании, какую оплошность я совершил. Нет. Я именно физически ощущал, насколько сильно Том мной недоволен. Его мощь клубилась подобно мгле, окутывая темной дымкой, проникая в каждую клеточку и заставляя замереть в благоговении.       Не было никого сильнее его. Не было никого важнее его.       Это осознание пришло лишь сейчас.       — Думал прогуляться по округе, — упрямо ответил я.       Мне захотелось сдаться на милость Тому, но не отдаться с легкостью в его лапы — тоже своего рода игра. Не хотелось вручать ему победу так легко.       Откуда во мне это взялось?       Самое большее, что я делал, проявляя своеволие за эти недели, — раздавал мелкие указания, которые не мог выполнить сам по каким-то причинам: вроде того раза с котлом. Его мне спустили с рук.       Лес всемогущий! Я только начал понимать, сколько здесь правил. И сколькие из них я нарушил. Ими всеми была напичкана теперь моя память. Как праздничная утка — яблоками.       Образ кушанья сознание нарисовать-то нарисовало — и даже во всех красках, — вот только желания испробовать не возникло. Безразличие.       Я резко развернулся к нему лицом, все это время стоя спиной как полнейшее дурачье. И уперся взглядом в существо. Если человеческий облик Тома, что он нацеплял как одежду, чтобы не пугать «человечишку», был чуть выше меня, то предо мной сейчас был его истинный вид: на две головы выше меня.       Но почему он сразу его не показал? Может, чтобы я так чувствовал свое с ним сходство? Ты похож на меня — я подобен тебе? Кто ж поймет, что у Тома было в тот момент в голове.       Сейчас передо мной находилось именно существо, но это ни капельки не пугало.       Я сделал несколько шагов к нему и капризно спросил:       — Можно коснуться?       Взгляд уперся в ветвистые, как у демона — если они, конечно у того есть — рога, скользнул по черепу, обтянутому тонкой кожей, напоминающей по виду древесную кору. Та была бледная: такую я наблюдал только в своем сне, а чужие руки были подобны длинным веткам с узловатыми пальцами.       Я опустил глаза и уперся в балахон до самых пят, скрывающий ноги.       Что ж… случилось то, о чем я так страстно мечтал: передо мной предстал тот, кого я хотел увидеть, а не тот, кто скрывался под маской.       Значит, сны не были плодом моего воображения.       В памяти всплыло, как я гулял по лесу, как мы разговаривали, как увидел раздираемых Томом людей из деревни. Много что было, о чем я и не догадывался до этого дня.       Сейчас я осознавал это наиболее явно. Все эти разговоры про завесу на разуме — все встало на свои места.       — Нет — тебе не позволено, — и все то же равнодушие, направленное в мою сторону.       Раньше я бы ему обрадовался, но не теперь.       — Что со мной? — в голосе прорезалась злость.       Неожиданно возникшее раздражение даже сдержать не получалось.       — Я называю это кризисом первого года.       Его флегматичность нервировала.       — Что это значит, Том? — я сделал шаг к нему навстречу.       И упал как подкошенный, ударившись коленями о землю. Но боли не почувствовал. Я касался ладонями, кожа на которых была бледно-синеватого оттенка — будто обескровленная — корки льда, которой уже покрылась земля. И даже холода не ощутил — очередное открытие.       — Все это значит лишь то, что ты ослушался и теперь пожинаешь плоды, — ответил Том в тон.       — Ты ведь понимаешь, почему я это сделал!       — Нет, ребенок. Не понимаю. Ты казался мне смышленым человеком, осознающим происходящее…       Я не дал ему договорить, перебив:       — Вот именно. Я понял, что никогда не покину это место — ты меня не отпустишь, — поэтому и сбежал.       Гнетущее молчание расползлось по поляне. Мне показалось, что Том откинулся на свой трон.        — Что ж, за эту ошибку ты и будешь расплачиваться, — ему будто бы было все равно.       Но почему-то я был уверен, что нет: не было.       — Я хочу вернуться к своим друзьям.       — Нет, — раздался его категоричный ответ.       — Мы договаривались! — вспылил я.       Да что же такое? Я никогда не был таким агрессивным. Все доброе, что когда-то было во мне, будто сменилось этим желанием кидаться, огрызаться… Сменилось злостью.       Я сам себя не понимал.       — Мы договаривались о другом, — отрезал Том. — Теперь твоя жизнь связана с моей. В мире людей тебе больше не место, — выплюнул он. — Ты и так был отдан мне в качестве дара, а сейчас, будь добр, вернись в свою комнату, пока я не решил заявить права на то, что принадлежит мне. Тем более совсем недавно ты был с этим даже согласен.       Вот теперь я слышал неприкрытое срывающееся раздражение. И чувствовал, что Том меня запугивает.       — Я принадлежу им, — упрямо заявил я.       — О нет. Ты всегда принадлежал мне. С того самого дня, как переступил черту леса и как я начал тебя обучать. А моим подарком и платой ты стал, когда твоя глупая мамаша пришла сюда и умоляла спасти тебе жизнь. Кажется, ты умирал от лихорадки, — злость сквозила в каждом его слове. — Она обменяла твою свободу на жизнь. У нас была договоренность: столько дней, сколько мне понадобится, столько лет тебе будет отмерено в мире людей. Четырнадцать.       Я вдруг вспомнил, как вздрагивала мама, стоило мне заговорить в детстве о лесе. Как отправляла за ингредиентами только у самого края и настоятельно запрещала заходить глубже. А я упрямо шел. И тогда она сидела очень грустная и о чем-то думала. Теперь было понятно, о чем.        — Лес бы сам тебя позвал, — продолжил он. — Но обстоятельства сложились так, что ты оказался здесь раньше, жаждая получить сокровища этого места. Мои сокровища, мальчишка.       Мне показалось, что он заскрипел зубами.       — Если я должен был возвратиться сюда через три года, сейчас ты бы меня отпустил? — спросил я вдруг.       Своего рода любопытство, чтобы удостовериться, но для меня было важно услышать ответ.       — Да — ты бы все равно вернулся.       — Что мешает тебе сделать это сейчас? — задал я вопрос тихим срывающимся голосом. — Я все еще вернусь.       Приподняв глаза, я заметил, как Том качнул головой.       — Нет: все изменилось непоправимо. Сейчас ты привязан к месту. Ко мне. Ты своими необдуманными действиями повлиял на время слишком сильно.       Почему бы не сказать нормально? Столько только тайн и загадок.       — Снимешь заслон с моего разума полностью?       Том помолчал, постукивая пальцами по подлокотнику.       — Он спадет сам спустя время, но ты уже должен был начать вспоминать. Сейчас я не в силах что-либо сделать. Нужно подождать, чтобы связь стала прочнее.       Какая связь?       Он будто прочитал мои мысли. Или прочитал.       У меня уже ни в чем не было уверенности.       — Распахни камизу, — приказал Том.       Никогда в жизни мне не хотелось так сильно повиноваться чьему-либо приказу.       Руки сами собой потянулись к груди и развели в стороны ткань. Глаза наткнулись на переливающуюся, словно драгоценный камень, сердцевину Меринита, вживленную в кожу.       — Этот цветок не только один из символов невинности и удачи. Люди, может, когда-то знали, но давно забыли, что он не только своеобразный свет во тьме, но и проводник в мир мертвых. Связующее звено.       Том замолчал, а я не спешил задавать вопросы, пытаясь анализировать сказанное.       Проводник в мир мертвых и связующее звено. Значит, я не уснул, а действительно умер, как мне тогда и чудилось.       Я сглотнул.       Лес словно слушал нас. Ни одного шороха на много миль вокруг. Ни единого звука. Только мое тяжелое дыхание.       Пальцы коснулись края рваного шрама, что обрамлял «камень».       Взгляд очертил бледно-синюю грудь и этому не слишком аккуратному шраму, заставляя гадать, кем я стал.       Что я теперь такое? Не человек, но и не дух — в этом я был уверен.       — Что сделал камень? — задал я вопрос.       — Помог мне спуститься к грани и поймать твою ускользающую душу. Ты только подобрался к переходу — мне удалось тебя вернуть, а она еще не совершила переход.       — Ты говорил, что невозможно вернуть к жизни того, кто уже умер; что тебе это не под силу, — выдохнул я, вспоминая наш разговор.       — С помощью той магии, которой владею — невозможно, — подтвердил Том. — В нашем случае воедино сошлись несколько значений: цветок, человеческая суть, невинность, часть моей сути, потянувшаяся к тебе, и наличие котла с заживляющим бальзамом.       Я помолчал, осмысливая сказанное.       Можно ли было верить всем его словам? Скорее всего, ведь доказательством их был камень в моей груди, которого я не ощущал. Но одновременно это значило, что не сложись так удачно обстоятельства, я все еще был бы мертв. Однако смысла жить дальше я тоже не видел, но не стал произносить это вслух.       Вместо этого задал вопрос:       — Меня сразу нашли?       — Быстрее, чем ты рассчитывал, — с легкой иронией ответил Том.       Я закусил губу.       — Теперь я часть Запретного леса?       — Нет, теперь ты — часть меня, — качнул Том головой. — Мне пришлось привязать твою душу к себе через кольцо.       Он распорядился мной, как вещью, потому что эта «вещь» уже принадлежала ему — Том мог крутить мной как вздумается.       И видимо, поэтому я столько чувствовал. И столько знал. Потому что принадлежал.       — А чувства: почему они изменились? — мне было непонятно, что происходило со мной.       — Это тяжело объяснить. После того как оживает утопленник — ты видел одного — он становится агрессивным. Называй это побочной составляющей возврата. Постепенно все сглаживается — чувства притупляются. В тебе не останется многих из тех качеств, которые были, например, милосердия, желания помочь, человеколюбия, — он помолчал. — Ты, конечно, не нежить, но уже и не человек. Побывав за гранью, не вернешься оттуда таким, как прежде.       Я молчал.       — Долго меня не было?       — По человеческим меркам твое возвращение заняло семь дней, а сколько я пробыл в том мире — сложно сказать: там нет понимания времени.       На это нечего было ответить. Я просто принимал к сведению, что-то для себя лучше понимая. Например, о связи. Теперь я навечно был привязан к нему. Хорошо это или плохо — сложно сказать. Все в жизни всегда зависит от отношения. Если я перестану испытывать то, что отделяет человека от животного — уже перестал, — то, действительно, место мне будет только здесь. Но у меня есть незаконченное дело…       — Я хочу попрощаться с друзьями. Увидеть их последний раз. Пожалуйста! — умоляюще попросил я.       — Не получится. Все изменилось.       — Отпусти меня на день: дай мне сутки, и я вернусь, чтобы полностью стать твоим.       Том засмеялся отрывистым, хриплым смехом.       — Ты плохо меня слушаешь, впрочем, как и все дети — ты и так мой.       — Позволь, — прошептал я с мольбой. — Один день. Я ведь могу покидать лес?       Том молчал некоторое время, а потом махнул рукой, мол подойди ближе.       — Ты можешь покидать лес, но попрощаться тебе не удастся, — ответил Том недовольно.       — Позволь. Я вернусь.       Зачем было упрямиться? Это противоречило всему.       Один день ведь ничего не решит, а в мире людей я уже чужой. Почему бы мне не прийти в деревню в последний раз?..       — Я знаю, что ты вернешься: я могу заставить тебя в любой момент. Дело не в этом, — поморщился Том. — Время это нелинейный процесс. Тебе не понравится то, что ты увидишь.       Как он не понимал. Я хотел взглянуть на них в последний раз. Посмотреть в карие с крапинками глаза Гермионы, которые привычно окутают меня заботливым взглядом. Похлопать Рона по плечу. Мне хотелось знать, что, возможно, когда-нибудь, когда они смирятся, то придут ко мне хотя бы в Самайн, и мы посидим около огромного камня, рядом с которым я нашел свою погибель. Мне бы хотелось увидеть их детей; увидеть, как сменяются лета. Хотя бы раз в год, когда стирается граница между миром живых и миром духов. Или два: еще же есть Белтейн. Гермиона любит этот праздник. Я же как-то встречался, будучи совсем ребенком, с Томом. Вряд ли это было всего лишь пару раз в году. Значит, все возможно, если захотеть.       Я мог гарантировать, что не нарушу свое обещание и вернусь сюда. Да и некуда мне было больше идти.       Теперь это мое пристанище.       — Том… — я подошел близко-близко и заглянул ему в глаза. — Ты знаешь меня столько лет. Дай всего-навсего один день, — умоляюще попросил я.       Ледяной темный взгляд скользнул по мне.       — Волдеморт, — поправил он меня. — И ты понесешь наказание за содеянное — я сам его определю.       Я очень быстро кивнул, пока он не передумал. Том рассматривал меня как ребенка, который о стольком еще понятия не имеет. Но мне было неважно. Уже утром я хотел быть дома.       — Где весь котел с зельем? — спросил я с предвкушением. — Успею продать все до вечера.       — Его больше нет, — сказал он.       Я несколько раз хлопнул глазами, чувствуя, как уходит из-под ног земля. Я думал отдать Рону и Гермионе все монеты, которые заработаю, и свой дом, чтобы им было на что жить.       — Но…       — Это неважно, Гарри. Я дам тебе завтра столько монет, сколько необходимо, но тебе они не понадобятся. Бессмертие имеет как положительные стороны, так и отрицательные.       Я понимал, куда он клонит: люди смертны, поэтому мне стоит быстрее забыть друзей. Но они моя семья. И конечно, то, что золото для существа, подобного мне, не имеет значения — лишь для человека. Но это было важно. Рону и Гермионе оно обеспечит счастливое будущее. И их детям.       Я понимал, что сверкаю как начищенный золотой, но не мог сдержать улыбку. Пусть не об этом я так грезил, но для существа вроде Тома это уже была большая уступка. Деньги так деньги. Хотя он и раньше обещал, но я не до конца верил.       — Как ты понял, что я именно тот, кто тебе необходим? Когда ты увидел меня, когда я был маленьким.       Волдеморт задумался.       — В тебе были зачатки магии.       — Значит, я смогу колдовать? — предположил я. — В будущем.       — Не сразу, но вполне вероятно. Думаю, пару веков, и ты будешь уметь не меньше, чем я. А теперь пора показать тебе, что каждое действие имеет свои последствия, — по его губам прошла жестокая улыбка.       Он больше не скрывался ни в чем. А я… Я снова не чувствовал сильных эмоций. Лишь притупленные, и страха среди них не было.       Я видел, кем он является на самом деле: что представляет из себя. Наверное, поэтому хотелось засыпать его тысячей и одним вопросом, и получить ответы на все.       — Волдеморт, а… — я открыл рот, чтобы все это реализовать.       Он щелкнул пальцами, и из моего рта не вырвалось ни звука.       — Ты многое теперь знаешь и так.       Мне хотелось ответить, что я, может, и ведаю о многом, но про себя теперешнего, про собственные возможности к магии мне неизвестно ничего.       Однако, видимо, всему свое время, как он и говорил.       Том поднялся и кивнул, чтобы я следовал за ним. И мы шли в тишине, а все потому, что я не могу вымолвить ни слова.       Был ли он когда-то человеком? Сколько ему лет?       Том вздохнул как-то тяжело.       — Я никогда не был человеком, ребенок, — ответил он задумчиво. — А возраст… Если считать по Византийскому календарю, то около семи тысяч лет, а может, и больше. Смотря, как посмотреть. Я помню время, когда все вокруг было непроходимыми лесами.       Он однозначно читал мои мысли.        — Может, тогда стоит снять с меня «безмолвие», если ты в любом случае меня слышишь? — задал я мысленный вопрос.       Он продолжил идти в сторону того самого дерева, которое я почувствовал ранее.       — Так ты хотя бы молчишь, — хмыкнул насмешливо он.       Я недовольно посмотрел на него, надеясь, что Волдеморт почувствовал этот взгляд.       Столько лет жизни… Бессмертие становится своего рода проклятием. А ты — заложником времени.       — У всего есть предназначение. Твоя мать хотела, чтобы ты жил. Я выполнил обещание, — раздражение вновь прорезалось в голосе Тома. — И ты тоже мне еще кое-что должен — я намерен получить свое.       Я вспыхнул в секунду и опустил взгляд. Все мысли разом вылетели из головы, а потом нахлынули потоком.       Я уж, грешным делом, стал думать, что Том забыл, но, как оказалось, он просто выжидал. Я надеялся, что мне удастся избежать наказания; избежать неловкости, которая меня ждет, боли… смущения.       Остаток пути мы преодолели в молчании. Я не слышал шагов. Ничего, кроме дуновения ветра, холода которого я не ощущал, и стука крови в голове. Или это пульсировал Меринит, заменив мое сердце? Не знаю. А еще не мог выкинуть мысли, что шли по кругу.       И первым, кого я увидел на поляне, была Беллатрикс, прикованная по рукам и ногам к дереву. Кандалы обвивали запястья и лодыжки, подобно змеям и мерцали переливами света, как и все дерево, которое… наполнялось ее жизнью. Растрепанная, больше напоминающая старуху, а не то «деревце», она с трудом открыла глаза.       — Видишь, Гарри, что бывает с теми, кто проявляет неповиновение.       И я смотрел во все глаза и не чувствовал жалости в полной мере. Лишь ее «отблески» и, конечно, осознавал неизбежность наказания.       Возможно, еще до всего этого мне захотелось бы спасти ее от мучений; избавить от страданий. Но не сейчас.       — Надеюсь, тебя это чему-то научит, — протянул Том холодно.       — Да, Волдеморт, — мысленно сказал я и тут же спросил: — Зачем Беллатрикс это сделала?       — Посчитала, что так для тебя будет лучше, — выплюнул Том.       Кандалы с нее он так и не снял, видимо, всему свое время же.       — А теперь нам осталось разобраться с твоими долгами — начнем с самого главного, — перевел Том тему, — я хочу ощутить твой страх и взять свое, поэтому…беги.