Тарталья вышел из тронного зала с расстроенным лицом. Его глаза были пусты, и он словно едва сдерживал слёзы. Ему казалось, что он переживает второе «падение в бездну» — в бескрайние просторы одиночества, где он будет долго сражаться за свою жизнь, пока, наконец, не найдёт выход.
Ноэлль, ожидавшая молодого человека в коридоре, тихо ахнула, когда увидела Тарталью.
— О, великие Архонты, — прошептала она растерянно, издалека осматривая лицо Чайльда. Спрашивать о случившемся на «свидании» было бессмысленно, и тонко чувствующая слуга догадалась, что встреча с Архонтом прошла, скорее всего, не совсем гладко.
Чайльд ничего не сказал, стараясь не смотреть на Ноэлль, чтобы не сорваться на неё из-за гложущей изнутри истерики. Молодой человек молча направился к себе в спальню. Ему хотелось, чтобы всё случившееся оказалось кошмаром, чтобы он проснулся от него как можно скорее, обнаружил себя в доме, который снимал в Ли Юэ, ощупал живот и не увидел там никакой гео метки.
Но вот он идёт по Нефритовому дворцу и понимает, что вся его жизнь теперь точно никогда не будет прежней.
Ноэлль почти неслышно следовала за подопечным, также ничего не говоря. Стало очевидно, что Тарталья не хотел что-либо рассказывать о произошедшем разговоре, да и Ноэлль на самом деле не имела права интересоваться. Её лишь искренне беспокоило состояние юноши.
Уже в спальне Чайльд бессильно рухнул на кровать, не сняв ханьфу и даже не зажигая свет. Ноэлль осторожно закрыла дверь, когда вошла тоже, и тихо заговорила:
— Давайте я помогу вам подготовиться ко сну.
Тарталья промолчал, потому что почувствовал, что ему хотелось закричать на слугу, но её добродушие каким-то чудодейственным образом останавливало его злые помыслы. Ноэлль терпеливо ожидала ответа или каких-то иных действий, снова сев на стул.
Через какое-то время, когда буря в душе Чайльда немного улеглась, он с трудом поднялся с постели, садясь. Взгляд его был направлен куда-то в пол, а свет из окна немного освещал парня со спины. Ноэлль встала и зажгла свечу, поставив её на тумбочку рядом с кроватью молодого человека. Затем она подошла к шкафу с одеждой, достав оттуда аккуратно сложенный домашний костюм.
— Время позднее, вам лучше поспать. Будет новый день — будут новые мысли.
Тарталья снова ничего не сказал, да и нечего ему было обсуждать со служанкой. Он встал с кровати, позволяя Ноэлль делать её работу.
— Всё будет хорошо, — успокаивала женщина, помогая Чайльду снять ханьфу. — Властелин милостив, даже когда кажется, что он готов выпустить метеоритный дождь. Он может злиться, но только по делу.
— Да разве дело это — держать меня в неволе? — выругался Тарталья резко. — Он обиделся на меня за то, что я просто высказал всё, что думаю?
— Вы должны были терпеть и молчать, — с некоторой укоризной отвечала Ноэлль. — Я ведь учила вас.
— Я знаю. Но это безумие! Почему я должен врать ему, когда он прямо спросил меня о том, что меня не устраивает?
— Властелин любит, когда ему всецело подчиняются. Любит покорность, уступчивость, какие ещё вам слова сказать, чтобы вы поняли, что нужно смириться? — Ноэлль вдруг заговорила быстро, как будто обижаясь на Тарталью за то, что он не хотел выполнять приказы Архонта.
— А я люблю, когда меня рассматривают как личность, достойную уважения, а не как куклу в чьих-то руках!
После этих слов Чайльд рывком отошёл от Ноэлль, заставляя её ещё больше удивиться. Она… никогда не сталкивалась не только с таким непослушанием омег, но и в принципе такой горделивостью. Мировоззрение Тартальи резко контрастировало с её личным. Ей казалось логичным уважать Властелина Камня и беспрекословно следовать его указаниям.
— Но ведь Властелин не требует от вас ничего сверхъестественного…
— То есть ты находишь нормальным сидеть девять месяцев взаперти?
— Он заботится о вас и вашем благополучии.
— Да его волнует только то, чтобы я родил ему — вот и всё! — вспылил Чайльд, задев руками Ноэлль, когда та хотела свернуть ханьфу и сложить его в гардероб. Он выхватил у неё одежду и кинул на кровать, скомкав.
Ханьфу было подарком от Властелина, но теперь в глазах Тартальи выглядело, как очередной символ «принадлежности», из-за чего и хотелось злиться, мять его в несогласии. Служанка прекратила какие-либо действия, понимая, что Тарталье надо сначала успокоиться.
— Вы поймите Властелина: он так долго мечтал о наследнике…
— Пойму, когда он захочет меня понять, — отрезал Чайльд. — Спасибо за помощь. Можешь уходить, лечь в кровать я и без тебя могу, — довольно грубо добавил он потом.
Ноэлль молчала, наблюдая за тем, как Тарталья нервно сбросил одежду с кровати, откинул одеяло и криво лёг, как будто и не собираясь полноценно засыпать. Служанка терпеливо дождалась, когда Чайльд успокоится, подняла ханьфу и сложила его в шкаф, взяла стул, стоявший возле одной из стен, и приставила его к кровати, садясь.
— Вы ведь… и не думали спать, верно?
— Всё-то тебе надо, как будто мысли читаешь, — почти сквозь зубы, с явным недовольством ответил Чайльд. Он всё так же не поворачивался к собеседнице, смотря в окно с раскрытыми шторами. За ним виднелись ночное небо, усыпанное далёкими звёздами, и покачивавшиеся от ветра ветки деревьев в саду. Видимо, теперь только окна и сад у Нефритового дворца будут Тарталье хотя бы какими-то напоминаниями о былой свободе.
— Я была бы ужасной слугой, если бы не умела чувствовать и не понимала, что происходит с людьми, с которыми я работаю.
— Я думал, что задача служанки лишь в том, чтобы молча делать то, что ей приказывают.
— Как правило, да. Но я, как и рассказывала, состою в «особом отряде» миллелитов. К тому же, когда я вызвалась быть вашей личной слугой, я прекрасно понимала, что просто не будет.
Чайльд зацепился за последнее предложение, уж слишком оно привлекло его внимание.
— «Вызвалась»?
— Недавно Властелин Камня в срочном порядке позвал нас — всех слуг Нефритового дворца — чтобы рассказать о вас, а затем после собрания попросил остаться служанок, включая простых горничных, и объяснил, что хочет дать каждой из нас возможность услужить ему в некой «неожиданно сложившейся ситуации». Никто из слуг не знал тогда, что вы беременны. Властелин, как всегда, говорил достаточно завуалированно, и мало кто понял, что требовалось. Просто это была отличная возможность даже для обычной девушки проявить себя и повыситься в звании. Но никто не рискнул. Кроме меня.
Чайльд усмехнулся. Разговор со слугой неожиданно увлёк его так, что он постепенно забывался в нём и душевная боль немного отступила.
— То есть он даже не сказал, что тебе надо будет делать, а ты согласилась?
— Получилось именно так.
— Насколько же сильно ты преданна ему, что готова на всё?
— На всё и готова. Я не страшусь ничего, потому что знаю: если буду жить долго — всегда успею услужить Властелину ещё больше, а если умру в бою — защищала его честь, а значит уже погибла не зря.
После этих слов Тарталья повернулся на другой бок и резко сел, чтобы посмотреть в лицо Ноэлль. Если служанку удивляло отсутствие преданности Архонту, то парня, наоборот, излишнее её присутствие.
— Что он сделал лично для тебя, что ты готова отдать жизнь за него? — с насмешкой спросил Чайльд. Он давно обратил внимание, что у слуги даже не было Глаза Бога, хотя её вера в Архонта не подлежала сомнению. Видимо, одной веры недостаточно, чтобы удостоиться милости Властелина.
Ноэлль молча и с укоризной посмотрела на молодого человека.
— Я не должна такое спрашивать, но почему вы смеётесь над подобными чувствами к Властелину? В Снежной к Архонту относятся иначе?
— Ну, вообще-то, я не смеялся, мне правда интересно, что заставляет тебя так слепо следовать за ним, — игнорируя второй вопрос, ответил Тарталья.
— Прошу прощения, но я бы не назвала это «слепой» верой. Я служу Властелину уже около десяти лет, а потому успела увидеть, как он относится к своему народу. Я искренне хочу служить такому Архонту, который заботится о благополучии людей. Он делает для нас всё, и я хотела бы ответить тем же.
— Так вот я и спрашиваю: что же такое «всё»?
— Хорошо, я вас поняла. Если вам очень интересно, я могу рассказать свою историю и то, как я пришла к вере в Гео Архонта.
Тарталья молча сел поудобнее, кивнув и показав тем самым, что готов слушать. Ноэлль почему-то тяжело вздохнула, как перед исповедью или просто не зная, как правильно донести свои мысли, но тем не менее заговорила:
—
Я так же, как и вы, не из Ли Юэ родом. Моя родина — Мондштадт, и в молодости я мечтала стать рыцарем Ордо Фавониус. Я без устали тренировалась почти каждый день, несколько раз сдавала экзамен, и на каждую мою попытку мне отвечали отказом и нежеланием принимать меня в орден. Я не понимала, что со мной не так, думала, что проблема именно во мне, и, признаться честно, я до сих пор не знаю, почему я не подошла им тогда.
— И сколько же раз ты пыталась?
— Семь.
Чайльд закономерно удивился — слишком много даже для самого неспособного человека, но в то же время Ноэлль не выглядела как ничего не умеющая женщина. Если предположить, что она по характеру была примерно такой же, какой являлась и сейчас, не принимать её в рыцари — странное решение.
— Это… безумно много, — только и ответил Тарталья.
— Я тоже так посчитала тогда. Провалив свою седьмую попытку, я поняла, что не готова терпеть подобное отношение и дальше. К тому моменту я знала всё, что было можно и нельзя, даже мои боевые навыки уже были похвальны, но я не знала этого тогда. Я считала себя ни на что не способной. Едва мне исполнилось восемнадцать, я покинула родной дом и пошла пешком куда глаза глядят, взяв с собой только оружие и немного еды. Наверное, кто-то сказал бы, что я «бежала с позором», но я склонна оценивать это таким образом, что я просто отправилась на поиски лучшей жизни.
— Что же такого происходило на экзаменах?
Тарталья заметно заинтересовался чужой историей, и его настроение благодаря этому хотя бы на время выровнялось.
— Вот именно, что, как мне думается, в ордене специально дискредитировали меня и потому, что я была достаточно настойчива, и потому, что не имела благородного происхождения. Рыцари, которых я знала достаточно хорошо — Кэйа, Кли, Эола и другие — все обладали какими-то выдающимися данными. Кэйа — сын известного в Мондштадте винодела, Эола — несмотря на родственные связи со знаменитым, но порицаемым обществом аристократическим родом, всё равно была принята в орден, а Кли так и вообще даже десяти лет не было тогда, но она уже была рыцарем. Её мать — ведьма из Шабаша… Куда там было мне — простушке из бедной семьи — тягаться с подобными людьми? Я это только сейчас понимаю. Тогда мне столь разумные доводы в голову не приходили. Мне казалось, опять же, что это я недостаточно хороша, а не Ордо Фавониус частично прогнил. Но я не хочу сказать ничего совсем плохого про рыцарей. Просто я не вписалась в то общество. Да и слава, пожалуй, всем Архонтам. В Ли Юэ мне намного комфортнее.
— Кэйа? — усмехнулся вдруг Тарталья.
— Да. Кэйа Альберих. Вы его знаете?
— Виделся с ним, когда был на задании в Мондштадте. Удивился, что услышал от тебя хотя бы одно знакомое имя. А Варку ты видела?
— Нет, что вы! Я и Джинн редко встречала. Я прислуживала как горничная менее известным, чем она, рыцарям.
— А Капитано и Варку видел… — с какой-то странной задумчивостью проговорил Тарталья.
Ноэлль непонимающе посмотрела на Чайльда.
— Кто, простите?
Парень махнул рукой.
— Это теперь как воспоминания о прошлой жизни. Сейчас я вообще не уверен, что кто-то вспомнит обо мне в Фатуи и примет меня назад после полного девятимесячного отсутствия.
Слуге оставалось только тяжело вздохнуть, хотя бы так разделяя чужое горе.
— Но я заставлю их вспомнить, — прошептал он после, сжав руки в кулаки. — Всё, что происходит сейчас, не отвернёт меня от службы.
Ноэлль улыбнулась отчего-то на последних словах, поэтому Тарталья спросил, что рассмешило её в его речи.
— Ах, не подумайте плохо, я просто нахожу сходства в том, что говорите вы, с собой.
Непродолжительное молчание Чайльда было расценено женщиной как обида.
— Простите, пожалуйста! Я не хотела сказать, что мы с вами равны…
— Для меня нет разницы, какой статус у человека. Но что-то общее в наших историях и правда есть.
После этих утешительных для Ноэлль слов она продолжила рассказывать о себе.
— В общем, покинув Мондштадт, я отправилась в пешее путешествие и так набрела на постоялый двор «Ваншу». Его хозяйка посоветовала мне обратиться к Цисин в поисках работы, так что я отправилась в гавань Ли Юэ. Так постепенно и год за годом, служа в Цисин, я смогла вступить в «особый отряд» миллелитов и дослужиться до повышения, а теперь живу в Нефритовом дворце. Только земля Властелина Камня оказалась милостива ко мне, именно здесь меня оценили по достоинству, поэтому я и готова служить Гео Архонту, пока не кончатся силы.
Тарталья в понимании кивнул. Всё это время он слушал Ноэлль с явным любопытством, как будто сам проходя с ней короткое путешествие. Но вдруг посмотрел на волосы женщины и вспомнил кое-что:
— Сколько же тебе лет? Ты говорила, что уже давно служишь Властелину.
— Двадцать восемь, — кротко отозвалась Ноэлль.
— А мне… двадцать два, — прошептал Тарталья, удручённый внезапными мыслями о том,
как рано и не слишком желательно он забеременел.
Ноэлль промолчала, но удивилась. Впрочем, теперь всё встало на свои места: эмоциональная нестабильность, импульсивность, неподчинение — всё это вполне характеристически соответствовало столь молодому человеку. Она, как слуга, не имела никакого права осуждать и тем более рассказывать кому-либо постороннему о секретах, хранящихся в Нефритовом дворце, но…
Как выбор Властелина вообще изначально пал на этого непокорного мальчишку?
— Это славно, вся жизнь впереди! — пытаясь подбодрить юношу, с улыбкой ответила Ноэлль. — Столько ещё всего можно успеть сделать.
Тарталья тяжело вздохнул. По крайней мере сейчас ему казалось, что он не может делать буквально ничего, кроме как прозябать во дворце, таща своё некогда свободное тело изо дня в новый день.
— Почти год я потеряю здесь, — сказал Чайльд, не смотря на служанку. Скорее всего, и эта жалоба покажется ей незначительной, ведь она так преданна Властелину, что, наверное, была бы готова провести и в тюрьме всю жизнь, если бы он потребовал.
Но Ноэлль отреагировала немного неожиданно:
— Если рассматривать это так, что вы целыми днями ничего не будете делать, то да, вы многое потеряете. Но можно ведь посмотреть на вашу ситуацию иначе, как на возможность обрести какой-то новый опыт. Я знаю, что я отказывалась принимать участие в спарринге, но, если вас это утешит, я могла бы однажды сделать исключение. Да и не только драки должны интересовать вас, быть может, вы нашли бы новое увлечение.
— Какое? До умопомрачения учить этикет и блеснуть им перед Властелином? — нервно усмехнулся Тарталья.
— Изучить книги в его библиотеке, например. Поухаживать за растениями в саду — в теплице растёт много необычных цветов из всех семи регионов Тейвата! «Священный призыв семерых» существует, в конце концов.
Чайльд недовольно хмыкнул.
— Ну да, ещё я в карты не играл, осталось только.
— Вы в самом деле не играли?
— Не люблю я это всё. Долго, много правил. Ты бы ещё шахматы предложила, — посмеиваясь, скорее, над самим собой, говорил Тарталья.
Ноэлль серьёзно задумалась, что ещё можно было бы предложить подопечному в качестве альтернативы боям, но, судя по часам, ему уже давно было пора спать. Слуга охнула, извинилась, что задержала Чайльда своим разговором, и спешно покинула его спальню.
И Тарталье не оставалось ничего, кроме как попытаться уснуть и мысленно не воспроизводить диалог с Гео Архонтом во время этого.
Но…
«О твоём возвращении в Снежную до родов не может идти и речи». «Ты обязан выносить мне наследника, ясно?»
Тарталья сел на кровати, чувствуя, как рыдание подступало к горлу при воспоминаниях. Он помнил каждое слово, даже интонации, с которыми Властелин Камня произносил свои короткие, но режущие душу речи. Чайльд так сильно любил Чжун Ли, что его холодность заставляла сердце образно разрываться на части.
Он не понимал, почему Чжун Ли не мог всегда оставаться именно Чжун Ли, не Властелином Камня, не Гео Архонтом, а просто человеком.
Хотя бы, когда они были наедине.
Чайльд знал, что не один полноценно, что Чжун Ли, наверное, любит его или хотя бы любил, но… твёрдость его голоса, жестокие приказы и романтическая отстранённость в итоге создавали образ слишком холодный, почти недосягаемый. А потому почувствовал, как слёзы сами собой начали скатываться по его щекам.
Он действительно был не один, но оказался одинок, по крайней мере сейчас.
Ладони от слёз сверкали в лунном свету, как посыпанные блёстками. Когда Тарталья плакал, казалось, что у него в глазах появлялась живость, показывались блики. Однако где-то в глубине души хотелось верить, что это происходило не только в эмоционально тяжёлые для него моменты, но и когда он ощущал счастье, любовь, надежду.
Тарталья вдруг вспомнил, как точно так же — насильно запертый в незнакомом пространстве, молча рыдал. Это было детское, почти забытое воспоминание, но теперь оно так чётко прояснилось в памяти, что стало даже страшно от цикличности истории.
***
Скирк тяжёлым шагом направилась к комнате с закрытой дверью. Она явно злилась, но на суровом лице с выступающими скулами лишь одни сдвинутые к переносице брови выдавали в ней настоящие эмоции. Стальной и холодный голос её разрубил тишину:
— Аякс!
Мальчик вжал голову в плечи и спрятал лицо в коленях, услышав крик наставницы.
Скирк распахнула дверь, кулаком ударив по ней, чтобы она хлопнула по стене. Увидев ребёнка, плачущего в углу, женщина внутренне удивилась, но голос её не смягчился.
— Терпи, боец. Почему не на тренировке?
Аякс осмелился поднять заплаканные глаза на воспитательницу, но, разглядев в ей негодование, только, кажется, сильнее, но тише зарыдал. Скирк, почти искренне злясь от непонимания, рывком приблизилась к мальчишке.
— Это как понимать? — проговорила она тихо, но мрачно. Её голос прозвучал рядом с лицом Аякса, поэтому он снова поднял голову от колен. Женщина смотрела прямо на него, не моргая. Она заметила, что он немного дрожит, особенно в ногах, которые удерживал руками за щиколотки.
— Мне очень плохо, — пролепетал мальчик. — Меня лихорадит.
— «Лихорадит»? — переспросила недоуменно Скирк, быстро осмотрев Аякса. Она заметила тёмные пятна на его штанах и сразу догадалась, что происходит, но решила уточнить. — Когда это началось?
— Сегодня ночью. Я проснулся, но… — и в итоге Аякс не смог закончить предложение, потому что слёзы сами покатились по его щекам при воспоминаниях. Скирк терпеливо ожидала. На её лице, обрамлённом грубыми шрамами, больше не отражалось негодование.
— Я увидел, что из меня что-то течёт, но это не была привычная кровь. Это что-то другое, — зашептал Аякс, не смотря на наставницу, стесняясь её и боясь.
— И ты не знаешь, что это, я правильно понимаю?
Мальчик покачал головой. Его взгляд упирался куда-то в пол, а колени всё ещё подрагивали. Но он больше не плакал.
— Аякс, ты имеешь хотя бы какое-то представление о том, что мужчины делятся на несколько категорий: альфы, беты, омеги? — спросила Скирк серьёзно, но беззлобно. Она сидела перед мальчиком на корточках. Сам же он всё ещё вжимался в угол комнаты, как будто надеясь найти успокоение в стенах.
— Да, — тихо ответил Аякс. — Отец рассказывал кое-что.
— И что же?
— Что быть альфой — великая честь и настоящее достоинство. Что омеги — позор мужской части общества. Беты… Кажется, я ничего про них не помню. Но отец очень сильно был недоволен омегами. Не знаю почему.
Скирк тяжело вздохнула, а затем коротко ответила, как будто выписав тогда смертный приговор:
—
Ты — омега, Аякс. И тебе ещё очень многое предстоит узнать о том, кто ты и что может твоё тело.
Мальчик ничего не ответил, в его глазах читались страх и беспомощность.
— И поэтому мне так плохо?
— Ты взрослеешь. Всё, что происходит с тобой сейчас — нормально. Тебе лишь нужно узнать, что всё это значит. Но для начала постарайся абстрагироваться от всего, что говорил тебе отец. Его мысли — его дело, твоё мышление должно сформироваться независимо от его мнения.
Аякс, вслушавшись в речь наставницы, постепенно успокоился, вытер почти засохшие слёзы двумя руками и, всё ещё дрожа в коленях, попробовал встать. Скирк поднялась вслед за ним, смотря на посмелевшего мальчика.
— Я хочу знать, кто я такой. Расскажи полностью. Я не готов смириться с тем, что я был бы отбросом для отца.
— Расскажу, когда выпьешь зелье и я проведу тренировку. Не думай, что я сделаю тебе послабление из-за течки.
— «Течки»? — заинтересованно спросил Аякс. — Моё состояние так называется?
— Да. Пошли, потом всё объясню.
Строгая, но как будто всезнающая женщина из бездны, обучающая его боевым искусствам — Скирк тогда казалась мальчику бесстрашной героиней, истинным примером для подражания, а страх и благоговение перед ней ощущались совсем иными, не как перед отцом.
Тренировка в тот день далась крайне тяжело, несмотря на принятое зелье. Скирк, конечно, не кричала на Аякса в обыденном тоне, осознавая его затруднительное положение, но и задания не облегчала. И лишь в конце, когда Аякс сделал всё необходимое, Скирк наградила его знаниями, проводив до комнаты.
К тому моменту действие зелья значительно ослабло, и Аякс лежал на кровати, поджав худые колени к груди и держа руки на животе от боли. Скирк сидела на стуле поодаль.
— Твоё тело становится способным вынашивать детей от других мужчин, называемых альфами.
— Я… я не понимаю, — шептал Аякс, пусто смотря перед собой. — Я ведь не женщина.
— Тебе не рассказывали совсем ничего?
— Отец запрещал даже думать о потенциальном приближении к омегам. Я из-за этого всегда считал, что только у женщин могут быть дети.
Скирк недовольно вздохнула. Смертные были такими… глупыми, по её мнению. Но Аякс чем-то зацепил её внимание в первую встречу, и тогда она и решила дать человечеству шанс через обучение потерявшегося мальчика.
— Мир устроен не так, Аякс, в отличие от того, что там думает твой отец. То, как хочет он, не является истиной.
— Но почему же омеги плохие?
— Я могу лишь догадываться, почему твой отец был такого мнения. Так что давай сосредоточимся на твоём состоянии. Начну издалека: ты чего-нибудь хочешь?
Аякс не понял вопрос и покачал головой.
— Ты знаешь что-нибудь о сексе в принципе? — Скирк недовольно потёрла переносицу. Обучать мальчишку ещё и делам любовным в её планы совсем не входило.
— Я… знаю, но ничего не делал…
— Сегодня ночью, когда у тебя началась течка, ты тоже ничего не делал?
Аякс промолчал. Говорить о таких вещах он был не приучен, а всё, что на самом деле делал, не знал, как охарактеризовать, и то было, скорее, изучение себя, чем что-либо серьёзное.
— Лучше не делай, — не дождавшись ответа от мальчика, сказала Скирк. — Не поможет. Влияния течки не уменьшатся, желания никуда не уйдут. Действуют только зелья, но я не думаю, что они есть на поверхности, да и эффект у них кратковременный, как видишь.
— И нет совсем никакого спасения?
— Забеременеть.
Одно это слово повергло маленького Аякса в первобытный ужас. Он закрыл лицо руками, против воли представляя огромные животы женщин, которых видел на улице.
— Нет, не хочу, — почти простонал он, ворочаясь на кровати.
— И правильно. Тоже не поможет до конца. Течка всё равно вернётся после родов.
Совсем недовольный тем, что узнал о себе, Аякс хотел заплакать, но Скирк, словно предчувствуя это, начала говорить более наставительно:
— Быть омегой, как и быть женщиной — не значит быть обязанным рожать. Из того, что ты омега, совсем не следует, что ты просто пустышка или куколка для развлечений.
Это значит, что у тебя всего лишь есть слабое место, которое надо скрывать от врагов. Но хорошо, что ты знаешь о нём теперь, потому что так тебе будет проще держать всех в неведении. Ты всё ещё должен быть сильным и уметь защитить себя, независимо от пола и того, чего хочет твоё тело. Ты должен быть выше своих желаний и выбросов гормонов.
И я научу тебя всему, на что у тебя хватит физических способностей, чтобы ни одна живая душа никогда не покусилась на тебя и чтобы ты всегда знал себе цену.
***
На этом некогда смутное воспоминание из детства оборвалось из-за подступившего к Тарталье сна. Почему-то именно память о Скирк согрела его в тот момент, словно пришли в голову потерянные истины, которые он забыл из-за тех или иных обстоятельств.
Именно в бездне Чайльд узнал о своей природе. Именно в четырнадцать лет на него валуном свалились и физиологические, и психологические проблемы. Наставница завещала Тарталье быть сильнее, чем собственная природа, и в его мыслях это закрепилось так прочно, что теперь, осознавая, кем он стал в итоге, Чайльду захотелось разозлиться на весь мир.
А стал он ровно тем, кого презирал раньше и в кого боялся превратиться. Внутренне молодой человек, как и все, наверное, люди, мечтал о любви и признании, но он всегда яростно убеждал себя, что никогда не столкнётся с беременностью, и поэтому всё происходящее теперь казалось ужасной, несмешной шуткой судьбы. Но как есть, так есть…
