Чайный триптих

      Ризли всегда думал, что сочетать несочетаемое — в каком-то смысле по-варварски дико и постыдно неправильно; именно поэтому в некоторых моментах он был консерватором. То же самое касалось и его суждений о чае: он всегда должен оставаться самим собой — привычным, классическим, крепким черным чаем.       Однако герцогу пришлось пересмотреть некоторые свои убеждения в тот самый роковой момент, когда он открыл для себя чай с молоком. И Нёвиллета.       Если бы раньше кто-то сказал ему, что Верховный судья Фонтейна станет для него — Ризли, — одним из самых близких существ во всем Тейвате, он бы саркастично ухмыльнулся и посоветовал бы этому умалишенному не распространять эти нелепые суждения на публике.       Но судьба повернулась совершенно по-другому — и черный чай с молоком не вызывал никакого отторжения, а Нёвиллет, хоть и казавшийся на первый взгляд педантичным, холодным и отстраненным аристократом, на деле стал специфичной, но по-своему притягательной составляющей в рецепте жизни Ризли.       Ризли всегда с головой был погружен в работу — должность начальника крепости Меропид обязывала, — однако, даже не смотря на всю нагрузку, он не мог отказать себе в свободном времени — на отдых, какие-никакие развлечения. Тем не менее, в праздных разговорах обо всем и ни о чем одновременно он участия не принимал — все никак не находилось собеседника, что мог подстроиться под его график.       Но в привычную картину мира однажды вмешался Нёвиллет — поднялся в его кабинет с красивой жестяной коробочкой в руках, глядя на начальника крепости с плохо скрываемым смущением во взгляде. Нёвиллет прямо попросил герцога о разговоре — не о делах насущных, о проблемах на работе или о чем таком, что было бы связано напрямую с их обязанностями, а о самом обычном, том самом светском разговоре обо всем и ни о чем одновременно. Для приличия он поинтересовался, как идут дела, — вежливо, не ставя тем не менее на этом акцент, — справился о делах Сиджвин, предложил попробовать чай — и на этом все. Ризли беседу поддержал — хоть и с толикой непонимания, о чем, зачем и к чему весь этот разговор был, — принял чай и остался в разрозненных чувствах, когда Нёвиллет покинул его кабинет, коротко поблагодарив герцога за разговор.       Нет, не то, чтобы этот разговор оставил Ризли в недоумении или оставил после себя неприятный осадок, — просто это было столь выбивающимся из привычного ритма жизни событием, что герцог, почти сам того не осознавая, прожил следующие две недели в томительном ожидании новой их встречи. Он задавался вопросом придет ли Верховный судья вновь навестить его, или это была их единственная встреча в столь… интимной обстановке один на один? Будет ли он снова с чаем — да и будет ли вовсе?       Все его сомнения развеялись в скором времени — Нёвиллет, как и в первый раз, смущенно вошел в его кабинет, держа в руках очередную коробку с чаем, и вновь попросил герцога о разговоре. Темы шли уже по кругу — работа, Сиджвин, самочувствие, — но в воздухе звенела та самая недосказанность, которая заставляла Ризли две недели ходить в раздумьях, раз за разом возвращаясь мыслями к той самой первой встрече. Эта недосказанность осталась и после ухода судьи — она легла невидимым легким покровом на плечи Ризли, заставляя того хмуриться и поджимать губы в попытках найти ответ на вопрос: «Зачем?».       Ризли отчаянно не понимал, зачем Нёвиллет искал этих встреч — если ему есть, что спросить, то почему он молчит и задает вопросы, к делу никак не относящиеся? Если это очередные попытки влиться в общество — то почему бы сразу не признаться в этом и не заставлять искать герцога подвох там, где его нет?       Когда Нёвиллет в третий раз оказался на пороге его кабинета с жестяной коробкой чая в руке, Ризли решил, что, либо сейчас, либо они так и будут до скончания времен кружить вокруг да около, в намеках и полунамеках пытаясь понять друг друга. — Боюсь, что, если месье Нёвиллет не наберется смелости высказаться, — Ризли мягко улыбнулся, жестом приглашая судью присесть, — то в Фонтейне закончится импортный чай.       Нёвиллет словно ждал этого момента — с легкостью, с какой грешник признается в своих деяниях, когда судья грозно предъявляет ему неоспоримые доказательства, он признался Ризли, что вот уже на протяжении некоторого времени мучается над вопросом о понятии «дружба». Толковые словари не помогали — написанное сухим и канцелярским языком не приносило ясности, а тщетные попытки понять самому то, что так воспевалось и ценилось другими людьми, только загоняли его в тупик.       В тот вечер Ризли мог по праву сказать, что использовал весь свой талант красноречия, пытаясь объяснить, что это, — приводил примеры, пересказывал поучительные истории и наставления, что слышал в детстве, припомнил даже пару стишков и поговорок.       Прощаясь в тот вечер, Нёвиллет снова пожелал всего хорошего, поблагодарил за разговор и, задержавшись ненадолго у дверей, все же спросил: — Ризли, скажи мне, — теперь он не выглядел смущенным, скорее — задумчивым, — я могу назвать другом тебя? — А как кажется вам, Нёвиллет? — Ризли едва сдержал усмешку от странного чувства умиления. — Хотелось бы вам назвать меня другом? — Думаю, да. Хотелось бы. Разговоры с тобой не утомляют, а твое присутствие вызывает чувство спокойствия. — Тогда, месье, — Ризли подал ему руку, — буду рад назваться вам другом.       Нёвиллет крепко сжал ладонь герцога, тогда еще не понимая, во что втянул их обоих. Ризли тогда тоже мало что понял, но их встречи стал ждать с большим нетерпением.       Встреч было много. Некоторые казались слишком короткими в увлекательном разговоре, другие были долгими и тихими за прекрасным бархатным черным чаем. Но объединяло эти встречи одно — ни герцог, ни судья не хотели, чтобы они заканчивались.       В одну из таких встреч, уже ставших обыденностью, Ризли решил поделиться своей находкой — чаем с молоком. Рецепт рассказал ему один из заключенных, тому — его бабушка, а кто ее когда-то научил так пить чай — уже и не упомнить. Он протянул напиток Нёвиллету — тот, с опаской приняв белую фарфоровую чашку, пригубил чай с молоком и, нахмурившись, задумался. — Вкуснее всего для меня было бы, если б в чашке не было ни молока, ни заварки, — Ризли, услышав, рассмеялся, — но этот чай — особенный. — Ты хотел сказать странный? — Нет, именно особенный. Черный чай сам по себе терпкий, немного крепкий, с приятным глубоким запахом. — Ты так говоришь о нем, — Ризли присел рядом и повертел чашку в руках, — будто любишь чай больше, чем я. — Это плохо? — Вовсе нет. Продолжай. — Так вот, — Нёвиллет смотрел в чашку, будто искал в ней слова, — чай сам по себе насыщен вкусом. Но, когда ты добавил к нему молоко, он будто… — Нёвиллет? — Ризли заглянул судье в глаза, пытаясь понять, что тот хочет сказать. — Я не знаю, как объяснить. По отдельности чай и молоко — совершенно разные. Но вместе… Их вкус… — На что-то похож? — На нас. — Что ты имеешь в виду? — Ризли нахмурился, силясь понять, о чем говорил судья. — Ты и я — совершенно разные. Так ведь? — Верно. — Ты все время проводишь под водой, а я — над. Я заставляю воду жить, а ты ее останавливаешь. Мы совсем разные. Но, когда мы вместе, все ведь хорошо? — Я — чай, а ты — молоко? — Ризли тихо ухмыльнулся, наклонив голову вниз. — Да. Верно. Такое сочетание кажется неестественным, а оказывается — приятным.       Ризли никак не ожидал, что самый обычный черный чай с молоком сможет вызвать судью на подобные откровения; что-то внутри него подсказывало, что дальнейшее развитие их разговора может привести к такого рода неловкости, которую их только-только зародившиеся теплые отношения могут не пережить. — Нёвиллет, я понимаю, что ты имеешь в виду, но впредь попробуй выбирать менее… — Ризли на мгновение осекся, подбирая слово, — романтичные сравнения. — Я тебя обидел? Я подумал, что сравнить нас с чаем с молоком — самое понятное. — Нёвиллет наконец оторвался от чашки и посмотрел на герцога. — Ризли, что тебя так смутило? — Послушай… — Ризли почувствовал, как покраснел от этого взгляда, как загорелись кончики его ушей. — Это больше подойдет для признания в любви, чем в качестве описания чая. — Все еще не понимаю. Нам ведь с тобой хорошо вместе, значит мы как чай с молоком.       Ризли отчаянно понимал, что не мог больше выдержать его взгляда — прямота и откровенная честность, что отражалась в его глазах, обезоруживали и сводили все тщетные попытки объяснить собственное смущение на нет.       Ризли обхватил лицо судьи ладонями — кожа под его пальцами оказалась холодной и гладкой, — и притянул его к себе; он коснулся его губ — влажных, все еще хранящих тепло выпитого чая. Сердце герцога трепетало — то ли от осознания того, что он творит, то ли от сладости их первого поцелуя. — Вот, что это значит для меня, Нёвиллет, — Ризли грустно улыбнулся, отпуская судью и отклоняясь от него. Не в силах выдержать внимательного взгляда, он постыдно, будто нашкодивший щенок, склонил голову — на щеках пятнами стыда расплывался румянец. — Я понял. Но так даже лучше. В этом случае мое сравнение становится куда приятнее. — Что? — Ризли показалось, что он вовсе не понимает судью. — Я рад быть молоком, если ты будешь чаем.       Поначалу, когда встречи Нёвиллета и Ризли только начались, герцогу казалось, что он прекрасно понимал мысли судьи. Мог разобраться, что у того в голове, о чем тот думал. Сейчас же он был в полном замешательстве. Он ждал, что Нёвиллет оттолкнет его, обругает. Или встанет и уйдет, пожелав хорошего вечера. И не вернется. А он… — Ризли, — Нёвиллет осторожно коснулся ладонью щеки герцога, — поцелуешь меня еще раз?