Шарлатан и шарлатанка

До «Шипящих камней» он добрался только во втором часу ночи, позже, чем собирался, но Франк и Джхери, разумеется, еще ждали его. Мерилин Алларир, хозяйка купален, встретила почетного гостя сама — Горташ не любил, когда под ногами суетятся слуги, и она это знала. Как требовали обычаи заведения, он оставил на входе оружие, скинул одежду, быстро принял обжигающе горячий душ и облачился в длинный, до пола, шелковый халат, черный с вышитыми на нем червонными лилиями. Предполагалось, что украшения нужно снять тоже, и в первое время Алларир очень на этом настаивала, но он никогда не расставался с перчатками на людях, так что ей пришлось смириться и сделать ради него исключение. К счастью, она была женщина довольно понятливая. Госпоже Алларир нравилось представлять, что ее заведение — нейтральная территория, своего рода храм, в котором могут без опаски встречаться заклятые враги и предаваться наслаждениям тайные любовники. Превыше всего она чтила конфиденциальность и безопасность, поэтому устанавливала строгие правила и для клиентов, и для обслуги, чем заработала своим купальням соответствующую репутацию — они десятилетиями служили местом закулисных переговоров, политических дебатов, страстных свиданий и грандиозных попоек, на которых подавали лучшее вино, поставляемое, разумеется, исключительно самой госпожой Алларир из опасения, что кто-то из ее гостей подсыплет другому яд в бутылку. Почти все герцоги Врат Балдура проводили здесь немало времени: место считалось престижным. Энверу эта идея поначалу по душе не пришлась — он привык вести дела в более скупой обстановке, купальни же напоминали дорогой бордель и зачастую как бордель использовались. Постепенно, впрочем, он вошел во вкус, к тому же теперь его деловые партнеры были преимущественно людьми богатыми и неравнодушными к излишествам, поэтому купальни, с большим изяществом отделанные в чессентском стиле, всегда производили на них впечатление, равно как и традиция разгуливать по этим купальням в одних лишь халатах на голое тело, демонстрируя полное доверие друг к другу. Он затянул пояс и прошел внутрь. Его телохранительница Тамия с сожалением погладила секиру, которую ей тоже пришлось оставить на входе, и скользнула следом. В сопровождении Тамии он миновал анфиладу маленьких комнат, устланных роскошной мозаикой, и вышел к главному бассейну размером с небольшое озеро. Вода была прозрачной как слеза и горячей как кипяток. Над поверхностью клубами стелился пар. Впрочем, Джхери температура явно устраивала — как все драконорожденные, она любила жару, и купальни, видимо, пришлись ей по вкусу. Несколько секунд он любовался тем, как ее мощные лапы рассекают спокойную воду. Лунный свет, проходящий через стеклянный купол, серебрил лазурную чешую и массивные игольчатые гребни на затылке. Наконец Джхери проплыла последний круг, напоследок окунулась с головой и, отфыркиваясь, выбралась из бассейна. — Вы опоздали, лорд Горташ, — сказала она бесстрастным тоном, выпрямляясь во весь свой громадный рост. Ее охранница, хмурая высокая дроу средних лет, протянула ей халат, однако Джхери не спешила в него облачаться: она была не из тех, кого смущает нагота. — Покорно прошу меня извинить, — ответил он, поднимая руки в миролюбивом жесте. — Мне жаль, что я заставил вас ждать. — Уверен, лорда Горташа задержали дела государственной важности, — мягко сказал Франк. Он вольготно развалился в нише, отделанной, как и всё вокруг, мелкой синей мозаикой, и курил трубку, набитую, судя по приторному запаху, свежим луноцветом. — Это мы с вами, Джхери, сами себе хозяева, а его светлость — покорный слуга народа. Задержали Энвера отнюдь не дела государственной важности и уж тем более не народ, а маленькая тифлингша, дававшая концерт в «Эльфийской песни», но собеседников он в эти тонкости посвящать не стал и просто улыбнулся. Джхери оскалила пасть в ответной улыбке. Возможно, она и была слегка обижена его опозданием, но напоминание о том, с какой важной персоной она имеет дело, ей льстило, к тому же Франк, как всегда, очень верно выбрал тон. Он умел играючи превратить любую ссору в шутку, да и вообще легко находил подход к людям — собственно, благодаря этому он, еще недавно лишь повар, разливающий супы в бараках Пламенного Кулака, стал теперь крупным игроком на оружейном рынке, неутомимо ищущим для Энвера новые каналы сбыта и новых партнеров. Энверу всегда нравились такие люди, как Франк. Нет, не так. Он обожал таких людей, как Франк. Франк мог вести скучную жизнь добропорядочного кулинара — варить каши, печь пироги и фаршировать яблоками гусей, — но ему было этого мало. Ему всегда и всего было мало. Франку не хватало денег, не хватало роскоши, не хватало признания, поэтому он, подружившись сперва с Кулаками, потом подружился с зентами и гильдейцами — благо на теневой стороне Врат Балдура все знали друг друга как облупленных — и стал оказывать им мелкие услуги, умело лавируя между противоборствующими группировками, как скальный уж между камнями. Когда Энвер, прослышав о столь незаурядных талантах Франка, предложил ему использовать его многочисленные знакомства, чтобы приторговывать оружием из адского железа, тот согласился не раздумывая. Ну разве не удивительно, сколь многого может добиться в жизни простой повар, приложив немного усилий? Постепенно связи Франка так разрослись, что он обзавелся знакомыми по всему миру, включая Аткатлу, откуда и прибыла с деловым визитом прекрасная Джхери Вир, создательница маленькой, но весьма эффективной и оттого весьма состоятельной военной компании. — Одного не понимаю, — сказала Джхери, неторопливо облачаясь в халат. Серебряный шелк струился по ее телу, как недавно струилась вода. — Зачем эрцгерцогу, такому могущественному человеку, заниматься коммерцией? Целый город, сокровищницы которого набиты золотом, теперь лежит у ног вашей светлости — и все-таки ваша светлость продолжает приторговывать оружием как ни в чем не бывало. — Считайте это моим маленьким увлечением, Джхери. — Энвер развалился на длинной полукруглой скамье, опоясывающей нишу. — Я люблю оружие и люблю людей, которые его покупают. К тому же я занимаюсь этим делом… сколько уже, двадцать лет? А со старыми привычками, как вы знаете, расставаться трудно. Франк протянул Джхери трубку, и она принялась неторопливо раскуривать луноцвет, выдыхая дым через ноздри, словно дракон. В широких когтистых лапах трубка казалась детской игрушкой. — Франк сказал мне, — заметила Джхери будто бы мимоходом, — что ваше оружие изготовлено из адского железа. — И притом лучшего, — кивнул он. Тамия устроилась рядом, и ее рука легла ему на бедро, несколько, на его вкус, поспешно; впрочем, Тамия никогда не отличалась сдержанностью ни в бою, ни в любовных утехах. — Интересный вы человек, эрцгерцог, — беззлобно оскалилась Джхери. — Хотела бы я знать, откуда у вас неограниченные запасы адского железа и какому дьяволу вы ради этого продали душу. — Никакому, — с улыбкой ответил он. — Много лет назад я взял за правило не заключать никаких сделок с дьяволами — и вам советую. Госпожа Алларир, как никогда роскошная в лиловом шелке, тяжелом, словно гобелен, поднесла им вино, и беседа плавно перетекла в другое русло. Они обсуждали достоинства товара, планировали маршруты и сроки, уславливались о ценах и графиках платежей — в общем, вели сугубо деловые переговоры, которые Энверу теперь казались утомительными. Он старался не подавать виду, но мысли его витали далеко отсюда. Пожалуй, рано или поздно придется передать дела Франку, подумал он рассеянно, утопая в сизом дыму луноцвета. Эта идея ему не нравилась — в конце концов, не для того он строил свою подпольную империю с нуля, чтобы потом отдать бразды правления в чужие руки, — но нельзя быть правителем целого города и, по верному замечанию Джхери, приторговывать оружием как ни в чем не бывало. Франк прекрасно справится… Придется только отучить его курить эту дрянь. От обязательных вопросов они перешли к необязательным, от необязательных — к светской болтовне. От сладковатого аромата луноцвета плыла голова. Тамия опустилась на колени и принялась покрывать медленными тягучими поцелуями его бедро. Спутница Джхери разминала ее необъятные плечи, лаская крупные, словно металлические пластины, чешуйки. Франк тоже не скучал и благодаря своевременному вмешательству госпожи Алларир наслаждался компанией местной массажистки. В общем, встреча шла как по маслу, подобно многим подобным встречам до нее и многим после: не то деловые переговоры, не то маленькая дружеская пирушка, граничащая с оргией… Пока в зал не ворвалась, бренча доспехами, капитан Пламенного Кулака Лиара Портир. Несомненно, всем своим видом она нарушала заветы госпожи Алларир, но на свете не существовало силы, которая могла бы заставить капитана Портир облачиться в шелковый халат, и местной охране оставалось лишь развести руками: перечить предводительнице Кулаков не смел никто. — Лорд Горташ, — сказала она. Голос у Портир был бесстрастный, но в глубине души она наверняка потешалась, созерцая его в подобной обстановке. — Прощу прощения, что потревожила вас среди ночи, но… — Избавь меня от вежливых расшаркиваний. В чем дело? — Я думаю, вам будет интересно узнать, что мы поймали Рейвенгарда-младшего при попытке освободить советницу Флоррик. Вот как. С коротким смешком он откинулся назад, приваливаясь к стене. С тех пор, как Тав пообещала ему воздерживаться от излишнего геройства, минуло едва ли больше трех часов — и вот уже один из ее подданных — или «друзей», если ей так угодно, — не только нарушил все их договоренности, но и был пойман с поличным, будто неумелый уличный воришка, шарящий по карманам богатых господ. — Почему вы смеетесь, милорд? Я думала, вы будете недовольны. — О, я недоволен, поверь. Надеюсь, ты бросила его в соседнюю от Флоррик камеру. Портир кивнула: — Уверена, прямо сейчас Уилл Рейвенгард сводит знакомство с местными мокрицами. Он улыбнулся. Такие люди, как Лиара Портир, тоже были ему по нраву. Когда городом правил Рейвенгард-старший, она ревностно служила ему и считалась одной из ближайших его сторонниц, но как только ветер переменился, немедля развернулась в другую сторону, словно флюгер на здании магистрата. Сама Лиара наверняка убеждала себя, что выполняет свой долг и печется в первую очередь об интересах города, но на самом деле она, как очень многие люди, просто предпочитала быть на стороне того, кто сильнее, и не испытывала по этому поводу никаких мук совести. Если бы он потребовал бросить в тюрьму обоих Рейвенгардов, она бы подчинилась без колебаний; если бы он велел их повесить, она бы и это сделала с такой же скупой улыбкой, с какой стояла перед ним сейчас. — Скажи своим людям, чтобы привели ко мне Тав завтра утром. — Он кинул быстрый взгляд на Портир и провел рукой по волосам Тамии, утопая когтями в спутанных медных прядях. — Только проследи, чтобы они ненароком не переломали ей кости. Твои Кулаки иной раз бывают хуже любых головорезов. — Они постараются быть поделикатнее, — ухмыльнулась Портир. — Но ничего не обещаю. Энвер, впрочем, не сомневался, что она выполнит указание в точности. По правде говоря, он слукавил, когда сказал, что недоволен. О нет. Он наблюдал за разворачивающимся спектаклем с большим интересом, ибо не меньше, чем Франк Грушка и Лиара Портир, ему нравились такие люди, как Эрнестина Тав. На сцене он увидел ее случайно и вообще поклонником театра не был — Рафаил, каждое утро начинавший с репетиций перед зеркалом, у кого угодно отбил бы тягу к искусству. Лишь чудом Заатару удалось затащить Энвера на спектакль, в котором играла какая-то милая заскорузлому Заатарову сердцу рыжая девица, и тогда-то Энвер вдруг обнаружил, что незамысловатые деревенские представления разительно отличаются от любимых Рафаиловых трагедий. Даже самые душераздирающие драматические сцены в театре Эрнестины напоминали фарс, самые искусно поставленные танцы смотрелись нелепо, костюмы знавали лучшие дни, в зрительном зале пахло элем и яблоками — и это неожиданно пришлось ему по вкусу. В конце концов, это был театр для таких, как он, то есть для поваров, конюхов и сапожников, а он от своего происхождения не отказывался никогда. (Конечно, можно было изобрести себе и более пристойную биографию, да только зачем? На людей всегда производил большое впечатление тот факт, что лорд Горташ умеет обращаться с дратвой и шилом.) В общем, затея с театром оказалась неплоха, да и Заатарова девица тоже, но Энвер, выбирая между рыжей принцессой, сводившей Заатара с ума, и одетой в пирата Эрнестиной с нарисованными усами, выбрал — конечно же — Эрнестину. И дело было не в ее дивном голосе, и не в смоляных кудрях, и не в обаянии, и даже не в ее дерзком нраве, столь необычном для маленькой певички из Ривингтона, — дело было в ее внутренней силе, которая приковывала к ней взгляды, даже если она выходила на подмостки в каком-нибудь рубище и разила врагов бутафорской шпагой. Именно эта сила впоследствии привела ее к Лунным Башням, где она дала бой Торму, а потом в крепость на Змеиной скале, и он почти не сомневался, что рано или поздно эта сила приведет ее к логову Орин. Хотя в смоляных кудрях, конечно, была своя прелесть. И в дивном голосе тоже. И в том, как она сегодня пела ему «У милого моего локоны черным черны». — Что-то неладно в вашем маленьком королевстве? — с усмешкой осведомилась Джхери, когда Портир ушла. Когтистые пальцы утрамбовывали в горлышко трубки очередную щепотку луноцвета. — Надеюсь, ваши проблемы не скажутся на нашей сделке. Я рассчитываю на долгое и плодотворное сотрудничество, лорд Горташ. — Я тоже, дорогая Джхери, я тоже, — ответил он с очередной ничего не значащей улыбкой. Потом снова запустил руку в волосы Тамии, по-прежнему сидящей у его ног, и сказал ей: — Ну, чего остановилась? Продолжай. Тамию не нужно было просить дважды: отхлебнув из его кубка, к которому он, как всегда, едва притронулся, она облизнула губы и принялась за работу. (И боже, эту работу Тамия делала хорошо.) Следующим утром, часа через три после того, как рассвело, Лиара Портир явилась к нему снова, на этот раз в кабинет на вершине Змеиной скалы, и сообщила, что ее люди нашли тела Франка Грушки и Джхери Вир: первое — в его доме, второе — в гостинице «Звезда и щит». О смерти Франка сообщили сердобольные соседи, встревоженные криками; Джхери обнаружила горничная, заметившая кровь, сочащуюся из-под двери. Судя по тому, что обоих выпотрошили с тщанием, с каким повар потрошит утку, прежде чем отправить ее в печь, это была работа баалистов или даже самой Орин, и Энверу стоило большого труда не запустить чернильницей в стену, пока он слушал изобилующий кровавыми подробностями доклад. Значит, Орин знала его лучше, чем он думал, и была при своем безумии не так глупа, как он рассчитывал. По крайней мере, удар она нанесла точный и болезненный. Допустим, смерть Джхери — всего лишь досадная неприятность. Если одна сделка сорвалась, всегда можно заключить другую, благо в Аткатле потенциальных клиентов хватает. Но Франк… Франк был важной шестеренкой в хорошо отлаженном механизме, шестеренкой не единственной, однако ценной, и теперь этот механизм неизбежно даст сбой, на что Орин, видимо, и рассчитывала. Она не могла дотянуться до Энвера — он позаботился об этом еще в самом начале их вынужденного сотрудничества, — зато не отказала себе в удовольствии испортить ему жизнь иначе… И наверняка так радовалась, вскрывая Франку живот, что хохотала в процессе. Ему удалось сдержать гнев, поэтому чернильница все-таки не полетела ни в стену, ни в Лиару Портир, но к тому моменту, когда стража втолкнула в зал отчаянно сопротивляющуюся Тав, он все еще был изрядно зол. То, что ночью казалось ему забавной выходкой, сейчас превратилось в повод для раздражения. Тав обещала заняться Орин. Тав поклялась, что ее люди не будут совать нос в его дела. Тем не менее, Орин по-прежнему чувствовала себя вольготнее некуда, а Рейвенгард-младший вместо того, чтобы в поте лица искать храм баалистов, решил потешить свою героическую натуру и ринулся вызволять из тюрьмы советницу Флоррик. Он кинул взгляд на часы. Полдень. Что ж, хорошо. Значит, советница уже болтается в петле. Рейвенгарду чертовски повезло, что он не болтается с ней рядом. — Уберите руки, я сама в состоянии дойти! — огрызнулась Тав, пытаясь вырваться из железной хватки Нуффа, вцепившегося ей в плечо. Наконец Нуфф отпустил ее, она шагнула к столу, за которым Энвер работал, нервно одернула смятые манжеты и сказала с неожиданной злостью: — Ну, чего тебе от меня опять надо?! Он поморщился — не хватало еще, чтобы на эрцгерцога повышала голос певичка из Ривингтона, — но снова сдержался: чтобы пошатнуть его равновесие, незначительного хамства было недостаточно. — Наверное, ты помнишь, — сказал он ровным тоном, — как мы с тобой вчера обсуждали судьбу советницы Флоррик. И помнишь, должно быть, как я сказал тебе, что этот вопрос не подлежит обсуждению… — Помню, — нехотя буркнула она, останавливаясь в пяти шагах от стола. Зеленые и лазурные блики света, проходящего сквозь витражи, пятнами ложились на ее лицо. — Тогда потрудись объяснить мне, почему Уилл Рейвенгард этой ночью пытался освободить ее из тюрьмы. Он махнул рукой, подавая страже сигнал, и Нуфф ввел в зал Рейвенгарда, закованного в цепи. Тот шел медленно, при каждом шаге громыхая кандалами. Тав обернулась к приятелю и замерла. — Ты обещала держать своих людей в узде, — продолжил Энвер с нажимом, — и немедленно нарушила обещание. Тав, казалось, совсем его не слушала: она смотрела на Рейвенгарда, никого вокруг не замечая. Потом судорожно вздохнула, приобняла себя за плечи и сказала с неожиданной горечью: — Боже, Уилл. Так ты жив. Нулл ткнул Рейвенгарда пикой в плечо, заставляя опуститься на колени, и тому пришлось подчиниться. — Мне жаль, Дайна, — произнес Рейвенгард глухо, с явным трудом поднимая на нее глаза. — Я не должен был действовать у тебя за спиной. Прости. — Жаль? Жаль? О боже, Уилл! Ты хоть представляешь, до чего нас довело твое геройство? Если бы ты не ушел… Если бы ты был с ними этой ночью… Ее голос сорвался; больше она не могла произнести ни слова. Энвер нахмурился. С чего эта неожиданная драма? Он отложил недописанное письмо, которое уже пару минут вертел в руках, и коротко спросил, что случилось. Тав снова обернулась к нему, сделала еще несколько шагов в сторону стола и замерла, кинув на Энвера мрачный взгляд исподлобья. Похоже, она напряженно что-то обдумывала. Плечи едва заметно подрагивали; глаза казались покрасневшими. Нет, что-то определенно было не так — и будь он чуть меньше раздражен сегодня утром, он бы заметил это раньше. — Ну? Я надеюсь услышать ответ, Эрнестина. Она вздрогнула при звуке своего настоящего имени: должно быть, ее давно так никто не называл; потом снова прерывисто вздохнула — резкий выдох, резкий вздох — и вдруг, вскинув голову, сказала громко: — Эта чокнутая баалистка убила мою подругу, вот в чем дело. — Самообладание, кажется, понемногу возвращалось к ней, хотя в голосе еще слышалась дрожь. — Убила и выколола ей глаза. По крайней мере, так она мне сказала. — Продолжай. Сухо и без лишних подробностей, чтобы ненароком не удариться в слезы, Тав поведала ему обо всем, что случилось: как Орин прикончила гитьянки, как взяла в плен волшебника, как сговорилась с вампиром по имени Казадор Зарр, чтобы получить нетерийский камень… Энверу быстро надоело слушать — всё было ясно и так, — и он прервал ее, отбросив свой обычный предупредительный тон: — То есть ты хочешь сказать, что оба камня теперь у Орин. — Да, — ответила Тав, явно прекрасно сознавая, как разозлит его эта новость (и видит Бэйн, у него действительно были причины злиться). — Но я верну их. Я принесу оба камня, как обещала. Невероятная самоуверенность, не подкрепленная ничем. — И как, скажи на милость, — спросил он, поднимаясь из-за стола, — ты собираешься это сделаешь? Он подошел ближе. Тав стояла перед ним совершенно беззащитная и в то же время колючая, будто репейник. Как она, победившая Кетерика Торма, могла допустить подобное? Более того: как сам Энвер мог это допустить? Нужно было любой ценой выкурить Орин из той щели, в которую она заползла, а не полагаться на девчонку и ее цирковую труппу. Эта ставка не сыграла. Жаль. — Астарион и Карлах пока живы, — ответила Тав с неожиданной решимостью. — Значит, я могу их спасти. Еще не поздно. Энвер хмыкнул. Во-первых, как и ее приятель Рейвенгард, она была склонна к неуместному геройству. Во-вторых, она стояла перед ним вся в кружевах и зеленом бархате, нежная, словно цветущий вьюнок по весне, и рассуждала о том, как одолеет Казадора Зарра. Ну да. Конечно. — Чтобы спасти своих друзей, тебе придется убить истинного вампира, а ты едва знаешь, с какой стороны браться за меч. — Значит, обойдусь без меча. — Ты же понимаешь, что если пойдешь в замок Зарра, то там и умрешь? Вместе у вас были неплохие шансы, но теперь-то ты одна. Подойдя почти вплотную, он чиркнул пальцами по кончику острого уха, торчащего из копны кудрей, и опустил ладонь Тав на шею. Белые кружева взбились под его рукой, как морская пена. Тав вздрогнула. Рейвенгард собирался броситься на ее защиту — даже в цепях он оставался героем до конца, — но Нуфф для острастки кольнул его пикой в плечо. Энвер усмехнулся. Рейвенгард зря беспокоился. Он не собирался делать Тав больно. Да, она не оправдала надежд, да, он был разочарован, но не бросать же ее из-за этого на съедение тараскам? В ней, такой уязвимой сейчас, было что-то настолько обезоруживающее, что его гнев даже, как ни странно, пошел на убыль. Смысл злиться на девчонку? Иногда вещи ломаются, и некоторые из них сломанными прекраснее, чем целыми: как искрящееся на солнце разбитое стекло, как жемчуг, просыпавшийся с нитки, как руины замка, увитые плющом… Как медь, покрытая патиной. — Ты не боец, ты — менестрель, — напомнил он, прочерчивая пальцем линию от ее затылка до загривка. — И если ты хочешь уцелеть, боюсь, на этот раз тебе придется сдаться. Не каждую битву можно выиграть. Стоя так близко к ней, он мог разглядеть каждую ее веснушку и каждый потек туши, убежавшей с влажных ресниц. Как долго она боролась и какая тяжесть лежала на этих хрупких плечах! Неподъемный груз собственных страхов и чужих забот, бесконечная тревога о судьбах мира и судьбах друзей, бесконечное актерство в попытке изобразить отвагу там, где был только страх, и силу там, где была только нежность. Наверное, она и не убивала ни разу до тех пор, пока не оказалась на борту наутилоида; наверное, раньше ей не приходилось держать в руках ничего опаснее столового ножа. Бедная девочка. Бедная милая Эрнестина. От нее сладко пахло вишней и марципаном, и его окатило тяжелой волной желания — желания нащупать горячее биение пульса под ее броней из бархата и батиста, почувствовать этот запах под собой, эти губы — на своей коже, эти кудри — в стальной хватке своих когтей. — Как же вам это нравится, — вдруг сказала она со злостью, поднимая на него глаза. — Вы обожаете наблюдать за людьми и ждать, когда они сломаются. Вы все. Орин, Казадор, Рафаил... И ты. Для вас нет ничего слаще человеческого отчаяния, да? Энвер чуть отстранился; руку с ее шеи, впрочем, не убрал. — Так вот, — сказала она, — я не сломаюсь. И отсиживаться в темном углу не буду. Она взглянула на него прямо и бесстрашно, и он затруднялся сказать, сколько в этом бесстрашии правды, а сколько притворства. Она действительно набралась решимости — или просто вошла в образ? В любом случае это было глупо: ни в компании Рейвенгарда, ни тем более в одиночестве его милой Эрнестине ни за что не победить вампира. Пожалуй, Энвер мог бы ей помочь — в конце концов, он давно присматривался к Зарру, размышляя, не пора ли избавить город от вампирской заразы, тем более что у Зарра явно имелись политические амбиции, — но она не просила помощи, и он не стал предлагать. — Я избавлюсь от Казадора и освобожу своих друзей, а потом мы убьем Орин — как и собирались. Наша с тобой сделка остается в силе. Он посмотрел на нее. Помолчал. Осенний свет, льющийся сквозь витражи, по-прежнему пятнал заплаканное лицо мазками зелени и лазури. Нет, это не бесстрашие и даже не наивность. Она прекрасно сознавала, в какой безнадежной ситуации оказалась, просто была слишком упряма, чтобы сдаться, — и это, пожалуй, заслуживало уважения. — Расскажи-ка мне вот что, мышонок. Когда это ты успела свести знакомство с Рафаилом? — Вот вернусь, — сказала она храбро, — тогда и расскажу.