***
— Ты меня вообще слушаешь? — Розалина нагло отобрала телефон Куникудзуши и с нескрываемым раздражением смотрела в отстранённые от мира глаза антихриста. — Нет, но если что-то важное – повтори. — Да ты... чёрта с два! — девушка не находила слов, чтобы в очередной раз съязвить, ибо все дежурные фразочки уже давно козыряли в бою. Та перевела взгляд на дисплей телефона, где отображались личные сообщения Кадзухи. Глаза округлились, из уст сошёл страдальческий вздох, из которого можно сделать вывод о степени недовольства ситуацией, усталости от детских драм и нарушения как таковых не поставленных правил, — совсем голову утратил, как на свет сошёл? Да он ведь теперь выкинет к монахам свой мобильный и будет терзаться в сомнениях ещё сто и один год! Удали этот позор, ради... в кого ты там веришь, себя? — Да стал бы что-то удалять! Неужели я не могу завести беседу с человеком из своих эгоистичных побуждений? Я изверг какой-то, изолированный от общества чтоль? Да и не твоё дело, что и кому пишу, тебе бы лучше за своими действиями следить и практиковать свои навыки. И покинь уже мою непутевую комнату, пока не придушил силой мысли, — возмущённым тоном ответил Куникудзуши. — Ты что-то путаешь, придушит он, — Розалина снисходительно улыбнулась и вернула телефон в руки владельца, — думай мозгами, а не устраивай цирк от нечего делать. Ты – серый кардинал, на котором огромная ответственность за мир, — девушка вернулась в сидячее положение на односпальной кровати и опёрлась головой об стенку, рассматривая парня, взгляд которого отличался от минуты ранее. — Всё сказала? — легкая улыбка озарила лицо Куникудзуши, а затем в мгновение была подавлена нечитаемым выражением лица. Один лишь едва заметный прищур не предвещал что-то хорошее. Он лежал на спине, но приподнялся на локтях, дабы взглянуть в глаза Розалине. Ответом на вопрос послужил кивок. В этот же миг девушка прокашлялась и сжала обеими ладонями застеленное одеяло, когда ощутила эфемерное удушье очень горячими руками. Это было простым мгновением, однако все краски страха дали о себе знать; Розалина панически хватала воздух, словно боялась, что невидимое удушье продолжится. — Не зря же потратил пять часов на тренировку сегодня? Арлекино не щадит, — Куникудзуши поднялся с кровати и встал напротив окна, через которое ничего примечательного не рассмотреть, кроме продолжительной лесной гущи. Комната была удивительно светлая, что уж никак не подходило её временному обладателю. В особенности, наклеенные пурпурные розы у зеркала за туалетным столиком, — это был простой блеф, не смотри на меня так жалко, — парень улыбнулся, когда собственным нутром ощущал внутреннюю панику Розалины. — Каким образом? — Ты не сможешь подобное сотворить сейчас, мы с тобой совершенно разные, — сразу предупредил парень, — надо настолько поверить в собственную представленную картину в голове, что не различить грёзы от материального мира. — Выходит, возможно настолько заиграться, что и мир разломишь пополам? — Розалина изумилась. Моментами она забывала, кто перед ней находится, что этот «человек», безусловно, обладает истинной силой и является основной фигурой в спектакле. Это осознание сейчас заставило мысленно отгородиться ещё подальше, но за спиной Розалины уже находилась холодная стена. Она враз стала ощущать дискомфорт от подобной компании, что имеет уж слишком противоречивый образ. — Нет, к сожалению или счастью. Мир был создан силами свыше, и я могу управлять физически только незначительными вещами. А тебе бы стоило подкрепить собственное энергетическое поле. Вдруг тебя кто-то другой задушить захочет, или ещё что? — Меня за это не один раз упрекнула Рэйн, давай только ты не начинай... — девушка смотрела на антихриста умоляющие, — и почему Тигнари не предупредил, что эта женщина так жестока и непонятна? — К слову, как проходят твои занятия? — Идёт только второй день, не могу сказать что-то конкретное. Но в любом случае, я определилась с направлением, по которому хочу специализироваться – демонология. Если до этого питала сомнения, то сейчас уже окончательно осознаю желание. Досконально изучить все аспекты за столь короткий промежуток времени, как жизнь, не выйдет. Однако я постараюсь сохранить собственные знания и передать их последующей реинкарнации. Признаться честно, вызвать маркиза Фенекса было спонтанной идеей, которую мне подкинули карты. Даже не особо верила, что попытка увенчается успехом. Мы с ним изучали артефакторику и воздействие различных факторов на человека. Твои занятия, вижу, поэффективней. — Мне и учится толком не надо, — пожал плечами Куникудзуши, — как и применять силу, это лишь приемы на крайнюю меру. Мне не составит труда заставить человека слепо повиноваться, если уловить через нити судьбы его желания и надавить на них. — И о чем же я мечтаю? — тон Розалины приобрёл отголоски насмешливости. На первый взгляд, она никак не воспринимала слова парня как нечто серьёзное. Тяжело идентифицировать его как настоящего антихриста, и, наверняка, Розалине когда-нибудь да придется быть аккуратней. Куникудзуши сделал габаритный шаг навстречу к сидящей девушке и вплотную подошёл к кровати, расположив одно колено на ней. Нагнулся некомфортно близко к ведьме, рассматривая серые глаза, что отражали лукавость. Стоит взглянуть глубже – и за приторной едкостью, чувством уверенности в себе и непоколебимой волей хранилось нечто дрожащее и скрытое от мира; что расположено на дне души и не подлежит осмотру. Розалина ощущала чрезмерно пристальный взгляд, что иллюзорно прожигал её нутро. Было дискомфортно, и весьма сильно, словно на тебя, нагого и ранимого, осуждающе смотрят глаза демона. Куникудзуши видел всё: от подавленности до ненависти к этому миру, опасению быть брошенным и паническому страху любить. Это чувство потери живёт в девушке уже не один год. Оно распустило корни по всему телу, въедаясь в кожу с кровью, устанавливая свои тоталитарные режимы. Словно нет возможности искоренить это лихо. Необязательно быть экспертом, чтобы понять, о чём же кричит внутреннее состояние Розалины. — Мечтаешь быть любимой после потери близкого человека. Чтобы всё не закончилось так трагично, как раньше, — более задумчиво констатировал свой довод Куникудзуши, разглядывая лицо ведьмы, что поникла в один миг, опустив свой взгляд на колени. — Допустим. Больше не говори ничего на этот счёт. — Не собирался. Комната повисла в молчании, подкрепленной ощущением скуки от Куникудзуши и внутренними терзаниями Розалины. В кое-то веке, это знатно поднадоело, учитывая, что данная обстановка не покидает двух знакомых уже как несколько минут. — Если ты не намерена больше говорить, лучше уйди. Только давишь своим унынием. — А самому? — девушка рвано отодвинулась от стены, едко цепляясь взглядом за непоколебимое выражение лица Куникудзуши, — у самого не жизнь, а менуэт Боккерини, что так легко всё воспринимаешь? Думаешь, отпустить – раз плюнуть? Ну так покажи на своем примере, давай. Ответа не поступило ни через минуту, ни через две. Куникудзуши задумался, вспоминая каждое жизненное мгновение. Те времена, когда он не чувствовал себя человеком, когда существовал для галочки и не надеялся на что-то. Может, печать снялась, но какое отличие предыдущей жизни от нынешнего времени? Он всегда был неполноценным, пустым и простым инструментом в руках дьявола. Куникудзуши сошёл на свет ради того, чтобы осознать всю собственную бессмысленность. И чтобы не казаться уж настолько жалким, будет подпитываться мнимым статусом и своим предназначением. Его уже никак не колышет факт, что всё идёт предначертанным исходом. Раз все так этого хотят – пожалуйста, наслаждайтесь. Все его цели являются одним целым с задуманным планом. — Моя жизнь хотя бы имеет значение, — Куникудзуши планировал сказать это в привычном спокойствии, но фраза пестрила яркими оттенками подавленности и сожаления. Он сел на край кровати и закинул ноги, скрестив их, — если не я, то мир утратит жизнь и прекратит своё существование. — Ты поспособствуешь его возрождению, — поправила девушка, — и аналогично погрузишь его в хаос перед этим. Не задумывался о том, что все дела можно было провернуть без тебя? Так почему ты уверен, что чего-то стоишь, когда остальное человечество – ходящий сброд? — Можно, но не сделано. Значит, я ключевая деталь тяжёлого механизма. Прими ты это. — Но без других запчастей ты ничего из себя не представляешь. Просто красиво располагаешься в устройстве, но не функционируешь. Да и если так подумать, — Розалина рассматривала свою кисть на руках, равномерно перебирая собственные пальцы. Разговор давался тяжело, эта ненавязчивая моторика помогала в распределении своих эмоций по телу и разговору, — любая мелочь в совокупности воссоздаёт картину. То, что тебе кажется незначительным – для кого-то является источником определённых эмоций, стимула для действий. Каждый тривиальный человек будет коммуницировать с таким же простаком, тот вдохновит другого, он окажется более крупной деталью, и всё образуется в цикл. Разве человек не может создать собственную жизнь, получать эмоции и быть значимым для себя, своих ближних? Не в совокупности всей планеты, просто для своей личной системы, отведённого в бытие уголка. — Я просто завидую, — Куникудзуши вновь поднялся со спального места и подошёл к туалетному столику, прикоснувшись к лепесткам цветом, — представить себе не можешь, насколько огромно мое желание проживать свои года так просто и заурядно, как среднестатистический человек, — Куникудзуши сорвал цветы с раздражающе светлого стола, имеющего вычурные и изящные узоры у отражения, как рамка, — прекрасно осознаю, что мне надо забыть про подобные вещи. Принять с честью собственную участь, я пытаюсь. Честно, изо всех сил навязываю эти слова в голову: «Я – чистый лист бумаги, возвышенное создание, что должно повести за собою истинных смертных глупцов» — даже не чувствую ничего! Но, черт возьми, как мне действительно этого захотеть? — Не стану говорить, что надо переждать, и так ведь знаешь. Если хочешь, — Розалина замялась в собственном высказывании и обвила руками плечи, — займёмся медитацией вместе. Они действуют оздоровительно. Малость озлобленный Куникудзуши скептично взглянул на Розалину, однако, обдумав мысли, кивнул. — Почему бы и нет… Всегда можно поддаться мимолётному восстановлению, а потом вновь всё вспомнить, — Куникудзуши торопливо расположился в позе лотоса напротив Розалины, — так, с чего начинаем? — Для благоприятного начала утихомирь собственное дыхание и сделай его монотонным. Ощути, как с каждым выдохом твоё тело становится легче, оно словно выбрасывает с каждым движением грудной клетки ненужные мысли и предрассудки, — Розалина старалась говорить тише и глубже обыденного тона, дабы голос звучал внушительней и приятней, на котором можно сконцентрироваться, чтобы тот был единственным источником стороннего шума, — схожу за благовониями пока. Не цветочными, — Розалина поспешила в свои покои, стараясь не создать лишних звуков. Вернулась весьма оперативно, усаживаясь напротив Куникудзуши. Далее от неё следовали различные аффирмации на тему успокоения. Дзуши не горел желанием неловко повторять настолько странные его душе слова, поэтому просто внимательно слушал, дублируя про их себя. Он фиксировался на приятном женском голосе, что казался единственным источником для прояснения. Он следовал каждому указанию: Вдох – Куникудзуши втянул разбросанные по всему телу грязь и раздумья в иллюзорную центральную часть души. Выдох – они расплываются за пределы сознания, всего физического тела. Парень повторял эту практику. Поочерёдно акцентировал внимание на каждой части тела, а потом отпускал, будучи наполненным энергией, едва ощущая грань меж пространством и телом. Практика действительно помогала забыть и отпустить все проблемы, словно Куникудзуши, один единственный, ныне покорял небесное пространство собственной пародией на эвтюмию. Сердце било ровно и приятно, дыхание глубокое и непоколебимое. Кажется, это будет не первый раз, когда Куникудзуши совершит подобное, ибо раньше он оценивал не по достоинству легкий способ расслабиться, ни о чём не думать. В этом тихом мгновении было чересчур спокойно и забвенно, однако резкий и режущий сею непоколебимость рингтон на телефоне заставил сильнее зажмуриться, а полностью расслабленное и вовлеченное в процессе тело – малость вздрогнуть. Прерывать временную идиллию с самим собой не хотелось, однако Куникудзуши словно чуял, что сейчас важно взглянуть на уведомление. Открыв глаза с явной неохотой, ему пришлось проморгать пару секунд, дабы нормально воспринимать свет. Перевёл взгляд на экран, где виднелось такое простое и ожидаемое после ранее написаного антихристом, но уже восполняющее все фибры души азартом «извини?» от Каэдахары. Был ли смысл медитации, если возможность своеобразно раззадорить паренька казалась в разы завлекательней? Словно, вот он – нужный источник лёгкого дофамина, момент, когда можно заставить человека почувствовать все оттенки того, чего парень – быть может – на самом деле сам желал в потайных уголках подсознания, где всё кажется затуманенным и нежелательным; закрытым за семью замками из-за размытых и бутафорных принципов. Раз он не способен ощутить яркие чувства, будет упиваться ними на других людях. В голове водили хороводы те самые неправильные для собственного предназначения фантазии: привязать к себе душу, завладеть его сознанием и сделать из него собственного узника неконтролируемо пылких чувств, что поведут на рожон – лишь бы Дзуши был рядом и завлекал дьявольски очаровательной манерой речи, давал новые приказы и разрушал личность Каэдахары. Отписал коротко: «Хочешь поговорить – завтра, после церковной службы, (в твоем этом храме) встретишь меня. Бывай там». Теперь Куникудзуши планировал тешить своё эго предстоящей встречей, ибо знал, что Кадзуха придет. Антихрист был чрезмерно уверен в неприязни парня, поэтому он примчится на судьбоносных крыльях, ведь ему так всё равно. Розалина открыла свои глаза, подозревая чутьем что-то неладное. — Ты чего не медитируешь? —Я оздоровился, терапия прошла успешно! Если не тяжело, продолжи у себя в комнате, я хочу побыть один! Ещё занятие с Арлекино скоро, — Куникудзуши продолжал выдавливать едкую ухмылку, взбудоражено хлопая ладонями по скрещённым ногам, — ну, чего сидишь? —Да так, — Розалина окинула непутёвого товарища смирённым взглядом, — все ещё поражаюсь твоёй резкой перемене настроения... Хотя, наверно, это в порядке вещей… Пойду, — ведьма кивнула на прощание и развернулась к протяжному коридору, как её окликнули: — Постой, — чрезмерно эмоционально выпалил Куникудзуши, на что девушка вопросительно развернулась, безмолвно ожидая продолжение, — ответь на один вопрос. — Отвечу, — фраза прозвучала недоверчиво и протяжно, словно Розалина плохо верит в сказанное собою. Наверно, было непривычно слышать после самоловной улыбки весьма тревожный голос Куникудзуши. Кем бы он не был, сколько душ бы не мог погубить в дальнейшем, его сознание – всё ещё нестабильная и столь энергичная подростковая личность, на которой повисло настолько тяжёлое для восприятия обычного человека бремя. От этого ведьме становилось немного не по себе, ибо вся суть этого человека, наравне с его нравом, никак не укладывалась в голове. К слову, можно ли его вообще называть человеком? — Ты считаешь меня чудовищем? — вопрос выстрелил пулей в небо, рассекая воздух по округе. Здесь не находилось правильного ответа: всё чрезмерно размыто и субъективно, как могла подумать Розалина. Однако сам Куникудзуши уже давно обозначил штампом собственное происхождение – монстр. Хотелось услышать это из уст другого человека, как подтверждение статуса, одобрение на нечеловечную вседозволенность, ведь надо же оправдывать собственное второе имя? Ведьма невольно вспомнила момент, как парень без зазрения совести поглотил людское сердце, поедая с истинным удовольствием, что по всему пространству излучало нездоровое вожделение. Вспомнила и вновь стала свидетелем мгновенной смены настроения; того, как этот хрупкий и приторно-очаровательный внешне парень показывал свою возможность задушить ту. Ответ очевиден, не так ли? — Ты – несчастный и тонкой душевной организации и человек. Подчёркиваю – че-ло-век. Ни больше, ни меньше.***
Кадзуха едва мог дать отчёт собственному состоянию, ибо всю дорогу домой прошёл в страхе и непонимании. Что может быть хуже неизвестности для человека, у которого вся жизнь, казалось, была прописана золотым пером, обещая наиболее благолепную и умиротворённую судьбу? Сам путь прошёл без казусов и видений, за исключением сообщения о предложении встретиться от Куникудзуши. С одной стороны, стоило просто заблокировать этого человека и забыть, как страшный сон. Тем паче, Тигнари сегодня поведал чуть больше о нём, что совместное времяпровождение способно привести к лиху. Быть может, именно из-за этого Каэдахара увидел «нечто», стоило лишь взглянуть на сообщение под всплеском изумления? Дома всё проходило рутинно: молитва, обед, занятие с репетитором, вновь домашнее задание и чтение одной из недавно пополнившихся в коллекции книг. Весь заученный сценарий собственных действий, прописанных как код, всю осознанную жизнь был манной небесной для юноши, сродни автопилоту новейшей системы. Всё четко, знаешь, что будет происходить десять через минут, довольствуешься отшлифованными действиями и получаешь истинное удовлетворение от процесса; благодаришь Господа за светлую жизнь и молишься. К слову, вечерняя молитва аналогично подошла к концу, когда Кадзуха искренне проговаривал слова благодарности Богу. Полумрак в комнате добавлял вечернему времени суток комфорта. Единственные источники света – церковные свечи и светильник у тумбочки, что отдавал таким же тёпло-желтым цветом. Кадзуха встал с колен, немного размялся. Суставы хоть и молодые, но длительная нагрузка даёт о себе знать, отдавая болью. В какой-то степени это было даже приятно: очищение после благого момента, что подарило уединение с Богом, озарило чистую голову на умеренную энергию и любовь к свету. Шорох. Кадзуха ненадолго оцепенел, но осилил себя и рвано обернулся в сторону подоконника, чего бы для своего же блага лучше не делал. Сердце, казалось, давно нашло своё коренное место где-то в районе горла, ибо каждый чёткий и до мурашек по коже неприятный удар мешал панически вдыхать воздух. Неистово сильные и противоречивые эмоции нахлынули на парня, одна лишь молитва звучала в раскалённой от неизвестности пустоте. Перед Каэдахарой властно располагалась размытая тень, что активно жестикулировала наполовину отрубленными руками, шепча фразы, что разобрать рассеянной от стресса голове было непосильно. Впервые парень был так напуган. Мысли смешивались с реальностью, будто сшивались одной толстой нитью, не позволяя отсечь ненужный балласт. Бежать – единственная здравая мысль, что под адреналином стала тем самым зелёным светом к мнимому спасению. Он в спешке выбежал из комнаты, захлопнув дверь так, что стук вибрациями отдавал по всей площади квартиры. Включил всевозможные источники света в гостиной, ощущая в этом действии желание обезопаситься. Стоило отдышаться, и Кадзуха присел на диван, сжимая дрожащими руками футболку в районе сердца. Было и жарко, и холодно одновременно. Словно что-то ударило по голове, подключая всевозможные чувства, которые смешались в один опасный для самого себя оттенок грязи. Несколько минут Кадзуха просто старался размеренно дышать, отгоняя панику. Звуков с комнаты не было слышно, видимо, никто по его душу сейчас не собирался идти. Может, поджидали на прежнем месте? «Всё было так по-настоящему… я схожу с ума или это реальность? Хочется спать и стереть память, пожалуйста, пожалуйста! Мне нужно, просто необходимо, отдохнуть…» Хаотичные мысли прервались, стоило услышать звук открывающийся двери — Нин Гуан вернулась домой. Что ж, Каэдахаре это было камнем с души, ибо когда тот не один увядает в плену неизведанного, становится не так страшно. Кадзуха подошёл поприветствовать мать, и те завели бытовой разговор о прошедшем дне. Как же умело Кадзуха делал вид, что пару минут назад не стал свидетелем неизведанного призрака! — Кстати, — Нин Гуан обернулась к сыну, как поставила разогревать свой ужин, — мы с Мораксом и тобой отравляемся завтра за город, к моей подруге. Посидим в ресторане, поболтаем, а потом пару дней отдыха в лесу. Что думаешь? Я отпрошу тебя со всех занятий, и сама, как видишь, беру выходной. Ситуация поставила в тупик. С одной стороны, это прекрасно! Уединение с природой и пребывание в комфортной обстановке, что явно поможет перевести дух. Каэдахара знал, что его мама говорила именно про Бей Доу — женщину, что не даст заскучать бедному юноше. Та с большим удовольствием слушала и восхваляла стихи, что Кадзуха писал ранее, пребывая в её атмосферном загородном доме, где обстановка словно не от мира сего. И всё было бы просто бесподобно, заодно и забыться от сущностей можно. Одна лишь проблема: а как же встреча с Куникудзуши? — А когда? — спросил Кадзуха, будучи сбитым с толку. — Утром, часов в семь-восемь, — Нин Гуан уже прошла на кухню, доставая себе из холодильника ужин, который предстояло разогреть. И снова тупик. Он прекрасно понимал, что стоит провести время с пользой для себя и хорошенько отдохнуть ментально, но почему так тяжело согласиться? — А… я с другом договаривался встретиться после уроков. Прости, но мне действительно надо повидаться, ведь потом он уезжает на месяц, — не успел Кадзуха подумать, как из его непорочных уст снизошла ложь. Такая губительная, вот он — толчок в пучину невозврата. Он соврал своей матери, лишь бы встретиться со столь неприятным для его души человеком. Казалось бы, для большинства людей это в порядке вещей, и ложь является чем-то обыкновенным и должным, но с родными он всегда был честен. Никто даже не подумает, что Кадзуха имел ввиду немного другие мотивы. Он сам не предполагал, что опустится до подобного, ломая выстроенную стену своей головой. — Раз так… Хорошо. Думаю, это тебе тоже пойдёт на пользу, заодно и побудешь в одиночестве пару дней. Хотя, ты и так сам себе на уме вечно… в последнее время слишком закрыт, мне это не нравится. Может, друг подождёт? Тебе очень нужно разрядить обстановку. — М-м, нет, — уже более неуверенно под материнским напором мямлил Кадзуха, — я не хочу. Нин Гуан смотрела весьма двузначно, словно видела в нутре Каэдахары скрытые мотивы. — Тебе знать лучше. Будут неприятности – опять же – пинай на себя. Я помогать не стану. Слова одновременно задели, но в то же время были правдивы, так и должно быть. Кадзуха, под воздействием всех событий сегодняшнего дня, просто не удержался от нахлынувших лавиной эмоций: — Не думаю, что это похоже на политику любящей матери, — отрезал он, сам себе мысленно давая по губам. — Вот как, — Нин Гуан не изменилась в лице, организовывая себе место для ужина, — буду знать. Я же в пустоту трачу деньги на каких-то репетиторов, вон из кожи лезу, чтобы ты добился чего-то в жизни, обеспечиваю тебе с Мораксом наследство и перспективное будущее, да? — Нет… — Спать иди, — она перебила ошеломлённого Кадзуху на словах, — дай мне успокоиться, и сам утихомирь свои гормоны. И сейчас Кадзуха понял: ему предстоит молиться всю ночь, лишь бы отмолить собственный грех перед милосердным Господом и не увидеть сущностей. Бывало, что между ним и матерью возникали недоразумения, однако те весьма быстро приходили к применению. Кадзуха очень надеялся, что в этот раз всё станет аналогично. «Дурень, какой же дурень. Что я нёс вообще?» — его покидало навязчивое ощущение, словно он пал в глазах этой женщины. Тревога вновь набирала обороты, когда тот коснулся дверной ручки своей узорчатой двери. Отворил дверь – и никого. Пустая и едва освещаемая комната, в которой одиноко горели церковная свеча и торшер. Кадзуха немного успокоился, но абсолютно утратить оболочку тревоги не вышло. Он не нашёл сил на то, чтобы переодеться, и просто лёг в холодную постель, накрываясь одеялом до головы. Виной жесту – не то холод в комнате, не то мороз от страха, не то отвращение к самому себе. Соврал своему ближнему ради невесть чего: человека, что губит собственную веру, богохульствует и оказывает далеко не лучшее влияние, а потом ещё предъявляет невесть что. «Не поддамся…» — мысль, которая выделялась яркой краской на фоне монотонных молитв, что Каэдахара произносил шепотом, засыпая под них. Куникудзуши нависал над изнеможенным от желания парнем, заведя руки Кадзухи поверх него, болезненно их сжимая. Испепелял своими синими, завлекающими к себе очами, каждый участок нагого тела Каэдахары, но бездействовал весьма длительный час. Наконец, спустя долгие секунды подал голос, что напоминал Кадзухе ангельскую рапсодию: — Чего же ты хочешь? — Куникудзуши немного наклонился, располагаясь все ближе к лицу Кадзухи. Зрачки были запредельно расширены, покрасневшее лицо перекрывалось прядками волос, что фигурно свисали. От одной картины возвышающегося Куникудзуши, Каэдахара не знал, куда себя деть; как унять своё выпрыгивающее за пределы физического тела сердце; как справиться с желанием обхватить того своими ногами за талию и расцеловать эти красиво выпирающие ключицы на бесподобном теле. Ему желалось испытать нечто более эмоциональное и интимное, что Кадзуха никогда не ощущал и даже не позволял думать о подобном. Он хотел Куникудзуши: как угодно, где угодно – просто ощутить себя в моменте прелюдии и ласок, в поцелуях ловить чужие стоны и продолжать ощущать эту крепкую хватку на руках, после которой – сто процентов – будут виднеться синяки, — ну, почему ты молчишь, Кадзуха? — Куникудзуши тихо протянул чужое имя, ведя монотонную речь прямо над ухом. Жест, что заставил Кадзуху плавиться, покрыться мурашками и раствориться в ликовании низким голосом. Он уже никак не хотел фильтровать собственную речь, полностью отдаваясь моменту, позабыв о любых принципах: — Хочу, просто хочу тебя. Прикоснись уже, поцелуй, отымей – всё, что угодно, только, пожалуйста… — Каэдахара откинул свою голову вверх, прикрыв глаза: Куникудзуши не соизволил дослушать того — спустился к шее и оттягивал чувствительную кожу одними губами, гулял языком и оставлял покрасневшие отметины; одной рукой блуждал по телу Каэдахары, иногда проводя рукой по члену, образовывая цикл утраты рассудка. Кадзуха не контролировал своё поведение: то тихо скулил о собственном желании, то метался ногами по постели, то шептал имя антихриста. Все было слишком хорошо, так, как никогда не было. Ни одна молитва не приносила подобно возвышенных эмоций — просто несравнимо. Хотелось ещё, ещё и ещё; зайти дальше, отдаться парню и ни о чем не пожалеть после. Антихрист искренне улыбнулся, одной ладонью поглаживая горячую щеку парня, когда другой параллельно держал в кольце член и неспешно двигал ладонью, оттягивая финал. Руки Кадзухи всё также оставались вверху, скорее всего, потом те будут болезненно изнывать от того, что затекли. Куникудзуши наклонился к уху, оставив поцелуй у мочки, и прошептал: — А знаешь, что это значит? — Что? — Кадзуха не мог думать о чем-либо, помимо собственных похотливых мыслей, что уж говорить о размышлениях. С каждым движением ощущения становились всё более неясными для самого себя, которых не хотелось отпускать, наоборот — утопиться в них. — Ты не меняешься, Асмодей, — вновь короткий поцелуй, — ты всегда будешь таким же монстром, как и я. Неконтролируемая паника – и парень в конфузе открыл глаза. Оглядел комнату под сопровождением звона в ушах и неистовом ощущении жара. Подобный сон никак не укладывался в уме, а самое ужасное – он помнил всё в подробностях. Все ощущения, слова и собственное поведение, которым он не владел. Эмоции раздражения, обиды, непонимания и возбуждения смешались воедино, образовывая ядерную смесь по всему телу. Новый приток отвращения к себе подавлялся таким же сильным жаром и вожделением, стоило по новой прокрутить событие из сновидения, которое хотелось забыть и повторить одновременно. Лучше бы тот вовсе не ложился, ибо теперь Каэдахара точно не в состоянии заснуть. Кадзуха встряхнул свою чёлку и закинул её назад, ощущая немного вспотевший лоб. Скинул с себя одеяло в надежде хоть немного остудиться, но и то не помогло. Он ощущал себя как никогда неправильно, словно сегодняшний день пробил двойное дно и отобразил истинное нутро. Тот бы закрыл глаза на собственный возбужденный член от эротического сна с любимой девушкой, но не от энигматичного чудака, с которым он виделся два раза в жизни. И, конечно, завтра пожалует на встречу, пусть его и не обязывали на соглашение. Эту ночь Кадзуха провёл больше не сомкнув очей, отмаливая очередной грех в течении нескольких часов. Из-за подобной пытки колени начали обретать красный пигмент от твёрдого пола. «Почему он назвал меня Асмодеем? Мой же разум сравнивает меня с демоном? Я точно схожу с ума… Господь, да за что мне всё это!» Кадзуха вышел из своей комнаты ровно в пять утра, когда уставший от работы Моракс и невыспанная Нин Гуан вовсю бодрствовали, собирали чемодан в недлительную поездку. Знали бы те, что их никудышный сын ощущал себя пришибленной катастрофой после одних и тех же фраз в статичном положении у икон. Каэдахара не ощущал себя живым и функционирующим человеком, поэтому сам толком не замечал, что делает. И как оказался на кухне, ожидая в мраке невесть чего. — Думал, у нас фантом поселился, — в комнату прошёл Моракс, включив верхний свет. От сего действия Кадзуха прищурился, будучи не готовым к резкой смене освещения, — как ты? Действительно, как он? Младший Каэдахара сам не мог ответить на вопрос, однако ещё раз соврать никак не хотелось. — Спать хочется, — сказал как есть Кадзуха, ожидая, когда вода в чайнике закипит. Отец на это понимающе улыбнулся и хотел было спросить: зачем насильственно вставать в такую рань, если можно сходить в церковь после школы? Однако перевёл свой взгляд на колени Кадзухи. К его сожалению, он был одет в шорты, что перекрывали одни ляжки. Те были ярко-красными, кажется, на одном из них даже вырисовывался синяк. — Кадзу, — Моракс сделал паузу, озадаченно разглядывая своего сына. Он думал, как сказать свои догадки более аккуратно и сдержано, — ты что, всю ночь молился? А что следовало ответить? Соврать? Вывалить душу и сказать как есть? Тактично промолчать и увильнуть от темы? Сонная голова, что начала болеть, ничего не соображала. Чайник закипел, но Каэдахара не спешил залить кипяток в керамику – стоял, как будто больше ничего не мог – механизм оцепенел. Мужчина осознал, в каком состоянии находился его сын, поэтому молча заварил за него цейлонские листья и достал первые попавшиеся печенья, расположив их на небольшой кухонный столик, где обычно никто не трапезничал. Поправил букет из искусственных гортензий и взглянул на Кадзуху, словно приглашая: садись, попей тёплый чай и расскажи обо всем. Хотел было парень сделать неумелый шаг, как на кухню уже деловито зашла Нин Гуан. В отличии от своего супруга, что был одет в безразмерную коричневую кофту да первые попавшиеся спортивные штаны с домашними тапочками; женщина была во всеоружии: фирменная пижама из шёлка, на глазах красовались золотистые патчи, а белоснежные волосы уже собраны в высокий уложенный хвост. И когда Нин Гуан только успела? Кажется, она была единственной, кто достойно пережил ночь, активно продолжая сборы. — Ты куда ушёл? Помоги собрать те бумажки, мне ещё надо обзвонить всё семейство Бай и ввести в курс дела Ке Цин, — женщина перевела хаотичный взгляд на своего сына, который выглядел весьма взбаламошно, — Кадзу, чего так рано? Что-то случилось? Моракс едва заметно улыбнулся. — Даже в семье стараешься взять контроль надо всеми, — Моракс снисходительно подошёл к своей жене и обнял за плечи, — я все сделаю, только пять минуток с Кадзухой поговорю. — Уже опять что-то произошло? — более настороженно поинтересовалась Нин Гуан, разглядывая безмятежное выражение лица супруга. Для неё он всегда был тем самым источником комфорта и теплоты среди вечной суеты и работы — синоним к слову степенность. Одни слова действовали на нервную систему седативными, обволакивали приятной нежностью; вывести на конфликт такого человека — сродни невообразимому. Женщина не раз благодарила Господа за то, как ей повезло встретить Моракса, с которым те прошли терновый путь, построив всё с нуля. — Не думаю. В любом случае, нам надо побыть с ним наедине, — Моракс коснулся её плеча, — ты пока подними нашего Бай вместо будильника. Кадзуха хотел было возразить отцу и увильнуть от лишних разговоров, однако его мать уже тихо посмеялась и ушла в другую комнату. Кажется, она решила сделать вид, что вчера ничего не произошло. Моракс взглянул на сына проницательным взглядом, начиная разговор: — У тебя явно что-то происходит. Ты бы не молился просто так, губя свои суставы и нервную систему, — хотел было Моракс напомнить о неэффективности подобного уединения с Богом, однако если сейчас начнёт, то сын парирует на сию тему, не рассказав о проблеме. Кадзуха молчал: он просто не знал, что сказать, как начать и надо ли вообще. Смотрел на кухонный кафель, желая исчезнуть, прорезать вокруг себя кружок да провалиться куда-то под землю. — Раз не хочешь говорить, то я устрою шоу догадок. Так будет легче для нас, — старший Каэдахара подошёл на шаг ближе к сыну. Всё внимание было приковано к языку тела, его растерянному и сонному взгляду, — связано со школой? — отрицательный кивок, — Определённым человеком? — Кадзуха задумался, и эта заминка уже дала ответ его отцу, — Ты влюбился? — отрицательный кивок, — Тебя подавляет как-то этот человек? — Пап, давай не будем… Честно, я всё тебе расскажу. Сегодня встречусь с человеком, и после этого все обязательно вам скажу, как вернётесь. Но сейчас, пожалуйста… можно побыть одному? — парень подошёл к Мораксу и обнял того, встречаясь взглядами. Янтарные глаза его отца всегда выражали трепетную любовь. Хотелось расплакаться от собственной ничтожности. «Опять жалость к себе, опять я порождаю грех…» — Договорились, — мужчина ответил на объятия, похлопав Кадзуху по спине, — Не унывай. Все невзгоды – твоё испытание на прочность веры, любви к Всевышнему. Но, — мужчина вновь кинул взгляд на изувеченные колени сына, — не переусердствуй. Бог видит твою искренность, не надо так издеваться над собой. Ничего это не даст, только плачевные убытки, которые ты сейчас пожинаешь. Хорошо? — Я постараюсь, — насколько фраза была правдивой? Кадзуха выпил остывший чай в одиночестве, что сопровождалось суетливыми сборами и телефонными разговорами Нин Гуан. Благо, что Кадзуха не был в привычной для сна майке, через которую можно развидеть ещё не до конца зажившие раны после вечера пятницы. Парень вышел из дому довольно рано, планируя зайти в храм и перед школой, и после. Хотелось очиститься и извиниться перед Богом, поговорить со священником или взаимно излить душеньку приглянувшемуся достопочтенному прихожанину. От предвкушения стало немного легче, но укол вины был приторно ощутим. Каэдахара оказался в отрешённом от мирской суеты районе немного раньше обычного, виной всему – отсутсвие пробок и большого количества людей, ибо в такое время большая часть лишь начинают пробуждаться перед рабочим днём. Проходя мимо безлюдных и тихих улочек, где располагались негабаритные частные дома, один привлёк внимание: около старенького, но недавно отремонтированного одноэтажного дома была припаркована полицейская машина; вокруг неё суетилось целое столпотворение из работников. А также, чуть поодаль находилась машина труповозки. Кадзухе довелось пройти мимо места происшествия, и тот не смог ничего разглядеть: только люди, что заняты своей работой. Однако Каэдахара прищурился, дабы лучше развидеть адрес дома и запомнить его. Сегодня он помолится за его благополучие, даже если больше в этом уютном месте никто не живет. Идти от данной улицы к алее, что выводила на родной храм, недолго: пара улочек с похожими домиками, и вот она — истинная, блаженная красота – надежда на этот мир. Кадзуха настолько сконцентрировался на мысленной фиксации к церкви, что даже не услышал с первого раза, как того окликнули: — Каэдахара, – привычно высоким тоном протянул фамилию уже знакомый голос — это был Тигнари. Кадзуха остановился, обернувшись на голос. Наверняка, Кадзуха бы удивился тому, почему он еще не спит, но голова чересчур сильно болит, а слова в мыслях едва вяжутся в что-то связанное. В ответ приветливо улыбнулся и кивнул, а одноклассник подошёл ближе. — В храм идёшь? — Да, а ты куда? — Я живу здесь неподалёку, — парень незамысловатыми тоном начал повествование своего наспех придуманного рассказа, продолжая прогулку, — вот и захотелось пройтись. Вчера было новолуние, так что практиковался в некоторых ритуалах, после которых так и не заснул. Чтобы прийти в себя, считаю нужным подышать чистотой этого места. Видимо, этой ночью каждый знакомый Каэдахары был обречён неполноценным сном. У Кадзухи возникло в одно мгновение несколько вопросов, из-за чего фильтровать поток мыслей стало затруднительней. Прищурившись, – словно этот жест что-то даст или послужит огнетушителем среди масштабного пожара, – он всё же выдавил из себя: — И почему же не спал? — Да ты попробуй глаз сомкни, когда вокруг тебя пляшут под заговоры на древнегреческом сущности и духи, — устало вздохнул маркиз, — ладно, не привыкать. Что-то щелкнуло в сознании Кадзухи, слово вот и появился шанс на изъяснение. Он неловко взглянул на собеседника, нервно поправляя рукава своей рубашки. — К слову, а к кому они появляются? — Тут много вариантов: к людям на низких вибрациях, что опустились до деструктивного образа жизни; людям, которые общаются с подобными; которые извели себя до чрезмерной тревожности; на которых наложили порчу, приворот, прочие заклинания; либо если человек имеет близкий контакт с таким человеком, что живёт с чернью внутри. А что? — демон учуял неладное: скованные движения, переживания и потерянность – эта не та светлая и уверенная аура, что могла сразить наповал неподготовленного демона; это уже только один луч от неё. «Неладное дело… Какой от него будет прок, если станет вечно настолько подавленным?» — Кажется, вчера увидел… два раза. — При каких обстоятельствах? Это странно, — Фенекс почесал свои уши, догадываясь, кто стоит за ширмой в театре теней. — Один раз, когда мне написал Куникудзуши, — догадка подтвердилась, — а потом после молитвы, вечером, — Фенекс озадачился: почему и каким образом его подопечный вообще имеет контакт с антихристом? — Как я и говорил, на Дзуши наложено проклятье, может, из-за этого к тебе передаются его сущности. Второй случай… либо продолжение событий первого, либо ты себя извёл невесть чем; сильное чувство тревоги и слабости – приманка для бесовщины. Тебе даже не знаю, что посоветовать, кроме исповеди у священника. Ну и прекращение контакта с тем парнишей, прокачкой своих семи чакр, дабы вновь ощутить себя возвышенным. — Никогда не был возвышенным и не собираюсь. Человек есть человек – большего не дано, — хоть что-то оставалось прежним в полочках разума, на которых рассеянный владелец устроил бардак. Естественно, ему следует держаться подальше от Куникудзуши, ибо с момента его появления в жизни, тот стал источником всех бед. На фоне смутных раздумий вновь была ярко выражена сцена изо сна. Это понесло очередной удар волной неоднозначных эмоций по мелководью. — Тогда, подбери для себя другую формулировку, — демон ощутил то, как сердце собеседника стало биться чаще, а с нервозностью несвязно смешивалось… смущение? — ты переживаешь из-за этого сейчас? — стоит разузнать причину резкой смены настроения. Это никуда не годится! «С завтрашнего дня начну за ним следить в оба. О нет, неужели ещё одна людская привычка: откладывать всё на завтра….» — Отчасти, — скромно ответил Каэдахара и развернулся лицом к Тигнари, желая перевести тему, — раз ты живешь неподалёку, видел, на одной из улочек кто-то погиб. — Видел, — кивнул Фенекс, — не поверишь, но это бабушка Дзуши… — что-то закрутило в груди Кадзухи от этих слов, очень и очень неприятно. Ещё один щелчок, — такая прелестная была: и накормит, и развеселит, и примет гостей тепло — очень яркий человек. А ведь ушла она в мир иной лишь из-за своего внука… его проклятье никого не щадит. Каэдахара прекрасно понимал то, насколько обсуждаемый человек опасен. Трезво осознавал, потому и уверен в сегодняшней встрече, где постарается узнать ответы на вопросы, а не получить – как это всегда было – вопросы от ответов. И спокойно разойтись.***
В небольшом молитвенном зале, где собрались в подавляющем большинстве люди пожилого возраста, один Каэдахара выглядел на их фоне белой вороной, что контрастировала с мрачными, не обнадёженными лицами прихожан. Впрочем, юноша сам толком не отличался от целевого эмоционального плана здешних людей. Он глазами отыскал дежурного священника, коим оказался Пьеро. С ним он уже повидался на проповеди утром, и те договорились о неформальной исповеди. — Слава Иисусу Христу, отец Пьеро. — Во веки веков. Аминь. Кадзуха, мы можем без формальностей, — улыбнулся священник и в пригласительном жесте кивнул в сторону дальнего угла храма, где людей было меньше всего. Усевшись на скамье, Пьеро начал первый, положив свою тяжёлую и холодную руку на плечо Каэдахары: — Ты уж прости, но у меня максимум двадцать минут времени. Однако я с особым вниманием тебя выслушаю, сын Божий. Стану посредником между твоим раскаянием перед Богом. Кадзуха кивнул и в какой-то степени зажато, неуверенно потянулся в карман джинс, где находился аккуратно сложенный листок бумаги. Хотел было отдать его священнику, однако тот перебил сей жест. — Нет, прочитай в голос. Знай: ни за что не осужу тебя. Я такой же грешник, как и ты. Мы все не без виновностей перед Господом, потому что прожить всю жизнь праведно в настолько опороченном мире — ну невозможно. Все ошибаются. Утопать в унынии после этого каждый человек способен, но что насчёт веры?— Пьеро сделал паузу, дабы Кадзуха усвоил сказанное, — Все грехи опустятся и будут прощены, если ты искренне каешься и веришь, любишь Создателя. Ты – светлой души парень, и я уверен, что Бог не сомневается в твоей искренней и нежной любви к Нему и жизни. «А вот я сомневаюсь…» — Каэдахара прокашлялся и все же раскрыл обвёртку бумаги, принимаясь неловко читать, иногда запинаясь: — Знаете, отче, я за всю свою осознанную жизнь никогда не врал своим любимым родителям. Никогда за свои шестнадцать лет не сомневался вере и не поддавался грехам. Не хочу льстить себе же, однако, меня можно было назвать порядочным и миролюбивым человеком. Но в какой-то момент… — Каэдахара остановился и прищурил глаза, стараясь разобрать свой почерк, — появился в моей жизни парень, что перевернул спокойную рутину с ног до головы! Я начал сомневаться в Боге и том, что он мне нужен, ловил с поличным на мысли: зачем мне в кого-то верить, если есть я сам? Начал врать, видеть сущностей и – мне стыдно признаваться! – но сегодня он мне снился в абсолютно неприличном сне, назвав меня Асмодеем! А когда он поцеловал меня в мочку уха, наговорил кучу глупостей, я бился в истерике и ощущал уныние. Самое ужасающее, что мне понравились его прикосновения, — парень, кажется, вот-вот достигнет апогея смущения, из-за чего последние фразы уже едва связывались в монотонной, но неуверенной и тихой речи. От нервозности порой проглатывал некоторые буквы или путал ударения, скоромно исправляясь после, — я искренне каюсь в том, что здесь есть моя вина. Однако я хочу, желаю и буду прикладывать усилия к тому, чтобы позабыть обо всех казусах, служить Богу и быть полезным миру, — Кадзуха закончил чтение, а Пьеро внимательно рассматривал прихожанина, мысленно чему-то кивнув. Давно Кадзуха не ощущал свою душу настолько обнаженной. — Ну-с, Кадзуха, у меня есть две гипотезы. Первая: после контакта с этим человеком ты стал одержимым бесом, что может понести за собою ужасные последствия. Вторая: ты сбился с пути из-за человека, что превосходит тебя по силе духа и зрелости, из-за чего тебя легко сделать податливым в его руках. Коротко говоря, тобою манипулируют. — Ни то, ни другое не звучит обнадеживающе, — парень сложил бумагу в исходное положение. — Конечно. Думаю, тебе и так очевидно, что стоит прекратить ваш контакт, если тебя это тревожит и искушает. Если даже после этого сущности не перестанут тебя посещать, стоит обратиться к экзорцистам. Бог видит твое искреннее желание. Потерять веру и благосклонность от Иисуса тебе, настолько открытому и чистейшей души человеку, невозможно. Этот дом, храм и уединение будет вовеки с тобой, воссоединяясь судьбами в одно целое. Твоя скорбь мне знакома, знаешь… — священник приобрёл на своём непоколебимо серьёзном лице подобие мечтательности, — я был влюблён в девушку, что несла мне разрушения в жизни. Она никак не соответствовала принципам моей семьи, выходит, и моим. Но в какой-то момент импульсивность воспылала в незрелом сознании новыми красками, из-за чего я слепо побежал за ней, наплевав на родственников. Я хотел сокрушить её невидимую ледяную стену, делал всё, чтобы обратить её внимание на меня – так отчаянно любившего. Не стану вдаваться в подробности, но, воспользовавшись моим открытым сердцем, она лишь изранила его, побежав к другому… Такому же, как она: холодному, резкому на высказывания, но красивым, как ангел; что – к тому же – играл в азартные игры, по итогу проиграв и квартиру, и все своё недурное состояние. Я понимал, что поступаю неверно, когда падал и унижался перед ней; забыл о том, как меня воспитывала семья и приучала любовь к Богу. Мне было совершенно без разницы, ведь вот она – собственная богиня, настолько опасная, что не приблизиться и на метр. Только абсолютно утративши все силы, приземлившись на колкие шипы для пыток, я понял, что натворил. Но Бог меня простил, позволяя извлечь из всей ситуации драгоценный опыт. Человек, что на одной стороне с Богом, всегда будет сильнее тех, кто осознанно пошёл против, — Пьеро сделал небольшую передышку в собственном монологе, — Кадзуха, ты не один. С тобой есть твоя вера, не дай ей угаснуть, ибо ничто так сильно тебя не согреет в нужный момент, как рука помощи или эфемерно ощутимое объятие Творца. Понимаешь? — Понимаю, — Кадзуха поднялся с лавочки, — «Примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся». — Всё правильно, ты молодец. Всевышний тебя уже давно простил, стоило тебе искренне ощутить вину в произошедшем. Но сейчас ты чист не только перед Ним, но и перед самим собой. Принимай ненарочные грехи и противостановки религии как непосредственную ношу и испытания, которые ты обязан эмоционально вынести и не утратить себя. Разве добрый родитель не простит своего ребёнка? — Конечно же простит. Большое спасибо, мне стало намного легче, —беспечная улыбка заблистала на измученном от недосыпа лице. И вновь противоречивость. Чувствуется, что сейчас ему настолько легко, как давно не выходило вообразить, оставалось лишь мечтать всеми фибрами души о подобной роскоши. С другого же боку, Кадзуха вновь ощутил сомнение: не сугубо в диалоге, а и во всей картине. Словно ему выстроили идеальный мост на остров, где он обретёт счастье и покой, но Каэдахара искал в нем ловушку и любой подлый изъян, по итогу решая переплыть океан на свой страх и риск. На улице уже вечерело, и от дневной весенней теплоты осталось целое ничего, лишь плотно покрытый облаками небосвод. Кадзуха оглянулся, и уже старался зрительно отыскать Куникудзуши. Эта задача не составила труда: он сидел на одной из лавочек, что равномерно восполняли всю аллею. Хоть Каэдахара и не видел, но ощущал, что тот пристально смотрел на его подходящую фигуру. Приближаться к парню было и страшно, и неловко. Хотелось сделать сотню шагов назад, вдаться в бега и позабыть даже об имени этом, не то, чтобы элементарно вести беседу. «Сам ведь иду, никто не настаивал…» Но вот — шаг за шагом — и Кадзуха оказался прямо перед Куникудзуши, обличие которого выражало усталость и безразличие. Лицо освещалось фонарём, из-за чего казался бледнее положенного. — Я знал, что ты придёшь, — Куникудзуши выдавил улыбку и немного отодвинулся от центра лавочки к углу, дабы Каэдахара мог спокойно сесть. — У меня просто есть вопросы, — начал с козырных слов парень, усаживаясь. Обернулся корпусом к собеседнику, который в знаке интереса склонил голову. Интерес, кажется, был наигран. Сам позвал, сам ведёт себя отстранённо — это фиаско. — Удиви. — На тебя наложено проклятье? Куникудзуши не поменялся в лице, но мысленно не то опешил, не то удивился. Фенекс уже успел поведать первую пришедшую на ум балладу? — Это Тигнари тебе рассказал? — парень состроил на лице недовольство, манерно вздохнув. — Да… Прости, но мне, действительно, интересно узнать, — Кадзуха чуть наклонился, устраиваясь ближе к антихристу. Дистанция личного пространства в тридцать сантиметров ещё наблюдалась, но и Каэдахара ощущал себя некомфортно, и Куникудзуши чувствовал, как эта близость фантомно обжигает кожу, но едва ли: кажется, это энергетика парня значительно ослабилась, а не он привык. За это тоже стоило бы поинтересоваться, но сначала Куникудзуши сдавлено ответил: — Поговорим об этом в следующий раз? Сейчас нет никакого желания. — Следующего раза не будет, — твёрдо отчеканил Кадзуха, но стоило взглянуть собеседнику в глаза, то в уверенности появились оттенки сомнения, что действовало ядом замедлительного действия. Куникудзуши усмехнулся краем уст, якобы ненавязчиво придвигаясь к Кадзухе. После сильной усталости и ощущения давящей пустоты, это вызывало задор: то, с каким страхом и желанием паренёк пожаловал на встречу, как подал признаки беспокойства, а потом уверенно заявил, что на этом конец, теперь же ощущая неловкость. — Не-а, — Куникудзуши улыбнулся так блаженно, что можно было действительно поверить в его искренность. Фальшь или истина? Сам не знает, образы смешиваются и не имеют четких границ, — ты и сам понимаешь, что это не последняя встреча. Я признаю, что скрываю от тебя некую тайну, да и Тигнари тоже. Ты серьёзно прислушиваешься к этому черту? — голос завораживал собеседника, хотелось забыться в этой чистоте тона. Сначала до Кадзухи даже не дошёл тот факт, что ему следовало ответить на вопрос, поэтому лишь через другую минуту от тихо ответил: — Да. Планируем ещё проветриться вместе на днях. — Не доверяй ему. — А тебе доверять? — саркастично улыбнулся Кадзуха. — Доверяй только себе, — парню хотелось смеяться от бессмысленности всего диалога, — просто он не тот, за кого себя выдаёт. — Он тоже самое говорил о тебе. — Я недоговариваю, а не нагло лгу такому блаженному, как ты, — он подпёр своей рукой подбородок. — Так расскажи? — разговор начинал раздражать. «Только не гнев…» — Пока что не могу, ты с ума сойдёшь. Но… если ты захочешь стать ближе – я подумаю. — Сначала я уж было посчитал, что ты обо мне заботишься, но потом не понял смысл твоего «ближе», — парень старался контролировать нарастающую злобу. Хотелось встать и уйти, накричать и не контролировать высказывания, что могут задеть или наоборот, вызвать смех. — Ну, — Дзуши продолжал держать забвенную улыбку, — тут решай как хочешь: эмоционально, — парень вытер иллюзорную лезу, — физически, — он придвинулся ближе, так, что их ноги соприкасались, — интимно, — парень повернулся корпусом, приблизившись к обличию Кадзухи так, что их носы соприкасались. Если смотреть прямо, то вместо пары синих глаз можно было развидеть чудного циклопа. Каэдахара смирно сидел, стараясь дышать сугубо в момент, когда уж совсем плохо. Ситуация вызывала эмоциональный всплеск внутри, пробуждала настоящее противоборство, — или все сразу, — Куникудзуши аккуратно коснулся волос парня, не то легко сжимая, не то поглаживая их на корню. Придвинулся к уху и прошептал: — Что выберешь? — Перестань, — в полголоса ответил Кадзуха, ощущая злость на себя, на собеседника, на этот мир. Простая злость за то, что ему до мурашек нравится то, как с ним искусно играют. Хотелось поддаться ближе. — Но ты ведь соврешь, если скажешь, что тебе отвратительно? Правда, если ты искренне в лицо мне прикажешь больше не появляться у тебя на глазах, я это сделаю, — монотонный голос гипнотизировал своей красотой, спокойствием. Тело пробирала дрожь от размеренного дыхания в ухо. В глубине души Кадзуха понимал: ему хотелось, чтобы его вновь поцеловали. «До чего же отвратительно…Моё поведение…» — Не скажу, — голос дрогнул, и снизошёл очередной щелчок в сознании. Хотелось провалиться сквозь землю да стереть собственное существование из мира, ибо всё слишком неправильно: привлекающая внешность собеседника, вся обстановка вокруг, их слова и действия после исповеди. Куникудзуши отодвинулся от парня, дабы взглянуть тому в лицо. Кажется, он был на грани истерики. С одной стороны, это не его дело, но и в то же время не хотелось ощущать эту мешающую симфонию из тахикардии и сбитого дыхания, понимать, что уже в который раз довёл человека. Он бы мог подчинить его волю и заставить быть хоть верным псом, но не хотелось. Нет желания ломать волю человека, что важен не ему, а миру. Мера предостережения или нежная забота? Определённо, первое. Осознание больно ударило по голове, заставляя мыслить трезво: он прельщает того, кто достоин жизни после смерти всего живого. Если Кадзуха предаст свои принципы, он станет уже не нужен, прямо как и Куникудзуши. «Раз себя не понимаешь, как дитя, то просто следуй выгодному миру варианту… Но так противно смотреть на твердолобую ограниченность Кадзухи». — Этого больше не повторится, я не должен… — Куникудзуши устало вздохнул, сам не веря собственным словам, — но и Тигнари не доверяй, я предупреждаю. Ты возвращался с церкви после исповеди. Значит, натворил что. Если ты получил удовольствие, то бичевать нет смысла. Живи уже реальной жизнью, а, Каэдахара... Никому ты не сдался, только самому себе, — Куникудзуши встал со скамейки, нечитаемо взглянув на удивленного Кадзуху с покрасневшими щеками. Стоило сделать шаг назад, как его окликнули: — Постой. — Чего? Уже соскучился? — Возможно, я прислушаюсь к твоим просьбам, потому что хочу слепо поверить тебе. Но, если мы ещё когда-то встретимся случайно… — парень замялся, — ты мне расскажешь всю правду. — Стал приказывать, — антихрист лукаво улыбнулся, — хорошо. Пока-пока. Кадзуха провожал его пустым взглядом, сидя на скамейке. Привычного полёта шмеля в голове не возникло после разговора. Одна тишина и желание догнать Куникудзуши без причины.***
— Нет-нет! Меня убей, но дочь не трогай, умоляю же тебя…! — истошный крик, а затем выстрел, второй сошёл аналогично мгновенно. Маленькая девочка давилась собственной кровью, а её мать безучастно лежала с раскрытыми глазами. Они собирали свои вещи, чтобы успеть податься в бега перед оккупацией. — Ну что здесь? — поинтересовался у мужчины более молодой напарник, что обыскивал квартиру на фирменную технику или заначки. — Да ничего, бомжари. Кроме бижутерии ничего не нашёл, — он перевёл взгляд на запястье златокудрой девушки, — о, ты глянь. На золото всё-таки смахивает, надо пробу глянуть, — он снял украшение, разглядывая его перед своими морщинистыми глазами, — жене моей пойдёт. Как с фронта вернёмся, на день рождения подарю. — Ишь ты, завидую, — он поджал свои губы, — Господь, и что мне надо сделать для такого же везения?… Я же не просто так здесь убиваю. Зарплаты нам, ущемлённым солдатам, не платят, так пусть хоть что-то упадёт на голову. — Не унывай ты. В следующую квартиру зайдём — там, может, что будет. — Это ты мне вместо Христа отвечаешь? — Сплюнь и не вини Бога. Просто констатирую: там ещё, вроде как, и девушка молодая живет. Если не сбежала куда, займёшь делом. — Тогда, чего мы время здесь тянем?***
Мужчина, одетый в костюм фирменного бренда, возглавлял стол для конференций. Вокруг него собралось большое количество людей: одежда как с иголочки, безмятежные выражения лиц и парфюмы, что душат помещение. — Какой дальнейший план действий? — поинтересовался один из двадцати двух присутствующих за столом. Его необычайно выделяли синие волосы, собранные в низкий хвост, сам мужчина — можно сказать — олицетворял внешнюю характеристику льда. — Разве не очевидно, пятый иерофант? — главный возмутился, — пора натравить страны восточной Азии на запад, вспоминая былую историю. Очередная война принесёт убытки земель, демографический и экономический кризисы, возможность завладеть нам новыми территориями, устраивая собственные контролируемые города для населения под тенью местной власти, что будет якобы возглавлять сию идею. — Учитывая конфликты в северной Европе, это приведёт к мировой войне, — властный женский голос девушки с роскошной укладкой разбавил тишину. Она попивала шампанское, и, кажется, именно от неё исходил эпицентр концентрации дорогих сладких духов. — То, что нужно. Учитывая символизм… — мужчина, возвышающийся в главенстве, задумался на долю секунды, — через три месяца и четыре дня. Всё за сорок дней должно решится после этого момента. Это важно, чтобы мир погряз в деструкции, и мы могли задать ему новый ритм. Это вполне возможно, если восточная Азия выскажется негативно о действиях нынешнего агрессора и прекратит партнёрство, сохраняя нейтралитет, выгодный западу, что занимает почетную роль «антагониста». Другие страны это не оценят явно... — Да хватит одно и то же повторять, надоело, — его перебил более высокий самоуверенной голос парня, что своими экстравагантными одеяниями был красочным попугаем среди заурядных воробушков: даже заколка на его светлых волосах была облеплена изумрудными камнями. Если вглядеться в его женственные очертания лица, можно и вовсе усомниться в том, что на заседании сидел именно мужчина, — завтра лечу в нужное нам государство, там и решу половину дела. Первый, а ты со мной. Во время мировой начнётся кризис и голод, будем протягивать руку помощи таблетками милосердия либо едой, сделанной на насекомых — нам качественные продукты стоит беречь. Выбор будет давить на психику. Самые стойкие и удобные построят мир с нуля, живя в одном едином государстве. А просто уверенным в себе смельчакам не место: либо прогнём, либо красиво обезглавим. Относитесь ко всему легче, дамы и господа. Всё получится, ибо наша тень находиться даже не за кулисами. Проверено веками. Помещение пустовало, лишь два человека сидели друг напротив друга. Первый же опустошал свой стакан виски, прежде чем покинуть зал для конференций, а второй смотрел рабочую информацию в ноутбуке. — Кавех, тебе не говорили, что пёстрая одежда — признак пошлости и отсутствия ума? — мужчина с пепельными волосами и уставшим взглядом смиренно глядел на беспечного заместителя. — Боишься олицетворения своих пороков? А я рядом, могу и на коленки присесть, — он последовал своим обещаниям, обходя длинный стол ради того, чтобы оказаться напротив и расположиться на чужих ногах, — аль-Хайтам, а тебе не говорили, что некультурно упрекать чужие вкусы? Мы живем в свободном мире, — улыбка Кавеха была необычайно хитрой. — Ты живёшь не в свободном мире, — аль-Хайтам отложил ноутбук и опёрся корпусом на сиденье кресла, разглядывая сидящего на нём Кавеха, — а в отведенном уголке пространства, которым судьба тебе уготовила управление. Даже не полностью, ведь тобою руковожу я, — он расположил свои крепкие руки на чужой талии, — у каждого института есть своё вершинство. — И кто руководит тобою: Бог, четырехмерное пространство? — Кавех прогнулся, располагаясь ближе к аль-Хайтаму, обхватив ладонями его лицо с колкой щетиной. — За мной стоят твои извращённые чары, — сладких смех сошёл из уст Кавеха прежде тем, как накрыть чужие губы в пьяном поцелуе. — Так и скажешь завтра президенту. Пусть будет знать, что ты не всемогущий. — Но ведь мы все без друг-друга — никто.