одна на двоих

Маратка бежит по снегу. Под ногами неприятно хрустит лёд, но если честно — плевать он хотел на все эти звуки. — Почему любовь приносит боль? — Хрипел он себе под нос, — Кащей опять пьян, наверняка сморозил очередную дичь. — Лжёт сам себе Марат. Кащей был трезв. Он точно знает, сидел подле него и пялил на него как зверь, но Кащей не взял в рот ни капли. По крайней мере, при нём. Морозец бьёт по лицу, а Марат считает дворы до дома Пальто. Конечно, куда ему ещё идти, кроме как не к Андрюхе? Такое дело серьёзное, стоит обговорить с ним эту тему — может ли любовь боль причинять? Андрей ему скажет, точно скажет. — Че так поздно, блин, — Андрей бесшумно открывает дверь, впуская друга в квартиру. Марат мышью вбегает в прихожую и молниеносно снимает обувь. — Дело есть, — выдыхнул Марат и сердце пропускает удар. В полумраке глаза Андрея светятся, а Марат прям-таки опешил, щурится — не показалось ли? Светятся. — Может ли любовь боль причинить? — Шёпотом вопрошает Маратка и губы при этом сжимаются. Кривятся, как если б он съел что-то кислое. Глупо получается. Пришёл ни свет ни заря, спрашивает тут какую-то хрень, а Андрей ему ещё и ответить что-то должен? Бред. — Что? — Сонно переспрашивает Пальто, склоняя голову в бок. — Ну, любовь, она может боль причинить? — Нехотя повторяет Марат, с каждым новым словом чувствуя, как голова начинает кружиться. — Проходи блин, — кривится Андрей, беря Марата за запястье. — Так может или нет? — Не унимается Марат, прекрасно зная — бесит он этим вопросом. Что заладил, любовь да любовь, нет бы спросить как Андрей, как он себя чувствует, но парень упорно выпытывает ответ. — Может, — Андрей останавливается, всё ещё держа друга за кисть, — очень сильно, — добавляет он, смотря на Марата. И глаза у него при этом такие грустные. Бездонные. Светящиеся. — Но любовь не затрещина, — непонимающе разводит руки в стороны Марат. Андрей хмыкает. — Синяк заживёт, а любовь — это навсегда, — усмехается он, и хватка его при этом слабеет. И правда ведь, сколько бы он себя ни уговаривал, сколько бы не напоминал самому себе, что нельзя, ни в коем случае нельзя любить Марата, а он всё равно полюбил. И теперь это навсегда. Болью пропитанные чувства, которые режут. Причиняют такую боль, что лучше бы ему умереть, нежели снова видеть Марата счастливым с Айгуль. Зависть гложет. Марат непонимающе смотрит на друга, считывая каждое движение, каждый жест и подёргивание губ. Холодная после улицы рука касается ладони Андрея. Марат пялится на их переплетённые между собой руки. Сам ведь решил проверить. В животе что-то ноет, а Андрей не шевелится. Кажется, что даже не дышит. — Марат, — серьёзно говорит Андрей, но холодная ладонь с силой впивается в его щёку, оставляя после себя красные отпечатки пальцев. Марат не понимает, почему и зачем приподнялся на цыпочки и с силой врезался губами в губы Пальто. Сначала Марат не понимал, что происходит, а когда понял, сразу же решил для себя — если идти, то до самого конца. — Андрей, — хрипит он, стараясь понять, какой эффект вызвал его резкий жест привязанности. Когда Марат позволяет себе приоткрыть глаза, он видит лицо Андрея. Большие ошалелые глаза, полные страха, непонимания и боли. — Зачем, Марат, — шепчет Андрей прямо в губы. — Тебе больно? — Тихо спрашивает парень, кладя вторую ладонь на побритую голову друга. Андрей жмурится. Живот крутит от страха, а внизу становится непривычно тепло. Руки дрожат. — Очень, — хрипло отвечает Андрей. Марат захлёбывается. Их лбы бьются друг о друга, губы обжигает горячее дыхание Пальто. — Ты любишь меня? — Ещё тише спрашивает Марат, боясь любого исхода событий. Любого ответа. Вова его прибьёт за такой вопрос. Он и сам себя пришибить готов за такую хрень. Но почему же тогда так больно от мысли, что им с Андреем нельзя любить друг друга. Целоваться целыми днями напролёт. Почему же даже мысль о том, что им могут запретить видеться страшнее смерти и осуждения близких. Почему, почему, почему. Андрей щурится. — А ты как думаешь? — Спрашивает, касаясь худых бёдер Марата. Сейчас мир кажется нереальным, таким тихим далёким и нежестоким. Принимающим, прощающим, милостивым. И ведь больно до жути от осознания — это всего лишь мгновение. Сейчас они снова отпрянут, как птицы на проводах и разлетятся кто куда. Забудут. Марат касается пальцами скул, большим пальцем поглаживает и губы так хочется прижать ко рту Андрея, что хоть реви. Впивается. Впивается без надежды на ответ, хочет ещё немного, совсем немного счастья, совсем чуть-чуть. А Андрей отвечает. Громко дыша через нос, прижимая к себе тело Марата, заставляя их обоих бояться сильнее своих желаний. Пошлых желаний, грязных и недетских. Марат кусает губы Андрея, так, чтоб все знали — его это губы. Только он может их касаться, только ему дозволено их любить, только ему их целовать положено. А Андрей и рад бы дать больше, но что он может дать ребёнку улиц? Глупо это. Глупо, мама ведь всегда говорила — за оплошность потом по шапке дадут. Ну и плевать. Пусть хоть башню сломят. Хочется лишь чтобы можно было целоваться с Маратом. Касаться Марата, его худощавого гибкого тела, его острых скул, бритой головы, и смотреть в его блестящие глаза. Этого было бы достаточно, он бы против всего мира пошёл, если б Марат был бы с ним. Когда парни отрываются друг от друга, глаза у них блестят от слёз. Непонятных для них самих слёз — зачем реветь, когда лучший друг украл твой первый поцелуй? И правда, зачем реветь, если парень перед тобой за тебя хоть на край света попрётся. Лишь бы ты улыбнулся. — Больно, — хрипло говорит Марат, протягивая руку Андрея к сердцу, — слышишь? — Спрашивает, а у Андрюхи душа в пятки ушла и смех и грех. — Слышу, конечно, — отзывается Пальто. — Больно, — повторяет Маратка, щурясь. — Теперь понимаешь? — Гнусавит Андрей и глаза при свете фонарей светятся. — Понимаю, — шепчет Марат, цепляясь за губы Андрея. Снова и снова, отодвигается и снова мягко льнёт к парню. Боится. Учится доверять. Улица ведь не научила.