***
Тусклый свет мигающей лампочки позволяет разглядеть на собственном лице последствия вчерашней вечерней драки — под левым глазом залегла отчетливая синева, нижняя губа покрыта небольшой коркой, а над бровью виднеется неглубокая ссадина. Турбо подставляет отчего-то грязные руки под струю ледяной воды. Кран работает с перебоями — содержимое то плещется с максимальной силой, то на время утихает, из-за чего парень протяжно вздыхает, устало проводя мокрыми ладонями по щекам. Ранки на костяшках рук, по всей видимости, не заживут никогда, а едва ощутимая в них боль будет отдаваться из раза в раз и, в какой-то степени, даже раздражать. Сегодняшний день тянулся мучительно долго, ведь почти всю его часть пришлось провести за решеткой в отделении правоохранительных органов. Будь эти менты прокляты! Вчерашняя драка закончилась чьим-то громким криком, оповещающим, что её стоит тотчас прекратить по понятной причине — та, что за порядком в тот момент следила, запаниковала быстро, позвав затем ей необходимую подмогу. Заволокли в машину многих. Без каких-либо разбирательств и показаний о случившемся. Виноват, не виноват — не имеет значения, главное, что был причастен. За дверью слышится громкий храп спящего прямо за кухонным столом отца. Он снова нажрался до беспамятства, в одиночестве распивая дешевый самогон. Денег на что-то лучше нет — пришлось вскоре смириться. Вероятно, единственное, чему Турбо был отчасти рад, — отец спит, а это значит, что в ближайшее время удастся избежать его нудных и бесполезных нравоучений, льющихся непрекращающимся потоком изо рта. Он вновь будет говорить о своей самой несчастной жизни, не замечая написанной на лице сына незаинтересованности. Надоел, ей-богу! Мать опять на работе — батрачит с утра до ночи в магазине неподалеку, в ответ за это получая крохотную зарплату, которой едва хватало на следующий месяц. Турбо вовсе не понимал её, отчасти презирал за глупую слабость и, вероятно, ничтожность. Разве был смысл терпеть неоднократные побои и пьянки, от которых мать каждый раз тихонько и одиноко ревела в ванной, пуская слепые надежды на то, что всё вдруг сможет измениться? Валера знал: был другой выход. Пускай и сложный, безусловно, далекий до совершенства, но вместе с тем правильный, необходимый. Мать называла это любовью, сквозь льющиеся с бескрайней силой слезы доказывала о верности собственных высказываний. Но Валера то понимал: любовь её ненастоящая — больная, неправильная, безответная. Мама, безусловно, заслуживала другого — чего-то для неё достойного. Тогда она не ревела бы часами в подушку, наспех протирая глаза тыльной стороной дрожащих рук, дабы никто не увидел написанной на лице усталости от абсолютно безжалостной к ней судьбы. Однако ведь виновата та во многом сама! Потому что выбрала такую жизнь, потому что всегда терпела. И терпела не только выходки пьяного «в щи» мужа, но и блудного сына, что домой возвращался то с разбитым носом, то со сломанной костью, прижимая к израненному месту раскрытую ладонь. А мать себя винила. В том, что не дала должного воспитания, за ребенком уследить не сумела. Она раз за разом обрабатывала его значительные, и не особо, раны, несмотря на просьбы того одного оставить. А затем, уткнувшись в его крепкое плечо, шептала что-то неразборчивое себе под нос, гладила по чужим волосам непослушным. Она ревела, отчасти истерично издавая частые всхлипы, намереваясь задохнуться в собственных слезах, чтобы больше никогда не увидеть кровавые следы на его теле. Валера в свою очередь молчал, из-за того, что слов подходящих никогда подобрать бы не смог. Хотя в тот момент непонятное, колющее чувство разрасталось в его медленно вздымающейся груди. Хотелось ему поддаться — позволить одинокой слезе скатиться по прижатой к маминой макушке щеке. Всего одной, никому не заметной, в тот момент даже нужной… Но, как говорится, слезы — чистой воды слабость. А ему слабым быть вовсе не характерно. В воздухе вновь витает привычный запах алкоголя вперемешку с глубоко впитавшейся в потресканные стены безысходностью. Невыносимой, но уже до боли в области ребер привычной. От нее не спрятаться даже меж пустых, темных дворов, не укрыться во мраке городских улиц, сколько бы не приходилось по ним петлять. Ни убежать, ни уйти, не спастись. И Турбо с этим давно смирился, свыкся со всем тем, что происходило в стенах его злополучной квартиры. Её невозможно было назвать домом — язык не поворачивался. Это, скорее, было что-то вроде обычая: шляться весь день где попало, про себя надеясь, что время до вечера пролетит не так быстро. А затем до последнего растягивать момент возвращения в старую, повидавшую многое хрущевку, которая встречала жителей скрипучей дверью подъезда, невыносимой вонью внутри, а порой и противными алкашами, что проводили остаток своего вечера за бутылкой на одном из этажей. Пока кто-нибудь из мужиков не выйдет на лестничную клетку из квартиры, пригрозив вызвать милицию, если те тотчас не унесут свои ватные ноги прочь. Порой Валера не видел смысла в том, чтобы воротиться сюда вновь, обвинял кого-то свыше во всем том, что с ним происходило, метал от отчаяния тяжелые камни в разные стороны, безжалостно бил морды тем, кто этого вряд-ли заслушивал. Становилось легче. И пускай всего-лишь на короткий срок. Главное, что помогало справиться с невыносимой тяжестью, залегшей на душе. Тогда чувство гнева со временем развеивалось окончательно, взгляд переставал быть мутным, позволив бледной пелене исчезнуть, и теперь Турбо снова являлся тем, кем казался в глазах окружающих его людей — абсолютно неуязвимым. Зачастую Валера сам задумывался о том, почему вдруг решил выбрать для себя такой путь, без сожаления наплевав на все слёзы и указания матери. Ведь это был его выбор. Да, в какой-то степени глупый, неправильный, опасный, но для него единственный. Однако теперь менять что-либо было поздно. Его не поймут, не простят, осудят. Но, вероятно, в первую очередь, Турбо сам отнесется к себе именно так. Наивно было полагать на то, что Валера вдруг окажется в силах пойти иной дорогой, противоречащей его нынешним принципам. Нищета, голод, раздоры — всё это стало причиной его ещё давнего решения. Жить точно так же, как отец — вот чего он опасался и боялся всю свою осознанную жизнь. Разве лучше сдохнуть от отказа легких в обшарпанных стенах старой квартиры, нежели чем чего-то стоящего добиться? А Турбо добился. Он, действительно, считался авторитетом (пускай и не самым главным), только благодаря собственному стремлению и желанию уйти, сбежать от былых оков в виде четырех стен своей квартиры. Улица — его настоящий дом. Здесь ты с большой вероятностью найдешь для себя опору, не останешься брошенным в беде и будешь уверен в единомышленниках, что ради друзей готовы и способны абсолютно на всё. По крайней мере, Турбо в правильности данной позиции не сомневался. А поэтому с твердостью во взгляде и голосе доносил и до остальных. — Слыш! Сюда поди, раздолбай, — от мерзкого голоса отца парня передернуло. Проснулся всё-таки. Медленно войдя на кухню, Валера кинул на него полный безразличия взгляд, стараясь утихомирить в себе желание с размаху втащить ему по пьяной роже. От этой мысли улыбка каждый раз невольно появлялась на лице. Быть может, в таком случае мозги на место встанут. Хотя, маловероятно — давно пропил их все. — Чё ты лыбу тянешь? — заметил, падла, а затем сделал попытку поднять тяжелую голову со скрещенных под ней рук. Тщетно. — Я с кем, блять, разговариваю?! Со стеной что ли напротив? — слова его разобрать было трудно — мужик мямлил себе сказанное под нос, между тем делая паузы, дабы с мыслями собраться. — Дрыхни давай, — промолвил он в ответ без какой-либо увлеченности в своеобразном диалоге. Отец у него не вызвал ничего, кроме как самого настоящего отвращения, что проявлялось в скривленных губах при диалоге и почти пустом взгляде, что метался от его осунувшегося лица до собственных рук, плотно сжатых в кулаки. — Алкаш сраный. Когда у тебя уже печень откажет, а? — выплюнул Турбо отчасти с досадой, поспешив направиться в узкую прихожую, а затем под недовольное бурчание отца, до которого, безусловно, вообще смысл слов сына не долетел, накинул на плечи ветровку, что вряд-ли смогла бы спасти от нещадящего никого живого холода мрачных улиц. Он снова сбегает. От «бесед» ему ненужных, запаха спирта и табака, этого проклятого дома. И бежит без оглядки, без желания развернуться и зашагать в ином направлении. Нет смысла. Только… Идти ему было не к кому. Вахид, конечно, пустит его к себе, приготовит теплую постель в зале и даже обойдется без расспросов — знает наверняка, что в квартире происходит. Но вновь к другу подаваться — стыдно. И так уже два раза за эту неделю появлялся на пороге его дома. Уж лучше будет шляться меж дворов и кварталов, пиная на пути своем мелкие камни, пока не замерзнет окончательно. И только тогда придется нехотя вернуться, вновь оказаться в своей узкой комнате, где до него никому нет никакого дела. Или…***
Через тонкую стену, отделяющую от громкоговорящих соседей, доносились их отдалённые голоса, стуки по деревянной поверхности стола и звон полных рюмок, содержимое из которых плескалось по сторонам. По всей видимости, живущие в квартире рядом отмечали первый день весны, заливая в глотки самый дешёвый самогон. Март. Солнце теперь светило ярче, а дни стали длиннее, только температура в воздухе по-прежнему оставалась неизменной. Люди прихода нового времени года отнюдь не замечали — продолжали кутаться в теплые куртки и шарфы, хрустя подошвой зимних сапог по слегка подтаявшему снегу. Лера любила весну. Ей нравилось наблюдать и за прилетающими с тёплых краёв птицами, и за распустившейся со временем листвой на деревьях, а также за мелкими ручейками на грязной дороге. Благодаря им они с Ромкой в детстве пускали самодельные кораблики, сооруженные из старых папиных газет. Но такое занятие вскоре надоедало — не интересно было наблюдать за медленно плывущим кораблём, который приходилось в нужном направлении самостоятельно двигать. И тогда, наплевав на все взрослые запреты, Рома с Лерой ступали резиновыми сапогами в глубокие лужи, по случайности набирая в них холодную воду. Плескались в ней они до тех пор, пока дверь подъезда не открывалась со скрипом, выпуская на улицу разгневанную тётю Лену, что, понадеявшись на послушание детишек, со спокойной душой отпустила тех погулять во дворе, взяв обещание не ступать за его пределы. А попало тогда им за сырые ноги и испачканные куртки хорошенько — простояли в углу до самого ужина, не имея возможности сдвинуться с места! Зато повеселились, и ситуацию эту запомнили надолго. Ведь не зря говорится, что самые веселые моменты из жизни в памяти остаются навсегда! И Лера, безусловно, отдала бы всë, лишь бы сейчас оказаться на своём прежнем месте — девчонкой низкого роста с гладкими волосами по плечи, что впитали в себя сладкий аромат маминых духов, с пухлыми щеками, на которых при улыбке появлялись заметные ямочки. Да, Лера с радостью обратила бы время вспять, прожила всë снова, исправив собственные ошибки, не дающие ни капли покоя. Одной из них стало кое-что недалёкое, совершенное совсем недавно, но вместе с тем неизменное. И сейчас, глядя на своё отражение на поверхности окна, Лера вдруг поняла: встреча с Турбо — еë ошибка, которая вскоре принесёт ещë больше бед, если сейчас не удастся всë прекратить. Ведь Лера не глупая девчонка, сошедшая со страниц литературного произведения. Нет, она всегда осознавала всю тяжесть собственных чувств, странных, ей в этот момент ненужных. Но разве можно было им противиться? Неужели была возможность от них отказаться, бросить тех в пылающий костёр, наплевав на ноющую боль в области сердца? Сложно. Тягостно. Неправильно. Лера не сможет, на такое никогда не решиться. Она скорее стерпит, свыкнется с чувством тревоги, пожирающей её изнутри постепенно, позволит Турбо вновь оказаться непозволительно близко, разрешит ему за руку утащить себя в пустой коридор, где ни единая живая душа не смогла бы им вдруг помешать. Там, у холодной стены, Лера одним лишь невесомым кивком даст ему зеленый свет, разрешит потресканным губам с характерной для их обладателя грубостью коснуться её нежных губ. С чем же было связано желание вновь и вновь подпускать несущего опасность хулигана к себе? Быть может, с безвыходностью, которую испытывать Лера привыкла? Нет. Здесь замешано было нечто другое. И Лера знала, что именно. Просто боялась самой себе сознаться. Она махнула головой, разгоняя нагнетающие мысли, приложила холодную руку к контрастному лбу и осела наконец на твёрдую кровать. На душе тяжелее, чем прежде. Лера устала, окончательно запуталась в пучине собственных мук, где не было решений, не имелось даже намёка на просвет в виде ответа на главные вопросы. Что же будет дальше? Во что только вляпалась она, поддавшись собственным чувствам, в данный момент ей вовсе не нужных? С щеки Леры вдруг скатилась непрошеная слеза, и девушка тотчас шмыгнула носом, проведя по нему рукавом теплого свитера. Страшно. Боязно думать о том, что принесут ей эти «отношения», которые на данный момент из себя представляли лишь редкие, но вместе с тем долгожданные, встречи, доставляющие такой необходимый им обоим покой. Да, Турбо был хулиганом, являлся тем, кто с легкостью смог бы Леру использовать в собственных целях, втеревшись в девичье доверие. Но почему её это вовсе не отталкивало? Разве осознания того, что ту с легкостью могут обмануть, было недостаточно? Вероятно, нет. Ведь как бы Лера не старалась, как бы не желала забыть чужие черты лица — исчезнуть из его жизни просто-напросто не могла. Она сама себе никогда не простит подобный поступок, будет кидать в свой адрес самые обидные оскорбления, глядя на собственное отражение в настенном зеркале в ванной. Ведь сердце её, окончательно оттаявшее от толстого льда, желало совершенно другого — коротких встреч, длинных, отчасти жадных поцелуев, что вызывали ощутимую дрожь в покоящихся на чужих щеках руках. И Лера этому зову поддаться была готова, потому что противиться ему была никак не в силах. Как там говорится? Влюбленных не судят, ведь так? Значит, она была вправе подобной позиции придерживаться. Приглушенные звуки раздались вдруг окном. От них мысли в один миг развеялись, и Лера снова резко повернула голову к стеклу в попытке убедиться, что услышанное секунду назад лишь её бурная фантазия. Вероятно, показалось, а может, это соседи вышли покурить на балкон поблизости, задели что-либо, с кем не бывает… Однако непонятный скрип снаружи повторился, и теперь ей казалось, что кто-то скребся по каменной стене, совершая отчаянные попытки цепляться руками за её поверхность. Сердце Леры тут же забилось в тревоге, дыхание почти прекратилось, а сама она застыла в немом ужасе на прежнем месте, стараясь не издавать лишних звуков и не совершать ненужных движений. Ведь паника её была вполне обоснована — от холодной земли было всего-навсего два этажа, а это значит, что этот кто-то точно смог бы пробраться в квартиру по настенной лестнице, после чего выбив со всей дури единственную защиту в виде окна, оставив её один на один с темным силуэтом, показавшимся в ту же секунду снаружи, за пределами темной комнатушки, в которой не было никакого освещения, кроме тусклой настольной лампы у стола. Лере вздумалось закричать, чтобы на зов её сбежались находящиеся в квартире. Но спасать трясущуюся от страха девчонку было некому — тетя Лена вновь работала в ночную, а Ромка покинул дом еще часом ранее, предупредив, что сегодня не вернется. Но, к великому счастью, паника, заставляющая сердце пропускать удары, вмиг сменилась замешательством, стоило Лере тщательнее вглядеться в вечернюю черноту и того, кто невольно прятался в её объятиях. — Турбо? — от неожиданности воскликнула она настолько удивленно и громко, что те самые алкаши за стеной, вероятно, смогли бы её услышать. Она тотчас принялась убирать с подоконника тяжелые учебники и книги, чтобы затем со всей возможной силой потянуть на себя ручку окна, которая не сразу поддалась такому напору. Ледяной ветер хлестнул по лицу встречным потоком, заставляя Леру чуть поежиться, выжидая, пока Турбо наконец преодолеет препятствие в виде подоконника. В действиях его читалась ловкость, и, наверное, даже легкая отстраненность, когда он предстал перед ней в полный рост, а затем небрежно коснулся чужих распущенных волос, одна из прядей которых оказалась зажата меж двух его пальцев лишь на какое-то мгновение. — Не прогонишь? — поинтересовался он с нотками искреннего желания узнать ответ на заданный вопрос. Ведь если бы Лера приняла вдруг решение выставить его на безлюдную улицу в ту же секунду, Турбо не стал бы сопротивляться, а непременно её просьбу исполнил без лишних слов и расспросов. Однако Лера поступила вопреки его предположениям — позволила губам расплыться в дружелюбной улыбке, которую, безусловно, можно было расчитывать за ответ отрицательный. Нет, не прогонит. Наоборот — будет рада, если тот останется подольше. — Ты чего тут? — не отнимая взора от довольного таким исхода событиям лица, спросила она. Действительно, что Турбо забыл здесь? Почему вдруг решил её навестить, да еще и таким образом? — Говорил же, что увидимся, — начал он, и Лера тотчас слова его, сказанные ещё тогда, во время драки на дискотеке, вспомнила. — Хотел, чтоб это как можно раньше случилось. — А через дверь зайти, как все люди, не судьба? — поинтересовалась Лера без какого-либо упрека, по-доброму, словно над ним насмехаясь не со злобы. — Не-а, — Турбо, даже не постеснявшись, уселся на кровать Леры, и пружины под ним тут же противно заскрипели. — Надо, чтоб незаметно, — подняв с пола скинутую с подоконника книгу, он принялся изучать написанное на твердой обложке, но почти сразу это дело отложил, вероятно посчитав, что данное занятие ему не по нраву — скучно. Лера, сложив на груди руки, встала напротив, внимательно следя за каждым его движением и порой даже взглядом. А после недолгих наблюдений взор её уцепился за то, что теперь вызывало больший интерес — ссадины и синяки, бросающиеся в глаза. — Дома всё равно нет никого. Зря по этой ржавчине лез, — в тоне её читалась некая насмешка, но в то же время отчетливое беспокойство. А если бы старая лестница вдруг вздумала поломаться? — Злишься на меня, да? — проигнорировав её ранее сказанные слова, поинтересовался он с любопытством, и Лера про себя начала размышлять о ей непонятной причине подобных мыслей. — По поводу? — недоуменно спросила она. Неужели имел в виду его неожиданный приход? Но ведь Лера ясно дала понять, что такому исходу событий даже рада! Тогда о чем шла речь? — Как вчера до дома дошла? Без происшествий? — он, по мнению Леры, сменил тему или же отошел от нее далеко. Зачем? Не проще ли было сказать напрямую? — Нормально. Об этом можешь не переживать, — она приняла попытки смягчиться, но поза и взгляд её выдавали легкое раздражение, вызванное столь неуместным, на взгляд той, вопросом. Турбо кивнул её ответу, по-прежнему притупляя свой взгляд где-то в ногах. Словно совестно ему было за нечто, им ранее совершенное. И почему вообще Турбо вел себя именно так? Отчего интересовался подобным? Ведь ещё несколькими днями ранее он не стал бы перед Лерой распинаться, даже не принял бы попытки разузнать о причине её легкой печали. Странно, но в то же время до невозможности приятно. — У меня нет причин злиться, — произнесла она на выдохе, а затем упала на кровать с ним рядом, тут же поджав к себе ноги. — На этом всё, прекратим эту молчанку. Ты лучше скажи, чем все в итоге закончилось. Ромка ведь молчит, как партизан, — недовольно пробубнила Лера последнее. Рома, конечно, никогда особой разговорчивостью не обладал, а предпочитал в лишний раз лишь рукой на расспросы отмахнуться, но в данной ситуации мог бы с сестрой о случившемся поделиться, взяв в расчет то, что они заметно сблизились в последнее время. — Да чем-чем?.. — Турбо по привычки запустил пятерню в волосы. — В обезьянник нас всех почти закрыли, падлы. — Неужели, и Ромку тоже? — не скрывая своих переживаний, спросила она, искренне понадеявшись на лучшее. — А он че особенный, по-твоему? Говорю же: всех почти, кроме тех, кто угнать успел, — ответил он слишком, как Лере показалось, вспыльчиво, не скрывая вызванной таким итогом вчерашней потасовки злобы. Но она в ответ решила смиренно промолчать — понимала, что есть у того причина подобному, отчасти грубому, тону. — Почему ты здесь? — вдруг выдал Валера, тут же поймав на себе слегка удивленный таким вопросом взгляд. — Шулер говорил о родителях твоих… — он замялся, словно дав себе какое-то время на размышление о том, стоило ли вообще такое спрашивать. Но Лера, кажется, всё поняла и без недосказанных им слов, а поэтому лишь слабо, отчасти горько, усмехнулась, уняв в себе очередной порыв громко расплакаться. — Они погибли, — сказала, как отрезала, выдохнув затем через нос воздух сильно. — В аварию попали, — продолжила Лера. — Сердце мамы прям на месте остановилось, а папа в больнице скончался через несколько часов, — проговорила она заученную историю как можно скорее. Вспоминать и ворошить не такое уж и далекое прошлое желания вовсе не было. Невыносимо больно. Тяжело. До невозможности тоскливо. Хотелось всё это забыть так, словно и не было ничего, вычеркнуть из памяти все те дни, проведенные наедине с собой в мрачной квартире, где абсолютно всё напоминало Лере о родителях: мамины стойкие духи на полке в совместной с отцом комнате, вещи, что имели и хранили в себе их отчетливый запах. Он наводил до боли странные ощущения, благодаря которым глаза наполнялись соленой жидкостью, — хотелось взвыть как можно громче, сжимая в руках мамину нарядную блузку, пропитанную моментами, когда она надевала её, сочетая с длинной юбкой в пол. Лера протерла мокрые глаза руками, предварительно отвернувшись, чтобы Валера не смог разглядеть на её лице отблески невыносимой печали. — Дела… — лишь промолвил в ответ на такую правду Турбо. Он замолчал, провел от возникшей неловкости по волосам, в попытке подобрать нужные слова. Но мысли, как назло, смешались в одну кашу, не намереваясь вдруг по щелчку распутаться. — Ты вообще как?.. — поинтересовался парень, почти невесомо коснувшись её напряженного предплечья. — Все в порядке, — соврала Лера, шмыгнув пару раз красным носом. В собственном высказывании хотелось заверить и себя, чтобы не чувствовать больше невыносимой боли прямо в области сердца; чтобы вновь дышать свободной грудью. Без горечи. — Лжешь, Кукла, — раскусил Турбо её обман тут же. — Знаю, что не в порядке, — он снова умолк, в то время как Лера согласно головой закивала, а затем запрокинула её вверх, к потолку, чтобы ненужных слез предотвратить, — Можешь мне в грудь уткнуться и реветь, сколько влезет. Хочешь? — Валера крепко ухватил её за плечи, заглянув в наполненные солью глаза. И Лера тут же захлопала быстро-быстро сырыми ресницами, чтобы предотвратить очередной поток слез. — Обойдусь, — ответила на такое, пускай и даже в данной ситуации уместное, предложение она. А всё потому, что отнюдь не хотела в чужих глазах предстать редкостной слабачкой. — Надоело слезы лить. Лера постаралась тут же улыбнуться, скрывая ярко выраженную в покрасневших глазах печаль, однако вышло далеко не идеально, даже криво. И Турбо поспешил выдавить из себя легкую улыбку, чтобы таким образом девчонку подбодрить. К слову, выглядела она куда искреннее, бесспорно, являлась настоящей. — Тогда сыграй, Лер, — предложил он, едва коснувшись её руки, покоящейся на периодически подрагивающей от стресса ноге, а после чего головой указав на пианино в самом углу комнаты. — Сыграть? — удивилась она, а затем, получив в ответ короткий кивок, сквозь блестящие на ресницах слезы позволила губам наконец расплыться в лучезарной улыбке. Безусловно, такие слова Лере приходилось слышать лишь из уст преподавателя музыкальной школы, и то в голосе Асимы Габдулловны читался «приказ», отказу никак не подлежащий. А слова Турбо, полные непритворного интереса, звучали совершенно по-другому. Да, действительно, просили. И Лера готова была тотчас исполнить эту просьбу, но отчего-то вдруг помедлила, внимательно вглядевшись в его местами израненное лицо, а затем вдруг проговорила почти шепотом: — Только если наконец имя свое настоящее назовешь, — она весело хмыкнула, — Турбо. Парень озадаченно поднял брови, уставившись на нее в немом вопросе, лишь на несколько секунд умолк, вероятно, раздумывая. — Валера, — наконец произнес он. — Валера, — повторила она за ним, словно смакуя на вкус его имя. — Моему подобное. Судьба? — Лера, осмелев и почувствовав себя наконец в безопасности окончательно, снова улыбнулась, настолько обаятельно, что Турбо не мог не одарить её ответной улыбкой. — Наверное, судьба, Кукла, — он несколько раз сдержанно кивнул, и ровно в тот момент ритм её сердца увеличился в размерах непозволительно. Тепло непременно распространилось по телу, отзываясь даже в кончиках пальцев. Правда ли он считал именно так? Быть может, её просто обманывал? Точно нет! Ведь в светлых глазах его не читалось грязного обмана, способного чувства Леры притупить. В них без особого внимания разглядеть можно было нечто тому противоположное, то, что вопреки всем сомнениям говорило об обратном — искренность. Самая настоящая, раньше Лере отнюдь не известная. А это значит, слова его — далеко не ложь, которая ему была ранее характерна. Лера поднялась с места, на ходу собирая распущенные волосы в тугой низкий хвост, дабы при игре не мешались. А затем, лишь раз взглянув на наблюдающего за ней с особым вниманием парня, опустила напряженные и едва подрагивающие от волнения руки на клавиши, нервно вдохнув воздух через нос, чтобы разрастающуюся панику таким образом развеять. Всё ведь хорошо, нет повода для беспокойств. Ей предстоит играть не для публики, собравшейся в стенах Дома культуры, а всего лишь для Турбо. Всего лишь?.. Нет, кажется, это было куда сложнее. Пару неуверенных движений, ещё один громкий вздох, а вслед за всем тем красивая, парню ранее незнакомая мелодия полилась из-под её пальцев. Такая живая, что ли… Такую Валере никогда не приходилось вживую слышать, а именно поэтому он вслушивался, вероятно, в каждую ноту с таким интересом, с каким никогда бы не вслушивался в пьяные бредни отца. И как он вообще мог сравнить две эти вещи, сравнению вовсе не подлежащие? Умелую игру Леры на инструменте и самые занудные высказывания человека нетрезвого. Бред же. Причем полный! И в правду, изящные, длинные пальцы Леры заслуживали иной похвалы — достойной. — Ну талантище! — он подскочил с кровати, как только девчонка захлопнула крышку пианино со стуком. — Очень красиво, отвечаю. Даже лучше тех придурков, которые по вечерам в кафешках играют! Куда лучше… — Валера замолчал, наверное, по-прежнему не зная, какие слова подобрать. Всё это было ему неизвестно, отчасти чуждо, несвойственно. Но, кажется, Лере это было вовсе не нужно — лишь от этого своеобразного комплимента она слабо покраснела в щеках, из-за собственных переживаний вместе с тем нервно заправляя за уши выбившиеся из прически пряди волос. — Тебе правда понравилось? — поинтересовалась она чересчур наивно, всё ещё принимая попытки унять волнение внутри. — Ещё как! — воскликнул тот в ответ, и Лере себя по лбу в тот момент хотела стукнуть. Как могла она, отчетливо видя в чужих глазах отблески искреннего восхищения, в подобном сомневаться? — А ты ведь придешь послушать? — поинтересовалась Лера в надежде услышать его ответ положительный. — Ну, помнишь, я тебе про концерт тогда говорила? — Помню, — он сдержанно кивнул, отрешенно глядя куда-то за её спину. — Постараюсь, — произнес Валера на выдохе, — Нет, — она замотала головой, недовольная такими словами. Неужели он не понимал, что данное событие для Леры на данный момент чрезмерно важное? Разве трудно было ради нескольких минут её выступления отложить свои дела, наверняка являющиеся тому преградой? Всего один лишь раз! Лера ведь большего не просит. — Пообещай! — чересчур эмоционально востребовала она, но затем сразу же тихонько добавила: — Пожалуйста… Он хотел что-то тут же ответить, но замолк, наткнувшись на её полный искренней мольбы взгляд, а затем, над чем-то, Лере неизвестном, поразмыслив, вдруг сдался, произнеся едва слышное: — Обещаю. Лицо Леры вмиг озарила широкая улыбка, а сама она лишь за секунду оказалась прижата по собственной инициативе к его широкой груди. Теперь об этом переживать было не за чем — она знала: данное обещание Валера не нарушит, не посмеет от собственных слов отказаться. Сомнения вмиг развеялись, и теперь на душе стало куда легче, по всей видимости, даже спокойнее. И когда Турбо сильнее прижал Леру к себе, дыхание её намеревалось тотчас сбиться, а затем и остановиться вовсе. Теплая ладонь его снова касалась гладких волос, спускалась ниже, останавливаясь в конце концов где-то меж лопаток. — Мне, наверное, пора, — вполголоса сообщил он, чуть отстранившись. И Лера тут же вздернула голову вверх, чтобы с его взором отчего-то уставшим столкнуться. — Выйду через дверь, не парься. Лестница спуска точно не выдержит, — Валера слегка рассмеялся, наверняка, чтобы разбавить унылую атмосферу, возникшую ровно в тот момент, когда он вдруг вздумал уйти. — Оставайся. Поздно уже, — предложила Лера, явно расстроенная таким заявлением. — А спать со мной будешь. Ромка не простит, если на его кровать кто-то посторонний завалится, — оповестила она. — Даже ты, — почти перебила девчонка его, пока тот не успел возмутиться. Валера протяжно выдохнул. Был ли повод ей противиться? Разве не хотел он избежать возвращения в родную хрущевку, где за тяжелыми дверьми подъезда скрывалось уже привычное ощущение собственной обреченности? Тогда почему сейчас размышлял о том, чтобы покинуть чужую квартиру прямо сейчас, оставив Леру наедине со своими мыслями снова? Отчего вновь бежал, чего опасался? — Молчи, — прошептала она едва слышно, пока тот не произнес желаемое вслух, а затем почти неощутимо, робко коснулась его щеки, а затем, наклонившись сильнее, оказалась вплотную и к быстро вздымающейся груди, и к сжатым в тонкую линию губам. — Просто молчи, — слова словно вмиг рассеялись в нежном поцелуе, в какой-то степени даже осторожном, оставив после себя лишь отчего-то сладкое послевкусие на самом кончике языка. Где-то внутри всё затрепетало, заискрилось, забушевало, вызывая глупую, мешающую улыбку на довольном лице. Лера старалась напором своим не навредить, наоборот — принимала попытки «зализывать» мелкие ранки на его губах, настолько аккуратно их касаясь, насколько это было возможно. И, вероятно, она способна была залечить даже самые-самые глубокие, что прятались за толстым, невидимым глазу слоем прямо под сердцем. Да, Лера смогла бы. А всё потому, что Валера не стал бы тому противиться, позволив ей наизнанку вывернуть собственную душу. Знал ведь, что всего там находящегося она не побоится. Все в точности наоборот — поймет и без слов ненужных обойдется. Потому что Турбо знал наверняка: Лера — далеко не вырезанная из картона фигура, которой какие-либо чувства были вовсе не характерны. Бесспорно, кукла. Красивая, для него идеальная, до невозможности хрупкая… Однако не слепая марионетка с подвешенными на запястьях тонкими нитями, глупо хлопающая своими длинными ресницами. Турбо о собственных сделанных выводах помнил, а вместе с тем пообещал сам себе о них никогда не забывать. Лера живая, настоящая, ранимая, отчаянно за руки его цепляющаяся, в попытках как можно дольше рядом с собой удержать.