Чайный триптих

      Нёвиллет всегда держал слово. Если он что-то обещал, то непременно выполнял. Рано или поздно. Когда-то он пообещал Ризли взять несколько дней выходных и на это время забыть о работе. Он честно пытался выполнить это обещание, но всякий раз в самый спокойный момент долгожданного отдыха начиналось буйство…       «Месье Нёвиллет» — обеспокоенная мелюзина стучалась в дверь, взывая к силам юдекса: «Госпожа Фурина подняла на уши весь дворец Мермония! Ей срочно понадобилась какая-то книга из вашего кабинета!» — на том выходной заканчивался. «Ваша честь, жандармы арестовали подозрительного мужчину! Он выловил всю рыбу из окрестных водоемов города» — юдекс оставлял чашку недопитого чая и шел на работу. «Месье Нёвиллет! Госпожа Фурина решила казнить одного из сотрудников дворца!». Это повторялось из раза в раз.       И вот в один из таких дней, когда Нёвиллет снова пытался остаться дома и отдохнуть, в дверь опять настойчиво постучали. — Месье Нёвиллет, — возле дома стоял молодой мужчина в опрятном костюме и с пачкой бумаг в руках, — из дворца прислали документы, которые нужно срочно проверить и подписать!       Юдекс тяжело вздохнул, неохотно поднялся со стула и медленно развернулся к двери, чувствуя на себе уничижающий взгляд Ризли. — Сейчас… — Не успев договорить, он, с трудом удержав равновесие от сильного толчка, грузно упал обратно на стул. — Верховного судьи нет! — Ризли подорвался с места так же внезапно, как рявкнул в закрытую дверь. — Он отлучился по делам! — Прошу прощения… Добрый день… — Опешивший секретарь, столкнувшись в дверях с начальником крепости Меропид, от неожиданности чуть не выронил бумаги. — А где его найти? — Он отправился за город. И не вернется ближайшие два дня. — Ризли хотел было закрыть дверь, но секретарь, поняв, что слышал голос никого иного, как самого Верховного судьи, набрался смелости и просунул в дверную щель ногу. — Мне очень нужно передать ему документы, Ваша светлость. Не могли бы Вы… — Нет! — Ризли ловко откинул ногу наглеца и захлопнул дверь, яростно сопя и шепотом сыпля проклятия на голову работяги, который так неудачно попался ему под руку.       Вернувшись на свое место к чашке горячего чая, Ризли хотел было сделать вид, что ничего не замечает. Но долго терпеть испепеляющий взгляд он не мог. Герцог прекрасно знал, что теперь последует за этим взглядом. Ох, и достанется же его дурной голове теперь. И за вранье, и за самовольство, и за толчок в грудь… Но разве он виноват, что его сердце украл трудоголик, который никак не может отказать своим подчиненным в помощи? — Ризли! — Нёвиллет редко повышал голос. В самых крайних случаях. Как сейчас. — Нет-нет-нет, — Ризли отчаянно замотал головой, — это невыносимо! Третий месяц подряд! Я не могу больше это терпеть! — Мою работу?! — Твоих подчиненных, бездна их побери! Назойливее них только мухи в жару! Да и тех хотя бы прихлопнуть можно! — Он же слышал, что я дома! Во дворце начнется хаос! — А еще он видел меня. Поэтому, скорее всего, будет держать рот на замке. — Превышение полномочий, Ризли! — Нёвиллет вскочил со стула и навис над герцогом. — Неприкосновенность частной жизни, Ваша честь! — Ризли повторил действие юдекса и, оказавшись выше него, прошептал тому на ухо: — Вторжение в вашу частную жизнь дозволено только мне, месье Нёвиллет, не забывай об этом.       Нёвиллет никогда не мог долго злиться на Ризли. Горячее дыхание герцога, опалявшее кожу, когда тот шептал, заставляло сердце юдекса трепетно замирать, словно маленький зверек перед хищником. В такие моменты Ризли сам напоминал ему дракона. И откуда у него только эти замашки? Свое золото он охранял с завидным усердием, злобно скаля клыки и устрашающе рыча, когда на его драгоценность посягали. Любого, кто осмеливался смотреть в сторону Нёвиллета, Ризли был готов разодрать когтями и выпустить душу наружу, если б мог и, если б у него были когти. И тогда Нёвиллет действительно начинал сомневаться, кто из них двоих еще дракон… — Нёвиллет, — Ризли приподнял пальцем подбородок судьи, — ты снова краснеешь. Мне нравится, когда ты так реагируешь. — Это все из-за чая! — Нёвиллет хотел отвернуться, отводя взгляд, но Ризли ему не позволил. — Чай из Сумеру оказался куда острее, чем я думал… — Да что ты? — Ризли саркастично усмехнулся. — В нем корица и имбирь. Еще бы от такого не краснеть… — Да неужели? — Герцог снова шепнул на ухо судье, слегка коснувшись губами острого кончика уха. — Ризли… — Нёвиллет шумно выдохнул, дрогнув. — Хороший, значит, чай. — Хороший… — Юдекс прикрыл глаза и подставился под горячие губы Ризли, но внезапно ощутил пустоту вокруг. — Тогда, видимо, сегодня нас ждет долгое чаепитие. — Что? — Хороший чай, говорю, тебе нравится. Будем пить чай. — Ризли натянул маску невозмутимости, делая вид, что вовсе не он только что изводил судью. — Он немного напоминает специи из Ли Юэ. Не могу вспомнить название. — Ризли! — Нёвиллет злился. Снова велся на манипуляции герцога. — Нет-нет, я сейчас вспомню. Какой-то там перчик… — Ризли демонстративно игнорировал возмущение судьи. — Небесный… Поднебесный… Заоблачный! Заоблачный перчик! — Не из-за чая! — Нёвиллет вскочил со стула и тут же оказался рядом с Ризли. — Что-что? — Я краснел не из-за чая… — Юдексу всегда тяжело давалось говорить такие вещи. Но каждый раз Ризли добивался своего. — Может, у тебя температура, Нёвиллет? Тебе жарко, и ты покраснел. — Ризли встал со стула и вплотную подошел к судье. — Видимо, ты заболел. — Нет… — Я не расслышал, повторишь? — Начальник крепости Меропид лучше всех знал толк в пытках. И для Нёвиллета у него был свой арсенал. — Мне нравится, — юдекс смущенно отвел взгляд, шепча себе под нос, — когда ты… — Завариваю чай? — Шепчешь… — Вот так? — Ризли снова коснулся губами покрасневшего уха судьи и прошептал что-то непонятное, опять заставив того дрожать. — Да-а…       Ризли усмехнулся, оставшись абсолютно довольным собой, и притянул Нёвиллета за талию, целуя за ухом. Всякий раз, когда герцогу в голову приходила мысль поиздеваться над юдексом, он издевался и над собой. Чем дольше он дразнил судью, тем сильнее распалялся сам. Глядя на покрасневшие от смущения щеки судьи, слыша его сбивчивое дыхание и жалобный шепот, видя, как тот вздрагивает и покрывается мурашками, Ризли с трудом держался, чтобы не наброситься на юдекса в ту же секунду.       Нёвиллет же всегда велся на игры герцога. Не потому, что не мог остаться непреклонным, а потому что, когда герцог опалял дыханием нежную кожу судьи, у того уходила земля из-под ног. Потому что, когда Ризли сначала раззадоривал, а потом внезапно делал вид непричастного, внутри Нёвиллета поднималась кипящая волна негодования и страсти, готовая вот-вот смыть с герцога его невозмутимость. Потому что, когда Ризли, наконец, выигрывал эту игру, судья лишь хотел поскорее оказаться призом в его руках. — Нёвиллет… — Ризли целовал его исступленно, влажно, страстно, подчиняя себе, сламливая его волю, сминая нежные губы и кусая. — Я так долго ждал… — Я знаю, прости… — Нёвиллет в его руках чувствовал себя тряпичной куклой, которая не падала лишь потому, что сильные руки герцога крепко прижимали к себе. — Я так скучал, Нёвиллет. — И я.       Когда им, наконец, удавалось отвоевать у своих работ выходной, им не было дела ни до чего, кроме друг друга. Они тонули в объятиях, путались в смазанных движениях, словно пытаясь слиться друг с другом. Им обоим всегда не хватало терпения, когда дело касалось лишь их двоих. Они бы и рады не торопиться и быть романтичными, но эти короткие и такие редкие выходные…       Не отрываясь от желанных губ, Ризли утянул за собой на диван Нёвиллета: усадил того себе на колени, сжимая пальцами талию так рьяно, что даже через рубашку наверняка должны были остаться синяки. Горячим дыханием он опалял обнаженные ключицы — бледная, тонкая, светлая кожа покрывалась пятнами сладкого стыда, который волнами стекал по телу Нёвиллета, концентрируясь в паху, и заставляя его дрожать всем телом, неистово желая близости.       Словно в отместку, Нёвиллет вжался в бедра Ризли, выбивая из того еле слышный жаркий стон; холодными тонкими пальцами он царапнул шею герцога, оставляя яркие алые борозды, позволяя своей собственнической драконьей сущности на мгновение вырваться наружу: Ризли должен был быть его — и душой, и телом, и в жизни, и в посмертии.       Дикое желание обладать, позволить себе наконец-то слиться с тем, кого он считал целиком и полностью своим, окутало его; рыча, он вновь впился поцелуем в губы герцога — тот, лишь самодовольно ухмыльнувшись, позволил на мгновение взять верх, поддавшись и сладко застонав в поцелуй. Прикосновения горячих рук Ризли словно оставляли после себя обжигающие следы: Нёвиллету казалось, что на его теле не осталось таких мест, где не проскользили бы широкие шершавые ладони начальника крепости.       Желание насытиться этим человеком сводило с ума; им хотелось не только обладать — держать в руках его ладони, целовать губы, запястья, припадать к его телу, как будто бы к единственному источнику в жаркой пустыне, — но и заставить его слиться с собой в единое целое. — Нетерпеливый, — хохотнул Ризли, мягко останавливая руки Нёвиллета. — А как же растянуть?.. — Быстрее! — Рявкнул юдекс, кидая нетерпеливый, полный жаркого желания взгляд на улыбающегося герцога. — …удовольствие? — Ризли сжал тонкие запястья судьи — тот недовольно скривился, поджимая губы.       Он дрожал — будучи оплотом холодной справедливости, неподвластной страстям и предрассудкам, он ощущал себя предателем самого же себя; Нёвиллет чувствовал бурю внутри — чувствовал, насколько сильно ему надо доказать не только самому себе, но и Ризли право владения; его тело изнывало по прикосновениям и требовало большего — тело требовало подчиняться тому, кто оказался сильнее. Тело требовало сдаться на милость победителя — и излишняя осторожность Ризли только сильнее распаляла желание.       Герцог коснулся губами тонкой шеи — со вздохом Нёвиллет откинул голову, давая больше пространства, и зажмурился до кругов перед глазами; герцог покусывал и ласкал языком покрасневшую кожу, то прихватывая так, что спирало дыхание, то целуя столь нежно и невесомо, что судье хотелось умолять его дать ему чуть больше прикосновений.       Или с силой прижать его непослушный рот к своей шее. — Нет, — Ризли перехватил потянувшуюся было руку юдекса. — Доверься мне.       Нёвиллет бессильно обмяк в его руках: он мог бы воспротивиться, мог бы заставить, мог бы подчинить своей воле — но тело и сама его сущность хотели не этого. — Вот так, — Ризли положил руки на бедра судьи и направил его, заставляя вжиматься в себя все ритмичнее и сильнее.       Пожалуй, с какой-то стороны это было даже унизительно — выпрашивать близости у какого-то человека, умолять его стонам, демонстрировать телом, чего он так жаждет, но Нёвиллет, единожды попытавшись задуматься об этом, отмел прочь все сомнения, когда Ризли тихо и жарко простонал ему на ухо.       Судья хотел, чтобы россыпь поцелуев на ключицах осталась там навеки рисунком; чтобы цепочка укусов на груди замерла во времени причудливыми узорами, горящими так же болезненно-сладко, как в моменты, когда их оставлял Ризли. И Нёвиллет сильнее выгибался в плавящих объятиях, отчаянно подставляясь под столь желанные прикосновения, в надежде хоть немного облегчить болезненное возбуждение. Но лишь едва ему показалось, что долгожданная разрядка была совсем близко, в животе возник тянущий узел возбуждения, Ризли беспощадно сжал пальцами упругие бедра, приподнимая и не позволяя больше ничего касаться. — Не так скоро, Нёвиллет. — С трудом выравнивая дыхание, герцог поддел пальцами пуговицы на поясе судьи. — Давай-ка сначала избавимся от лишнего.       Освобожденный от одежды пах приносил облегчение, одновременно смешанное с болезненной невозможностью довести себя до желанного удовлетворения. Теряясь в собственном исступлении, Нёвиллет лишь сильнее прижался к обнаженной груди герцога и уперся лбом во влажный от пота перекат плеча. Все, что ему сейчас было нужно, чего он отчаянно желал больше всего — почувствовать Ризли глубоко внутри себя, овладеть им всем без остатка, ощущать, как член герцога заполняет его от и до.       Окутанный жалобными стонами юдекса, Ризли пальцами расчертил на его коже неуловимый замысловатый рисунок, собрал влажные блестящие капельки с вздымающейся груди, поднявшись от подрагивающего живота к самой шее, задевая самые чувствительные места. Там, где на груди Нёвиллета оставались яркие алые следы поцелуев, теперь невыносимой легкостью ощущались прикосновения горячих пальцев герцога. Нёвиллет не мог больше подавлять желание обладать человеком, желание, подчинившись его силе, ждать и выносить эту сладостную муку, в которой он утопал.       Влажными горячими губами он поймал пальцы Ризли и провел по ним языком — словно сытый хищный зверь забавлялся с добычей, — вылизывал сухую кожу, прикусывая и принимая глубже. — Упрись мне в плечи, — Ризли приподнял бедра Нёвиллета и с силой сжал ягодицы, оставив на них ярко-красные следы пальцев.       Нёвиллет болезненно застонал и шумно выдохнул, когда влажные пальцы герцога резко вошли внутрь, не дав ни минуты времени, чтобы привыкнуть. Перед глазами заплясали искорки, — зажмурившись, юдекс с силой насадился на пальцы и качнул бедрами, безмолвно прося Ризли скорее заполнить его и сделать своим. Ему было плевать, что на следующий день он бы не поднялся с кровати от жуткой боли, если бы Ризли не стал его растягивать; он хотел, чтобы внутри вместо пальцев был твердый член герцога, растягивал его, делал своим и проникал так глубоко, что было бы видно его очертания через тонкую мраморную кожу впалого живота. — Пожалуйста, Ризли. — Нёвиллет соскользнул с пальцев и, словно мольбу, прошептал герцогу в шею. — Я хочу тебя. Прошу…       Член Ризли больно растянул раскрасневшееся колечко мышц, туго обхвативших его. Нёвиллет задрожал всем телом и сильнее сжал плечи герцога, ногтями оставляя следы, обжигавшие кожу. Боль от проникновения, звеневшая где-то глубоко в сознании, тут же перебивалась отчаянным желанием; обжигающее дыхание Ризли лишь сильнее спутывало разум, заставляло хотеть скорее довести его до безумия, до бесконтрольного возбуждения. Стать одним целым — из боли, страсти, желания и невыносимой жажды — Нёвиллет выгнулся в пояснице и насадился настолько глубоко, насколько позволяли ему силы.       Ризли двигался медленно, вынуждая юдекса с каждым размашистым толчком проходить через все ощущения: от режущей боли, к яркой вспышке жара во всем теле от прикосновения к чувствительной точке, до абсолютной заполненности, от которой спирало дыхание и в уголках глаз собирались слезы. Обычно спокойный и сдержанный Нёвиллет, всегда сохранявший хладность и трезвость разума, во властных руках Ризли становился ярче и ослепительнее самой прекрасной звезды на бескрайнем небе; его исступленные стоны звучали слаще и чувственнее любой другой песни Тейвата, услаждая слух. — Коснись меня, Ризли… — Нёвиллет судорожно зашептал куда-то в шею герцогу, когда тот начал двигаться быстрее. — Овладей мной целиком.       Словно необузданная стихия в свой хаотичности и безумии; утопая в тягучих сладких стонах, теряясь в поцелуях — жарких, влажных и смазанных, двое слились в единое воплощение страсти, одержимые, опьянные друг другом. Широкая ладонь Ризли двигалась по измучившемуся без прикосновений члену Нёвиллета в такт с движением его бёдер; резче, быстрее — юдекс захлебывался в собственных стонах, срываясь на жалобные всхлипы. Впившись в губы герцога, будто страждущий в последний источник живительной влаги посреди пустыни, Нёвиллет опустился так глубоко, что почувствовал пульсирующий член Ризли внизу живота, вырвав у того из груди громкий хриплый стон. Тело пробила мелкая дрожь, заставляя сжаться и тихо заскулить от невыносимо сладостной тяжести; перед глазами вспыхнуло и тут же рассыпалось множество мелких огоньков, вскружив голову. И Нёвеллет обессиленно обмяк в руках Ризли. — Мой дракон… — Ризли нежно поцеловал юдекса во влажный висок, задержав прикосновение, и притянул ближе к себе, обнимая. — Побудь вот так еще-немного. — Я ведь… Все еще в тебе… — Герцог было немного отстранился, но горячая ладонь обхватила его за шею и не дала двинуться. — Именно…       Нёвиллет мелко подрагивал, млея в нежных, ласковых объятиях Ризли, и довольно улыбался, думая, что остался незамеченным. Дракон где-то под ребрами довольно урчал, сполна получив все, чего так страстно желал; получил своего человека от и до без остатка, без шансов на спасение от жадности и власти древнего существа. В следующий раз, думалось Нёвиллету, стоит охотнее отказывать подчиненным и устраивать себе выходной.