Две прямые

Сугуру Гето всегда был склонен к непредвзятой наблюдательности. Так уж вышло по несчастному стечению обстоятельств, что наблюдать ему больше всего приходилось в первую очередь за Сатору, во вторую очередь (спасибо жизнеутверждающим нововведениям) за котятами, объявление о которых они дружно печатали, пока принтер не взорвался дымовой шашкой, и только в третью, самую последнюю очередь, за Секо. Больше персонажей, выходящих за круг его обзора, особо не наблюдалось, и Гето никогда о них особо и не парился должным образом. Непредвзятое наблюдение, помним, да? Близится конец январских каникул, которые Сугуру провел в доме своих родителей, и вот настало время возвращаться уже в иной дом, ставший за этот год не хуже изначального. Первый курс колледжа потихоньку сменяется вторым, а они даже этого не замечают. Явно не сейчас. Сейчас забота другая. Будущее лишь завтра, прошлое было вчера, но в настоящем они выдыхают из себя теплоту в виде облачков пара. На тротуар падает большими хлопьями замороженная витиеватыми узорами вода, касается черных ресниц Гето, из-за чего друг посмеивается, так как глаза Сугуру становятся слишком странными. Снег облепляет район Синдзюку. Машины кучно двигаются, не прекращая гудеть клаксонами в многокилометровой пробке, яркие, устремляющиеся ввысь неоновые вывески и экраны сверкают сквозь снег. Это нельзя назвать какой-то бурей. Нет. Ветра нет абсолютно. Большие снежинки мирно опускаются на дороги. — Выглядишь, как нахохлившийся кот, — улыбается Годжо, разглаживая складки только-только приклеенного на столб объявления о котятах, которых они отдают в добрые руки. Сугуру прячет нижнюю часть лица в толстом горле свитера, пока на его распущенные волосы нежно оседают пушинки снега, оставаясь на черноте яркими вспышками. И правда будто кот, вышедший на мороз. На черном все белое видно ярче возможного — ярче уже просто некуда. Распущенные волосы, отросшие чуть ниже плеч, все равно что черная одежда, облюбленная белой кошкой. Гето стоило заколоть пучок, но так у него бы быстрее замерзли уши. Будто бы волосы на что-то сильно влияют, а как же. — Заткнись, — бубнит Сугуру в горло свитера, спрятанного под курткой. Сатору, в отличие от него, попал в свою естественную среду — он смог бы спокойно поселиться в горах на замену Юки-онны. Снег укрывается в волосах Годжо так, словно он падает на сугробы, а не на человека. Возвращаясь к моментам наблюдения, Сугуру считает и знает наверняка, что Сатору вырастили в пробирке. Такие дети либо самые невыносимые, либо самые невинные на всем свете — позавидовать может только новорожденный ребенок, еще не открывший глаза, а значит, не познавший все дерьмо капиталистической системы ценностей. Расслабленный изгиб спины, в меру широкие плечи (у Гето явно пошире), торчащие швабровым ершиком волосы, на вид крайне жесткие, но на деле, каким бы шампунем для котят Сатору по ошибке ни пользовался, они мягкие, как пух. Острые колени, высокий рост, тонкость костей. Сугуру бы не сказал, что друг сильно отличается от него самого, но, может, то ли из-за черт лица, то ли из-за чего-то еще Годжо выглядит так, что крутится в голове всегда лишь одно слово. — Шпала. — Че ты там бубнишь?.. Тонкая вытянутая шпала. Может, все дело в штанах, которые Сугуру обычно носит… — О чем ты там опять задумался? — Сатору подходит к нему ближе. Сатору, на котором теплая вязаная кофта, бордовый шарф, оплетающий шею, и короткий пуховик, смотря на который хочется спросить, не покрылись ли его гениталии корочкой льда еще. Годжо прячет руки в карманах, наклоняясь чуть бочком, чтобы взглянуть на друга снизу вверх и привлечь его заблудшее внимание блеском глаз. Руки же Гето, сжимающие в файлике распечатанные объявления, красные от жгучего холода. — Не витай в облаках, когда я рядом, — в словах Сатору детское собственничество, а в глазах — наполовину серьезное недовольство. Но только наполовину. Другая половина отвечает за то, что если Сугуру не обратит на него внимание, друг ткнет его пальцем в лоб грубо и абсолютно не нежно. Гето воспринимает это как должное, не придавая никакого значения действиям друга. Никогда не придавал, но всегда его понимал. — Хочешь, чтобы я тебя пригласил? — медовые драконьи радужки прищуристо глядят на два больших алмаза. — На небеса-то? — выпрямляется Сатору, добившись желаемого. — Не, меня туда не пропустят — я фейс-контроль не пройду на первой же ступени вознесения. Лучше латынь подучу, — улыбка трогает его губы, после чего оба парня шагают рядом друг с другом вдоль по улице, не обращая внимания на прохожих — лишь запахи и яркие цвета цепляют их взгляды. — Латынь? — А мне с тобой в Аду что, на японском разговаривать? — Хочешь, чтобы я с тобой там сварился? — Сугуру косится на друга. Сейчас же, честно говоря, свариться в чем-то горячем он не прочь. — Я хер пойми, кто там в чем будет вариться, но надеюсь, однажды церковь канонизирует тебя как святого великомученика Сугуру Гето, — это был не тонкий намек на его излишнюю моральность, которую Сатору не понимает, но принимает абсолютно спокойно и без нервозности. — Я буддист, — дружески напоминает парень, на что Годжо отмахивается в прямом смысле, будто у него рядом с лицом жужжит муха. — Да хоть анархист — в этом мире судит тебя не Бог, а чувак тебя сильнее. Сатору никогда не относился к точке зрения Сугуру плохо, но и высказывать свое мнение на данный счет не боялся никогда. — О, давай купим, — Годжо вдруг резко меняет траекторию своего полета, заворачивая к уличной маленькой забегаловке на колесиках, за прилавком которого стоит бородатый мужичок и продает горячие паровые булочки с различными начинками. Они встают в небольшую очередь из трех человек перед ними, и по истечение двух-трех минут Гето говорит вслух: — Холодно. Он уже убрал листовки в закинутый на одно плечо колледжский рюкзак и спрятал руки в карманах, но лучше от этого не стало. — Твоя фамилия буквально значит снег. Две с мясом, — Сатору показывает на пальцах мужичку, когда приходит их черед. Он особо не раздумывает, когда берет за двоих, но не из-за того, что он выучил вкусовые предпочтения Сугуру наизусть, а потому, что их нет. Ему нравится все, по вкусу не напоминающее проклятия. Если бы был конкурс на самого непривередливого едока в мире, Гето бы выиграл кубок из чистого золота. — Если горнолыжный курорт можно назвать таковым, — да уж, в самом начале Сатору долго не мог перестать прикалываться. — Это не значит, что я должен жить в сугробах, — ворчит Сугуру, дополнив: — Твоя фамилия тебе тоже не соответствует. Она в прямом смысле значит добродетель. Годжо на это лишь бессмысленно усмехается, принимая завернутые в бумажку горячие булочки и отдавая купюру мужчине. Они отходят в сторону, к уличному китайскому фонарику рядом с одним из заведений, и Сатору делится покупкой. Они молча принимаются кушать, слушая громко играющую музыку из бара рядом, сигналы машин, смех подростков, проходящих мимо. Сугуру заправляет свободной рукой волосы за ухо, откусывая булочку, и Годжо невольно следит за спадающей обратно на лицо прядью так, словно играет в наперстки. Гето уже не обращает на нее внимания, несмотря на то, что есть становится дискомфортно — кажется, кроме горячей вкусной еды его сейчас ничего не колышет. Сатору сует руку в карман штанов, пока второй засовывает булочку в рот, прикусывая зубами, чтобы держалась крепче. Язык немного жжется. Парень обходит игнорирующего его друга стороной, доставая черную обыкновенную резинку (не спрашивайте никогда, откуда она у него) и слепо проводя рукой по лбу друга, чтобы захватить все ускользающие волной пряди. Они рассыпаются через тонкие пальцы Сатору, оплетают их графитовой чернотой на бледной, покрасней от мороза коже, и неприветливо поддаются настойчивости. Годжо выдыхает горячий пар через розоватый нос куда-то Сугуру в шею, нехитрыми движениями завязывая другу тугой хвост, чтобы точно ничего не выбилось, а после спокойно прислоняется к стене позади, прямо под этим самым китайским фонариком.