Шарлатан и шарлатанка

Хотя было уже очень поздно, Уилл знал, что все равно не уснет. За семь лет, проведенных в путешествиях, он научился засыпать везде, куда бы судьба его ни заносила — в дрянных тавернах, на сеновалах, на голых камнях под открытым небом и в негостеприимных пустошах Аверно, но сейчас, в столь хорошо знакомых Вратах Балдура, самом гостеприимном городе на всем Побережье Мечей, уже третью ночь подряд он чувствовал постоянное беспокойство, не дававшее ему сомкнуть глаз. После долгих странствий он наконец вернулся домой — и вдруг обнаружил, что дом стал совсем другим. По улицам, которые он когда-то любил, теперь вышагивали гигантские металлические стражи весом в целую тонну каждый; отец, которого он всегда уважал, превратился в послушную марионетку Горташа, по щелчку пальцев поставившего на колени всю местную знать; законы переписывались, газеты врали, человеческая жизнь больше ни во что не ставилась, честь не ценилась, преступников короновали, героев — вешали, и ничто из этого, похоже, не тревожило ни горожан, ни даже товарищей Уилла. Допустим, от Астариона он и не ждал понимания — тот никогда не был образцом добродетели. Лаэзель и Гейла, двух чужеземцев, судьба незнакомого города тоже не слишком-то волновала, Карлах больше беспокоилась о самом Горташе и о том, как поскорее с ним расправиться, Дайна же… Что думать о Дайне, он до сих пор не знал. Дайна рассказывала о себе мало и неохотно, предпочитая отшучиваться в ответ на любые вопросы, однако Уилл все-таки пришел к выводу, что она тоже выросла во Вратах — если это, конечно, не было очередной безобидной выдумкой из числа тех, которыми она щедро украшала свою речь. При этом то, что творилось с городом, казалось, беспокоило ее не больше, чем остальных, а идея заключить с Горташем союз — насколько подобную сделку вообще можно назвать союзом — слишком уж быстро пришлась ей по вкусу. Слишком. Отчасти, в глубине души, Уилл сперва даже одобрил такое решение, потому что в руках Горташа находилась жизнь его отца и он был готов на многое, если не на всё, чтобы эту жизнь спасти. В конце концов, кто, как не Клинок Фронтира, знал, насколько необходимы порой сомнительные союзы, если они заключаются ради высшей цели? Но чем больше он думал об этом, бредя по плохо освещенным улицам Нижнего Города, тем тяжелее было у него на душе. Где-то вдалеке бренчал металлическими пластинами очередной Стальной Страж. Снизу, из доков, доносился шум прибоя. Печные трубы маленьких лачуг коптили небо, взметая вверх хлопья сажи, и оттого воздух на вкус отдавал одновременно пеплом и протухшей рыбой, запах которой становился всё явственнее по мере того, как Уилл спускался к реке. Разве сюда он мечтал вернуться всё это время? Разве таким хотел увидеть свой дом? А может быть, Астарион прав и Врата всегда не слишком-то отличались от нынешних, просто он, мечтательный мальчишка, увлеченный балладами о героях и драконах, не замечал всего того беззакония, всей той несправедливости, которые каждый день творились на улицах? Может быть, великий город, основанный Балдураном, и раньше представлял собой лишь кишащую насекомыми помойную яму? Петляя узкими переулками, Уилл добрался от «Эльфийской песни» до «Русалки». Дороги, как всегда, размыло дождем, и грязь влажно хлюпала под сапогами. Отмахнувшись от какой-то девицы, предлагавшей себя каждому встречному, он спустился еще ниже, почти к самым докам, и какое-то время, стоя у парапета, смотрел на порт, в час ночи такой же суетливый, как в час пополудни; потом снова поднялся, поскальзываясь на покрытой опавшими листьями каменной лестнице, и побрел к дому, где жил когда-то с отцом, хотя знал, что дом будет, конечно, пуст. На каждом заборе, на каждой стене он видел объявления, оповещающие граждан о грядущей казни советницы Флоррик и ее «сообщников», и вместе с чувством вины, беспрестанно глодавшим его весь вечер, чувствовал и облегчение, потому что имени «Ульдер Рейвенгард» в этих списках не было. Да, отец находился под контролем Горташа, он был сам себе не хозяин, но ему хотя бы не грозила смерть — во всяком случае сейчас. Если бы только добраться до него… Если бы распространить на него чудодейственную силу призмы, способную защитить от влияния Абсолют… На центральной площади усталые плотники, сквозь зубы переругиваясь, заканчивали сколачивать виселицу: они уже возвели широкий деревянный помост и теперь закрепляли на нем высокие столбы с длинной перекладиной между ними. Как там сказал Горташ? Очень долгая, мучительная и неприглядная смерть, если неправильно рассчитать длину веревки. Когда-то, когда Уилл был еще маленьким — может, лет в семь или восемь, — он с приятелями пару раз приходил поглазеть на казни. Обычно у виселицы собиралась, как на воскресной ярмарке, огромная толпа горожан, жаждущих развлечений, поэтому им, мальчишкам, приходилось забираться на ближайшее дерево или крышу какой-нибудь лавки: оттуда можно было разглядеть хоть что-то. На что именно они смотрели, ни он, ни его приятели еще толком не понимали, но из-за общего оживления, царившего на площади, всем казалось, будто казнь — нечто вроде уморительного циркового представления, только вместо артистов забавный трюк исполняют палачи и осужденные, раскачивающиеся на веревках. Потом во время одной из подобных вылазок его случайно заметил отец, в то время уже стоявший во главе Пламенного Кулака. Отец почему-то рассердился — Уилл не понял почему — и чуть ли не за уши оттащил единственное чадо в городской морг, где показал ему покойников вблизи и скупо — многословностью он никогда не отличался — объяснил, что такое смерть и почему не стоит радоваться ей, как увлекательному зрелищу, даже если висельники — негодяи один другого хуже. Всё равно они были живыми людьми, такими же, как Уилл, такими же, как Ульдер, они к чему-то стремились, о чем-то мечтали, кого-то любили — и нет ничего хорошего в том, что теперь они, окончив жизнь в петле, отправятся на корм червям. — Но тогда зачем мы с ними так поступаем? — спросил ужаснувшийся маленький Уилл, таращась на покойника с синюшными следами на шее. — Может, не нужно их вешать? — Некоторых — нужно, — ответил отец. Уиил вспоминал этот разговор, глядя, как дварф и гномиха, согнувшись в три погибели, забивают в виселицу последние гвозди. С тех пор он на казни больше не ходил ни разу — ни ребенком, ни тем более взрослым. Даже став Клинком Фронтира, он предпочитал сражаться с чудовищами, а не с людьми, потому что людей считал себя не вправе судить... Но что если иные люди — хуже чудовищ? Советница Флоррик, конечно, не заслуживала такой судьбы: ее единственная вина заключалась в том, что она перешла Горташу дорогу, никаких иных преступлений за ней не числилось и числиться не могло, и если она и таила в себе какую-то угрозу, то только угрозу его правлению. Пожалуй, она единственная сейчас была способна сплотить тех представителей знати, которые осмеливались выражать недовольство происходящим. От Совета Четырех ничего не осталось: отец Уилла превратился в марионетку, Беллина Стелмейн пала от рук баалистов, Таламра Вантампур, как гласили слухи, оказалась прислужницей Зариэль, ну а Диллард Портир… Диллард Портир так долго занимал свою должность и так мало пользы принес за это время, что никто никогда и не ждал от него никакого проку. Из всех, чей голос что-то значил, лишь Флоррик рискнула бы бросить Горташу вызов… И он, прекрасно сознавая это, под надуманным предлогом отправил ее на виселицу в назидание остальным. «Очень долгая, мучительная и неприглядная смерть, — напомнил себе Уилл, — если неправильно рассчитать длину веревки». Значит, таковы теперь Врата Балдура. Город, где слово «справедливость» ничего не значит. Город, жители которого завтра утром придут сюда, на площадь, чтобы поглазеть на очередную казнь, как на маленький веселый водевиль или выступление заезжего шарлатана, показывающего карточный фокус, и будут хлопать в ладоши, не подозревая, что рукоплещут крушению своей последней надежды на спасение. Город Горташа. Город Бэйна. Город, который, возможно, не станет прежним уже никогда. Уилл думал об этом так долго, что плотники успели закончить работу и уйти. Площадь совсем опустела: час был поздний, к тому же те немногочисленные горожане, которые еще не спали, предпочитали держаться от виселицы подальше. Днем она, может, и привлечет толпу, но ночью помост с возвышавшимися над ним столбами, отбрасывающими черные тени, производил на редкость мрачное впечатление, и желающих поглазеть на него, конечно, не находилось. — Не устаю удивляться, — нежно промурлыкал знакомый голос за спиной, — как много изощренных способов расправиться друг с другом придумали вы, люди. Ем не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто явился по его душу. — По правде говоря, в остальных отношениях вы не слишком блещете. Смертные, хрупкие, несообразительные создания, которые тратят жизнь понапрасну… — Зачем ты явилась, Мизора? — Но когда дело доходит до убийства ближнего своего, вам нет равных, — продолжила она, медленным царственным шагом приближаясь к виселице. — Повешение… четвертование… обезглавливание… сожжение на костре… утопление… Впрочем, это еще довольно скучно. Я знала одного царька, который больше всего любил заливать своим жертвам в горло раскаленное масло, и одну ведьму, которая провинившихся слуг бросала на съедение зверям. В своем человеческом обличье Мизора была, как всегда, прекрасна. Медовые волосы, ниспадавшие до плеч, переливались в дрожащем свете фонаря, словно шелк. Голубое, в цвет глаз, платье облегало безупречный стан, открывая глазу молочно-белую кожу ключиц и запястий. Он не хотел любоваться ей, тем более здесь, тем более в такой момент, но все равно не мог оторвать от нее взгляда, как нищий мальчишка, впервые увидевший королеву. Уилл всегда говорил себе, что уже привык к ее красоте и не позволит себя одурачить, тем более что уж он-то знал, какая она на самом деле, но каждый раз, когда Мизора пользовалась этой личиной, он все равно на несколько мгновений терял дар речи. Мизора тем временем с нежностью погладила свежеструганные доски помоста, совершенно не боясь занозить руку, и продолжила прежним мурлыкающим тоном, словно она была не дьяволица, а кошка, почуявшая свежие сливки: — Ну, как тебе нравится дома, Уилл? Ты столько лет хотел сюда вернуться, ты так мечтал, что местные жители будут восторженно приветствовать тебя и слагать о твоих славных подвигах баллады… Может быть, ты даже надеялся, что отец простит тебя, своего единственного отпрыска, за то, что ты связался с дьяволицей? — Избавь меня от этого яда, — устало сказал Уилл, — который ты годами льешь мне в уши. — Ах, увы, увы, все мечты моего милого щеночка пошли прахом. Признаться, мне больно на это смотреть, Уилл. Мы с тобой приложили так много сил, с моей помощью ты одолел стольких чудовищ... И всё для того, чтобы обнаружить, что самое худшее из них устроило гнездо в городе, который ты любишь больше жизни! Но я была бы не я, если бы не помогла тебе это исправить. Сядь, Уилл. Сядь, поговорим. Закинув ногу на ногу, Мизора элегантно устроилась на помосте и похлопала по доскам рядом с собой, приглашая его присоединиться. Уилл остался стоять. Мизора безразлично пожала плечами: не хочешь — как хочешь. Тени четырех толстых веревок, свешивающихся с виселичной перекладины, неподвижно лежали с нею рядом. — Что бы ты ни собиралась мне предложить, я не готов платить за спасение города такую цену, — покачал головой Уилл. — А за спасение отца? — полюбопытствовала Мизора. На мгновение ему померещилось в ее голосе сочувствие, но тут же холодная бесстрастная улыбка исказила ее губы, и он понял, что ошибся. — Как жаль, что твоя хвостатая подруга не взяла тебя на вчерашнюю церемонию… Тогда бы ты имел удовольствие наблюдать, как великий Ульдер Рейвенгард посвящает лорда Горташа в эрцгерцоги. О, какую славную речь твой отец произнес! Не сомневаюсь, она войдет в учебники истории. — Премного благодарен, но я спасу отца без твоей помощи. — Ты так уверен? И как же ты собираешься это сделать, мой герой без страха и упрека? — Если ты не заметила, Мизора, в последнее время я прекрасно обхожусь без тебя. — А, — понимающе улыбнулась Мизора. — Так ты надеешься, что тебе помогут твои так называемые друзья… и прелестная тифлингша-жрица. Или кто она теперь — не жрица, а менестрель? По правде говоря, она так быстро меняет обличья, что я за ней не поспеваю. Ах, Уилл, мой бедный Уилл. Сколько тебя помню, ты всегда мечтал встретить ту самую… Но, кажется, девушка твоей мечты предпочитает скорее чудовищ, чем охотника на них. — Так ты пришла позлорадствовать? Всё это тебя не касается. — Как же не касается? Твои слова ранят меня в самое сердце. Мы ведь так давно и так близко знакомы. Можно сказать, за эти семь лет, что мы с тобой неразлучны, я преисполнилась нежностью к тебе… Поэтому, в отличие от твоей прелестной тифлингши, я и впрямь хочу тебе помочь. — Мизора улыбнулась. — Кстати, она не сочла нужным упомянуть, что танцевала с эрцгерцогом на его коронации? — Что? — Чудесный был вальс — уверена, общественность будет смаковать его всю ближайшую неделю. А как она ему сегодня пела… «У милого моего локоны черным черны»? Прекрасный выбор песни — и дивный голосок, кстати. Уилл не ответил: он обдумывал то, что Мизора сказала. «Может ли это быть правдой? Могла ли Дайна согласиться на танец с Горташем?» — спросил он себя… И сразу же себе ответил: да. Могла. Изворотливая, язвительная и в высшей степени неприятная особа, Мизора, как и большинство представителей дьявольского племени, чаще умалчивала и искажала факты, чем опускалась до откровенной лжи, к тому же с Дайны действительно сталось бы пуститься в пляс хоть с Горташем, хоть с самим Мефистофелем. В конце концов, еще недавно в «Последнем свете» она танцевала с Астарионом и Рафаилом — чем Горташ был хуже них? Их сегодняшняя пикировка в «Эльфийской песни» от глаз Уилла тоже не укрылась; что же касается выбора последний песни… Он утешал себе тем, что песни Дайны ничего не значили. Самые разнузданные пиратские шанти в ее устах могли звучать как признание в любви, а признание в любви — как издевка. Конечно, поначалу Уилл был очарован тем, как она пела, пока Астарион как-то не хмыкнул в ответ на его восторги и не заметил, что в музыке Дайны никогда нет ничего от нее самой. Обычно Уилл пропускал язвительные Астарионовы речи мимо ушей, но тут ему пришлось согласиться: Астарион подметил верно. Она всегда пела для других и никогда — для себя, и Горташа Дайна, конечно, просто дразнила, хотя голос ее был нежен, как самая мягкая пряжа, и более чуткого слушателя, пожалуй, мог растрогать до слез. Тем не менее, Уиллу пришлось признать, что несмотря на все добросердечие Дайны — мнимое ли, настоящее ли? — доверять ей полностью было нельзя. Она всегда протягивала руку помощи друзьям — в конце концов, она даже помогла ему разорвать контракт с Мизорой, — и ни разу Уилл не видел, чтобы она проявляла жестокость, но и особой щепетильностью Дайна не страдала: врала напропалую, без зазрения совести опустошала чужие карманы и из всех своих спутников предпочитала Астариона, которого уж точно ни у кого не повернулся бы язык назвать ни порядочным, ни великодушным, ни тем более добросердечным. По прибытии в город эти двое и вовсе стали не разлей вода — шутили, флиртовали, бранились, обменивались многозначительными взглядами, улыбаясь друг другу острозубо и нежно; и если бы они не заверяли со всей пылкостью, что между ними ничего нет, Уилл бы точно решил, что удача от него отвернулась и что девушка, в которую он влюблен — а он был влюблен, пришлось признать и это! — променяла его на бессердечного вампира. — Да, твоя возлюбленная тот еще персонаж, — подытожила его мысли Мизора, всегда без труда видевшая его насквозь. — Как большая сладкая луковица, у которой слишком много слоев. Поэтому я бы не слишком рассчитывала, щеночек мой, что она тебе поможет. Не думаю, нет. Твою наидражайшую советницу Флоррик завтра утром вздернут на одной из этих веревок, и я уверена, пройдет не слишком много времени, прежде чем какая-нибудь досадная неприятность случится и с твоим отцом. Как я уже сказала, вы, смертные, изобрели массу способов разделяться друг с другом… А лорд Горташ в подобных вопросах, я уверена, разбирается как никто другой. Она с кошачьей грацией потянулась и запрокинула голову, глядя на болтающиеся веревки. — Если ты собиралась поупражняться в красноречии, — хмыкнул Уилл, — то у тебя не получилось, Мизора. Я не для того освободился от контракта, чтобы немедленно заключить новый и навечно остаться у тебя в услужении. Не думаю, что отец хотел бы для меня такой судьбы. — Ну, как скажешь. Воля твоя. Она поджала губы и недовольно повела плечом; потом встала и шагнула к нему, на ходу меняя обличье. Секунда, другая — и нежная алебастровая кожа стала синей, как у утопленницы, в голубых глазах зажегся красный огонь, а аромат фиалок сменился холодным дыханием Стикса. — Если передумаешь, тебе даже не нужно меня искать. — Рука Мизоры легла на его грудь, и заточенные когти царапнули мягкую кожу дублета. — Я никогда не откажу тебе в помощи, мой милый Уилл. — Не сомневаюсь, — буркнул он. Кожистые крылья распахнулись за ее спиной, вздымая пыль с брусчатки, языки пламени охватили подол платья, тут же вскинулись выше, опаляя облегающий бедра черный атлас, и через мгновение дьяволицы уже не было рядом — лишь привычный запах гнили витал в воздухе да потрескивали, постепенно затухая, колючие огненные искры. Уилл оглянулся по сторонам — никого. Люди по-прежнему остерегались приближаться к виселице, и никто, кроме него, не увидел маленькое представление Мизоры — один из огромного множества спектаклей, которые она усердно разыгрывала перед ним последние семь лет, надеясь сделать условия его контракта еще хуже и еще безысходнее, чем они были. Как все баатезу, больше всего на свете она любила вкус человеческого отчаяния, потому что отчаяние означало новые души, а новые души означали новые титулы, новые привилегии и новые возможности — всё то, к чему стремились обитатели Девяти Преисподних, погрязшие в бесконечной Войне Крови. Впрочем, к его душе Мизора питала особенное пристрастие… Потому что, может быть, и впрямь к нему немного привязалась. Ветер гнал по пустой площади скомканный лист газеты. Уилл поднял его и расправил мятую бумагу. Чернила от дождя расплылись и превратились в кляксы, но часть букв еще читалась, и он наискосок пробежался по очередному интервью Горташа о том, какое блистательное будущее ожидает Врата Балдура под его управлением. В нижней части страницы, совсем раскисшей, примостилась заметка о завтрашней казни советницы Флоррик — изменницы и мятежницы, которую приговорил к смерти сам великий герцог Ульдер Рейвенгард. Уилл скомкал газету так сильно, что на пальцах остались смешанные с водой следы чернил, и зашвырнул куда подальше. Нет, он не мог это так оставить. Конечно, принимать помощь Мизоры было нельзя — как только он дал бы ей руку, Мизора тут же откусила бы ее по локоть, — а на помощь Дайны рассчитывать не приходилось, потому что она слишком цеплялась за союз за Горташем, но он все-таки был Клинком Фронтира, опытным колдуном, прославленным героем, а значит, не нуждался ни в чьих одолжениях. Он был вполне способен справиться сам. В последний раз кинув взгляд на виселицу, он зашагал прочь — сначала медленно, потом всё быстрее. Давно минула полночь. Город спал: лишь из порта и многочисленных таверн доносился привычный многоголосый пьяный гул. Наконец Уилл, почти перейдя на бег, добрался до штаб-квартиры Пламенного Кулака. Он много времени провел здесь в детстве, потому что отец брал его с собой, надеясь таким образом привить сыну чувство воинского долга и любовь к дисциплине. Здесь Уилл учился держать меч, здесь надел свои первые, еще совсем легкие, кожаные доспехи, здесь завел первых друзей среди таких же, как он, мальчишек и девчонок, приведенных товарищами отца, тоже с утра до ночи пропадавшими на службе. Вот почему проникнуть в бастион для него не составило труда: прежние лазейки, открытые еще во время детских игр и многократно использованные для разных шалостей, никуда не делись. На пути ему попалось несколько сонных стражников, но все они несли вахту не слишком усердно и не заметили шмыгнувшую мимо тень. Так Уилл незаметно добрался до кабинета капитана — эту должность ныне занимала Лиара Портир, вернувшаяся недавно из Чульта племянница Дилларда Портира, самого бесполезного из балдурских герцогов. К счастью, капитан отсутствовала, других Кулаков поблизости тоже не оказалось, и он имел возможность вдоволь пошарить в небольшой толстоногой конторке, набитой всевозможными документами, старыми писчими перьями и полузасохшими чернильницами. Шарил он долго и перетряхнул всю конторку снизу доверху — но наконец нашел нужную бумагу. Это был помятый приказ за подписью капитана Портир — приказ о заточении советницы Флоррик в подземелье крепости на Змеиной скале. Уилл выпрямился, зажег на кончиках пальцев крошечный огонек и внимательно прочитал документ еще раз. Да, всё верно. Значит, ему повезло. Во-первых, Змеиная скала находилась недалеко отсюда, во-вторых, ее тюрьма никогда не считалась самой охраняемой в городе, в-третьих, он знал, как проникнуть внутрь… или, по крайней мере, догадывался. Ребенком он часто бывал у Змеиной скалы: местная ребятня ловила у подножия рыбу и строила замки из камней, разбросанных по склонам. Сейчас, в темноте, окрестности казались совсем другими, куда более мрачными, да и лет прошло немало, но Уилл все равно без труда нашел ту секретную тропинку, которой он и его приятели пробирались в детстве: сначала крутой, почти отвесный спуск к побережью, потом сто метров по влажному песку и наконец — не менее крутой подъем по каменным кручам, увитым виноградом и корнями деревьев, глубоко уходящими в трещины горной породы. Теперь этот путь проделать оказалось гораздо проще, чем пятнадцать лет назад: тогда Змеиная скала казалась ему, мальчишке, почти неприступной, и каждая попытка вскарабкаться на нее считалась среди детворы почти что подвигом, сейчас же Уилл преодолел все препятствия без особого труда, будто карабкался на детскую горку, хотя наверху у него, как раньше, перехватило дыхание от высоты. Далеко внизу черные волны Чионтара бились о скалы, взметая пенные гребни. Тени парусников, больших и маленьких, разрезали мощное течение реки, несущей свои воды в море. Он позволил себе задержаться на несколько минут, чтобы полюбоваться этим зрелищем. В детстве вид, открывавшийся со Змеиной скалы, всегда вызывал у него восторг: глядя на корабли, он представлял себя то пиратом, то капитаном дальнего плавания, то просто путешественником, отправляющимся навстречу приключениям подобно самому Балдурану. Что ж, в каком-то смысле так оно и вышло: он действительно отправился навстречу приключениям, хотя и в компании дьяволицы за плечом, совершил немало подвигов, нашел немало друзей — и вот наконец долгая дорога вновь привела его на родные улицы, на места детских игр, на площади, где менестрели пели песни, которые он любил… Дорога привела его домой — осталось только выкурить из дома ос и сжечь осиные гнезда. По гранитным стенам форта, обласканным столетиями ветров и проливных дождей, расползлась поросль влажного мха. Ветви плюща прикрывали трещины, зияющие в камне. Кое-где кладка настолько разрушилась, что гранитные блоки шатались, как выбитые в пьяной драке зубы… и Уилл прекрасно помнил, где они шатаются больше всего. В его детстве эти подземелья были почти заброшены — всех преступников заключали или в Морскую башню, или в Цитадель, однако то ли тюрьмы были переполнены, то ли Горташ решил почтить давнюю традицию держать мятежников именно под Змеиной скалой, но впервые за много лет здешние темницы снова использовались по назначению. Стены, конечно, подлатали, лазейки заделали — и все-таки Уиллу не составило труда проникнуть внутрь. Вдоль коридоров горели факелы, плюясь чадящим дымом. Пахло сыростью, смолой и почему-то несвежей капустой. Издалека доносилась ленивая болтовня стражников, коротающих ночь за бесконечными партиями в талис. Никем не замеченный, Уилл добрался до камер, отпер замок заклинанием и принялся расталкивать советницу Флоррик, спящую на узкой деревянной скамье. В арестантских лохмотьях она мало походила на себя прежнюю, некогда роскошные волосы спутались и свалялись, однако взгляд ее, как всегда, оставался ясным и острым. Увидев Уилла, приложившего палец к губам, она не издала ни звука и только тихо кивнула, давая понять, что узнала его. Он ободряюще сжал ее плечо. Может, он пока и не знает, как вызволить отца, но хотя бы эти несколько жизней — жизни Флоррик и ее приближенных — будут спасены. И в этом ему предлагала помочь Мизора? Ха! «Как видишь, — мысленно сказал ей Уилл, выпуская других заключенных, — я прекрасно справился и без тебя». А потом, когда они уже двинулись к расщелине, через которую он проник сюда, когда проделали почти половину пути, в дальнем конце коридора возникла высокая тень, потом еще одна, и еще, и еще. Полыхнули факелы в руках стражи, лязгнули доставаемые из ножен мечи, и навстречу Уиллу шагнула Лиара Портир, капитан Пламенного Кулака. — Уилл Рейвенгард, я полагаю, — сказала она, ухмыляясь. Свет огненным всполохом мелькнул на ее обнаженном клинке. — Одна ваша старая знакомая предупредила меня, что вы можете к нам пожаловать. Ему не требовалось спрашивать имя этой знакомой: всё было ясно и так. Чертова Мизора.