Две прямые

Ярко-зеленая чайная плантация блестит под солнечным светом выделяющимся холмиком — одним из многих, проносящихся мимо. На возвышенности, среди тонких тропинок между высадками, стоит маленький домик с угловатой крышей — даже и не домик вовсе, а так, навес, чтобы посидеть. Никакой жилой местности, кроме мелькающих деревень не остается — лишь тонкие прутья цепляются столб за столбом, и иногда в помещение автобуса закрадывается горячий воздух двадцати восьми градусов под палящим солнцем. Кондиционер спасает всю дорогу. А ведь лето еще даже не наступило. Красочному маю, разбавляемому свежим ветром, в спину дышит июнь, но пока за окнами общественного транспорта цветущая весна, на которую ни у кого из них нет аллергии. Сатору бросает взгляд в конец автобуса, где у самой задницы, на трех местах сидит Секо, Нанами и Хайбара, играя в какую-то карточную несложную игру, чтобы скоротать время за поездкой в их выходной день. Недолго глядит на них, откидываясь на спинку сиденья и сползая вниз. Выдыхает скуку в воздух. Они должны приехать минут через пятнадцать-двадцать, поэтому терпеть осталось немного. Годжо бросает взгляд на сидящего рядом друга, наблюдает некоторое время за тем, как он мирно и очень тихо дышит, прислонившись головой к окну. В ухо воткнут один белый наушник, а в ухо Сатору — второй. В плеере играет «Sugiru Haru No» от группы Lamp, альбом которых вышел только в начале весны. Сам плеер мирно лежит у Сугуру в ладони, и Годжо постоянно кажется, что скоро он вывалится, поэтому периодически поглядывает на него, но гаджет не собирается хозяина бросать. Сатору умирает со скуки. Сатору расползается соплей по всему сиденью, ворочается, смотрит в окно, глядит на играющих ребят, пытается заснуть, считает в голове овец, вспоминает молитву из детства, слушает строчки песни, разговаривает с Буддой, разглядывает в открытую других пассажиров, доводит их до инфаркта своей каменной миной и чернющими очками, вновь укладывается на плечо Гето, не засыпает, и достает из кармана свободных шорт до колена маркер, который взял с собой, чтобы нарисовать сердечко на одном из старых исписанных домов другого города, и открывает колпачок. Сатору не нужно много думать. Он человек сравнительно простой. Осторожно, не будя Сугуру, Годжо вырисовывает тонким маркером большой круг вокруг глаза друга. Чуть ниже брови и чуть ниже глаза. Никто ему об этом не сказал. Ни правильный Нанами, ни добродушный Хайбара, ни, уж тем более, Секо, потакающая им в том случае, если развлечение ей нравится, — она никогда не принимает чью-то определенную сторону, оставаясь в нейтралитете. — …Написано, что закрыто до понедельника. Сугуру читает приклеенную на витрину киоска бумажную записку, вздохнув. Потом засовывает тающий фруктовый лед со вкусом клубники в рот, прикрывает руками сверху глаза, прислонившись к окну, чтобы в темноте разглядеть какие-нибудь силуэты. — О, там есть всякие фигурки, похоже, — просто так озвучивает сей факт чуть погодя, пока Сатору, прислонившись взмокшей спиной к киоску, сидит на корточках. Чертовски жарко. Предзакатное солнце добирается до его ног, жаля, словно морская оса. Голубое мороженое незаметно стекает по ладони, и парень высовывает язык, слизывая сладкие капли, пока те не зажарились на раскаленном асфальте. Наверное, выбирать столь жаркий день для поездки было не самым благоразумным решением, но он ни о чем не жалеет. Приехав в Камакуру, они первым делом посетили главную достопримечательность города в виде одиннадцатиметровой бронзовой статуи Будды Амиды, после чего все разбрелись по парам: Сатору с Сугуру отправились в святилище Цуругаоке Хатимангу по заявке Гето, а после пошли шароебиться по всем возможным местам, где продают вкусную еду и выпечку; Кенто с Ю двинулись к музею современного искусства, а вот как время проведет Секо никому не было доложено, но все они уверены в том, что раз девушка решила прогуляться одна, значит скучно ей точно не будет. Место общего сбора на острове Эносима в семь вечера, и Сатору с Гето надо бы уже двигаться в сторону станции, на которой ходят поезда, чтобы успеть к назначенному часу и всем вместе прогуляться по достопримечательностям. Но выходить из тени на солнце страшно. — Прекрасная сегодня погода. Прямо летняя, — мимо проходит женщина лет под пятьдесят со своей подругой, и оба парня прослеживают за ними зрачками. Верхняя губа Сатору брезгливо тянется к носу. — Изолируйся. — Согласен. Моральные принципы Гето отступают на двадцать пять километровых шагов, когда дело касается таких гандонов. — Но на станцию нам все равно попасть надо по солнцу, — добавляет Сугуру, выбросив палочку из-под мороженого в стоящую рядом мусорку. Он первым делает шаг из тени, обернувшись на друга. — Пошли, Сатору. Сатору смотрит на него, улыбнувшись через три секунды и поднявшись на ноги. Гето в своей гавайской оранжево-голубой рубашке и с кругом во весь глаз сам похож на солнце. К моменту, как они встречаются с ребятами, остров искажается под оранжевыми солнечными лучами, скользящими сквозь листву деревьев по ступенчатому пути к очередному храму. Вокруг них ходят туристы, молодые пары фотографируются, а дети просят купить виноградное мороженое в одном из ларьков. С наступлением темноты зажгутся китайские фонари, установленные вдоль тропинок, яркие красные оттенки храмов непроизвольно засияют вместе с ними, и они ждут этого, отдыхая у прибрежного ресторана. Бесконечные разговоры на пустые бессмысленные темы, тень улыбки на лице вечно серьезного и чем-то недовольного Нанами, которому нравится, — явно нравится — здесь находиться. Ю шутливо бьет его в плечо, Сугуру посмеивается, потихоньку поддерживая нарастающий диалог, но всегда центр внимания отдает экстраверту-другу, способному чесать языком без умолку. От холмов до статуй, от фотографий на телефон вида на горы до совместного спонтанного селфи, от записки с пожеланием, привязанным к храму до покупки бенгальских огней, потому что Сатору посчитал, что им это надо. Солнце яркими слабыми бликами отражается во всколыхнувшейся воде, когда Годжо брызгает Гето. — Я утоплю тебя! — Сугуру тянется за парнем, который со смехом отплывает дальше от него, а после вообще с головой исчезает под водой. Он явно вцепится стоящему на дне Гето в ноги. Так и происходит, и Сугуру слепо запускает руки в воду, пытаясь нащупать эту бестолковую белую башку, но Сатору уже испаряется с морского дна точно скат, учуявший опасность. Годжо выныривает откуда-то сбоку, улыбается, зачесывая мокрые волосы назад, и глаза его могли бы сливаться с морем, но сейчас они ярче, голубее, ослепительней. Ни как море, ни как небо. Он поднимает руку, показывая Гето маленькую круглую ракушку, которую нашел случайно на дне, и Сугуру, вмиг сменив настрой, говорит спокойно-серьезное: — О, здорово. Не видел еще здесь ракушек. — Ага. Мелкая, — соглашается Сатору, и вдруг замахивается, насколько ему позволяет вода, чтобы закинуть только найденную ракушку далеко вперед, чтобы та плавно уходила на дно к водорослям. Они дурачатся до тех пор, пока солнце не исчезнет, лишив их всякого тепла (наконец-то). Ходят вдоль берега по воде, глядят на людей, разводящих костер прямо на песке и жарящих на нем зефир с громким, немного пьяным смехом. Заведения и дома, точками раскиданные среди холмистой местности светятся, по небольшой набережной прогуливаются люди, а из заведений отдаленно слышится приглушенная музыка. — Нам стоит заселиться, пока совсем поздно не стало, — голос разума в виде блондинчика Нанами Кенто напоминает старшекурсникам о том, чего они еще не сделали. — Не напрягайся так — мы все успеем, — Секо лениво затягивается сигаретой, шлепая босыми ногами по маленьким волнам, бьющимся об ее ноги. В руке она таскает свою обувь. — Своим дымом ты портишь морской бриз, — ворчит на нее Сатору, шагающий впереди, но по песку. Все еще не обсохший, голый до шорт и с волосами, как у морского ежа. — Какой ты чувствительный мальчик, — губы девушки подначивающе растягиваются. Она переходит на легкий бег, звук бултыхающейся воды усиливается, когда Иери обгоняет парней, чтобы теперь никотин еще сильнее попадал на них. — Засранка, — нос Сатору привычным образом скукоживается, на что терпеливый Гето лишь улыбается, обернувшись на Ю с Кенто: — Вы не хотите еще по острову погулять? — Я хотел поесть панкейки с матчей, пока ларек не закрылся, — делится Хайбара, не видя и, похоже, не слыша, как устало вздыхает Нанами. Зато Сугуру прекрасно видит, а потому говорит: — Тогда идите сейчас, пока есть возможность, а потом заселитесь в отель. Секо, скорее всего, будет очень поздно, — потому что может пойти пить. Хорошая возможность для нее, на острове, где нет ни одного учителя, способного задушить ее нервные клетки своими нравоучениями. Прибьется к какой-нибудь компании, с ней попробуют флиртовать, и вернется она под утро, едва просыпаясь. Будто ее этой ночью никто и не встречал. Сугуру с Сатору никогда в ее жизнь не углублялись, и что там она делает в неленивое для себя время под большим вопросом. Люди ее развлекают настолько же, насколько и не интересуют в принципе. Гето замедляет шаг спустя минуту после того, как парни уходят, и задницей падает на песок, выдохнув весь этот день на морскую гладь. Сатору оборачивается на друга, поняв, что стоит сделать остановку, пока Секо уходит дальше и дальше, не обращая на них никакого внимания. Годжо вытаскивает из прозрачного бумажного пакетика три бенгальских огонька, два из которых протягивает другу без слов. — Два? — парень поднимает на друга взгляд, взяв палочки. — Чтоб обе руки занять, — Сатору опускается на корточки рядом с ним, достает из мокрых шорт зажигалку, которую выкладывал, пока купался, честно. — Ты идиот? У тебя мокрая одежда и ты положил ее в карман? — Гето крючковатым образом выгибает бровь. Ему бы только на рыбалку ходить. — А должен был таскать в зубах? — Годжо прислоняет палочку кончиком к палочке друга, и тот автоматически втюхивает в этот дуэт еще и третью. — Не вздумай использовать бесконечность, — предупреждает Гето, на что парень растягивает губы, чиркая колесиком зажигалки несколько раз, пока короткая вспышка не превратится в полноценный огненный язык. — Хорошо-хорошо. Сугуру хочет, чтобы все было честно и обожгло не только его. Огненный спектакль начинается почти одновременно. Сверкающие желтые вспышки звездами шипят и разлетаются в стороны, освещая улыбку Сатору, который фактически ничего не делает, кроме того, что просто смотрит, как с молниеносной скоростью одна миниатюрная пламенная комета сменяет вторую, третью, двадцатую. Радужки Гето, подожженные светом, чуть ли не сияют, и цвет его глаз смешивается с бенгальскими огнями. В этот день, взглянув на мирно сидящего Сугуру, Годжо думает, что его глаза гораздо красивее его собственных — двух алмазов Хоупа. Сливаясь волосами с чернотой вокруг, со сверкающими волчьими радужками, глядя на догорающие коробочные фейерверки, вряд ли бы Сатору смог сровняться с их завораживающим спокойствием. Гето до слепоты внимательно следит за исчезающими звездочками вплоть до момента, пока последняя не померкнет, превратившись в серый дым. — Думаю, теперь стоит… Фраза остается недоговоренной навсегда. Годжо нагло и беспардонно касается его губ своими — солеными немного от морской воды, суховатыми от духоты — не закрывая глаз, а лишь чуть прикрывая их, чтобы иметь возможность запечатлеть момент смены непоколебимости на удивление. Пошатнуть мирное состояние Сугуру всегда было невероятно просто. А Сатору всегда нравилось это замешательство и не было ни одного дня, когда оно бы ему надоело. Он достаточно быстро закрывает глаза с концами, достаточно напористо надавив на Гето, чтобы тот включил мозг как можно раньше и ответил, а не сидел истуканом, и тот не уступает, быстро вторив действиям Годжо. Поцелуй углубляется, но не перестает быть спонтанным, приятным и обычным одновременно, по-прежнему странным. Эту странность Сугуру потихоньку ощущает все меньше и меньше, стирает грани этого понятия и не задумывается особо, потому что причин для размышлений у него нет. После того раза, в какую-то секунду показавшуюся Гето непоправимым концом, он думал, что между ними вещи должны сменить угол наклона хотя бы на один градус, но, что бы ни говорил парню тревожный разум, угол сменился лишь на фокусировку более романтического контакта, чем на что-то плохое. Не изменилось ничего. Изменился климат, месяц, сезон, время, даже солнечная система наверняка взяла другой курс, а их дружба застыла между жизнью и смертью вечной статикой. Сугуру не ощущал ничего необычного, как и Сатору, понятия отношения к людям для которых смыты и размазаны странными цветастыми пятнами. Они дорожат друг другом. Как и в каких смыслах — для них значения не имеет, как и разницы тоже. Сатору по-прежнему выражает свою привязанность бездумно: котом подходит, хвостом обводя ноги, бьется головой об руку хозяина, щекотит его кожу своими белыми усами. Сугуру по-прежнему ему это позволяет. Годжо первый, как оно часто происходит, отстраняется от его лица с чеширской улыбкой и не говорит по этому поводу ничего. Будто бы вообще есть, что сказать. — Я бы поспал здесь, — заявляет Сатору. — Как неотесанный дикарь? Проснешься, а на твоем теле будут сидеть бабочки, сжирая соль. — Романтика, — пропевает Годжо, поднимаясь на ноги. — У тебя слишком ебанутое представление о романтике, — Сугуру неохотно поднимается вслед за ним, и они оба двигаются на ресторанную музыку и гомон людей, отдаляясь от природного шума волн. И Сатору с непоколебимой улыбкой добавляет: — Хочешь — составь мне компанию: бабочки будут есть соль с нас обоих. Сугуру становится вполне ясно, что ни один адекватный романтический фильм представление о любовном времяпрепровождении Годжо не изменит никогда.