Шарлатан и шарлатанка

The things I do for love. Jaime Lannister

В полном молчании они с Уиллом подошли к восточному выходу из парка. Юбка шелестела по ковру из листьев, собирая неизбежную для осеннего сезона грязь, и Дайна в очередной раз прокляла себя за то, что вырядилась как на парад. Вот дура! Утром она выбирала каждую деталь с большим тщанием, готовясь к очередному прекрасному деньку на ярмарке тщеславия: нацепила кружевные панталоны, и подъюбник, и батистовую сорочку, которая мялась от малейшего прикосновения, и этот дивный зеленый дублет с цветочной вышивкой вокруг манжет… О, как довольна собой она была, как радовалась, когда ловила на себе восхищенные взгляды постояльцев таверны, пока спускалась к завтраку! Как предвкушала, что Астарион взглянет на нее и хмыкнет будто бы небрежно… «Великолепно, барашек мой. Великолепно». Еще бы: ведь они покупали всё это вместе, на следующее утро после того, как бессовестно ограбили лавку госпожи Карми, и бесконечно долго любовались тем, как насыщенный зеленый бархат контрастирует с ее кожей, сиреневатой, будто сушеные соцветия лаванды. Ах, если бы они меньше думали о кружевах и нарядах — и больше о деле! Если бы не были так бесшабашно и глупо уверены в себе! Почему после победы над Тормом они решили, что море им по колено? Почему возомнили себя героями, у которых день не проходит без подвига? Лаэзель, которую она больше не увидит… Гейл… Карлах… Астарион. Невидимая хватка горя снова сжала ее сердце, уже в сотый, может быть, тысячный раз за сегодня. Что она могла теперь сделать, чтобы спасти их, каким богам помолиться? А может, и вправду надо было продать душу дьяволу, да и дело с концом? Конечно, пришлось бы провести остаток вечности, напевая ему колыбельные в этом чудовищном месте, которое Рафаил называет домом, но разве это не скромная плата за спасение друзей? Но нет. Нет. Еще не всё потеряно. Не всё. Мысли носились в голове, как птицы перед грозой, но Дайна запретила себе думать о плохом. Она должна быть уверенной. Она должна быть сосредоточенной. Слезы и сожаления надо отложить на завтрашний день. — Признаться, на секунду я подумал, что ты согласишься на его предложение, — наконец осмелился нарушить тишину Уилл. Дайна огляделась, но не обнаружила рядом ни Рафаила, ни его спутницы. В этой части парка, почти заброшенной, они с Уиллом были одни. Вдоль ограды, как факелы, пламенели кусты созревшей ирги. — Я тоже сначала так подумала, — ответила она, продолжая нервно вышагивать по дорожке, — но от Рафаила у меня всегда мороз по коже. Скажи мне, Уилл, все дьяволы такие? Ты же у нас большой знаток всякой нечисти. — Те, которых доводилось знать мне, были менее обаятельны… и менее зловещи, — ответил Уилл. Судя по озадаченному тону, он не мог взять в толк, спрашивала ли она всерьез или просто хотела уколоть его, потому что злилась. — Но раз ты отказалась от его помощи, значит, у тебя есть план? Ах, ну конечно. Все всегда ждали от нее какого-нибудь чудодейственного решения, и великий герой Уилл Рейвенгард не был исключением: он тоже надеялся, что она взмахнет волшебной палочкой и всё исправит, будто фея, тыкву способная превратить в карету, а крыс — в лошадей. — Нет у меня никакого плана, — огрызнулась Дайна. Она опять посмотрела вверх, на торопливо бегущие облака. В просветы между ними золотым клинком вонзалось солнце. В тени было холодно, так что ей пришлось достать перчатки: прелестную изумрудную пару из чистого бархата, которую они с Астарионом тоже купили на днях. — Я не понимаю, Дайна, ты на меня злишься? Уилл шел следом, едва за ней поспевая, и Дайна вдруг поняла, что всё это время почти бежала. Она остановилась, немного помолчала, пытаясь успокоить дыхание, но напрасно: сердце по-прежнему колотилось у горла, заходясь от всего сразу — и от быстрой ходьбы, и от злости, и от горя. — Боже, Уилл, конечно я злюсь! Я злюсь на тебя, потому что ты вздумал погеройствовать среди ночи. Я злюсь на Лаэзель и на Гейла, потому что они должны были быть умнее. Я злюсь на Астариона, потому что он идиот, на Горташа, потому что он полный мудак, на Рафаила, потому что он еще хуже Горташа… Но больше всего, Уилл, я злюсь на саму себя. Я позволила себе расслабиться. Я выпустила поводья. Я наслаждалась своим отражением в зеркале, музыкой и мечтами о том, какой прекрасной скоро станет моя жизнь. Какая дура… И вы были не лучше — вы, как всегда, думали, что я всё решу и сделаю за всех! Поэтому да, Уилл, я злюсь, и нет, у меня нет никакого плана. На исходе этой тирады у Дайны кончился воздух, и ей пришлось умолкнуть, чтобы отдышаться. — Плана нет, — добавила она потом, — но есть плохая идея и чуть-чуть надежды. Только тебе, Уилл, придется мне подыграть. Это не самая сильная твоя сторона, но ты уж как-нибудь постарайся. — Объясни хоть, — сказал он нахмурившись, — что за идея. Идея действительно была с душком, и Дайна знала, что благородный Клинок Фронтира ее не одобрит. На его месте она, пожалуй, и сама подобному предложению не обрадовалась бы. Но на своем? На своем месте она была готова на всё. — Как ты, наверное, помнишь, — наконец сказала она, глядя на Уилла, — у нас в этом городе есть знакомая карга. Уилл молча кивнул, решив оставить возражения при себе, и правильно сделал. Что идея обратиться за помощью к карге не слишком-то отличается от идеи обратиться к дьяволу, Дайна прекрасно знала и без него. С обоими этими персонажами Дайна была знакома преимущественно по детским сказкам. Роль карги ей однажды довелось играть в театре (в чудовищном гриме и не менее чудовищных лохмотьях); сыграть дьявола — или хоть суккуба — она бы тоже не отказалась, но роли такого масштаба обычно отходили более мастеровитым актерам. В общем, как все простые смертные, никогда не имеющие дел со сверхъестественными силами, она знала о тех и других не слишком много. Дьяволы — обитатели преисподней, неутомимо охотящиеся за душами и заманивающие их в свои сети. Они опасны, вероломны и искушены в различных злодействах, однако свято чтут закон (хотя и любят приписывать к договорам каверзные примечания мелким нечитаемым почерком). Карги — ведьмы родом из Страны Фей, отвратительные злобные старухи, которые единственное удовольствие находят в том, чтобы строить козни невинным людям. И те и другие спят и видят, как бы половчее обвести свою жертву вокруг пальца и обречь ее на вечные мучения; и к тем и к другим за помощью обычно обращаются лишь тогда, когда все прочие возможности исчерпаны. Дьяволы чаще исполняют свои обещания, карги чаще лгут, но верить нельзя никому из них, потому что обоими движет одно-единственное желание — душу твою ввергнуть во мрак, а тело — обглодать до косточки. По крайней мере, сказки сходились на этом. В сказках карги похищали детей и варили из них похлебку, пытались изжарить главных героев в печке, превращали принцесс в лягушек, а принцев — в воробьев, проклинали благородные семейства до седьмого колена и насылали чуму на целые деревни — в общем, их нехитрое бытие сводилось к придумыванию различных мерзостей. Недоверчивая с детских лет, Дайна считала все эти россказни чистым вымыслом, годным только на то, чтобы пугать до икоты малышню... Пока несколько недель назад не познакомилась с тетушкой Этель и ее верными красношапками. — Ты ведь помнишь, — счел нужным напомнить Уилл по дороге к «Смущенной русалке», — всех тех бедолаг, которых мы видели в ее логове? Ах, значит, напрасно она надеялась, что он не будет занудствовать. — Помню. Но идеи получше у меня нет — и у тебя, дорогой мой, тоже, поэтому давай пропустим ту часть разговора, где ты пугаешь меня разными ужасами, и перейдем к придумыванию того, как этих ужасов избежать. Мы почти убили каргу в прошлый раз… — Мы бы ее и убили, — хмуро произнес Уилл, — если бы ты не решила ее пощадить. Дайна закатила глаза, но отвечать на этот выпад не стала. Как объяснить благородному Клинку Фронтира, что она решила не убивать каргу именно на случай, если им однажды все-таки понадобится помощь? — В общем, прикончить каргу нам вполне по силам, вот что я хочу сказать, — продолжила она. — Вернее, было по силам, пока мы не оказались в нынешнем положении… Но Этель-то об этом знать не обязательно. Она прекрасно помнит, что мы можем уложить ее на лопатки. Просто надо хорохориться изо всех сил и делать вид, что у нас всё в полном порядке. — Ты думаешь, карга не распознает нашу ложь? Это же не беспомощная старушка, которой легко заморочить голову. — Уилл, — сказала она серьезно. — Я вру напропалую всю мою жизнь. Я врала на сцене, врала вам, врала себе. Ты думаешь, я не смогу соврать какой-то там карге? Просто доверься мне и делай как я скажу. Остальную часть пути они проделали в молчании. Уилл хорошо знал Нижний город — явно лучше Дайны, которая из Ривингтона выбиралась гораздо реже, чем ей хотелось бы, потому что за каждый проход через ворота стража сдирала изрядных размеров пошлину, — и легко нашел дорогу к «Смущенной русалке». Улицы вели их вниз, к докам, и чем ближе они подходили, тем разношерстнее становились прохожие. Благообразные горожане сменились не то чтобы совсем отребьем, но публикой явно сомнительной — матросами, искателями приключений и лиходеями всех мастей. Несмотря на разгар дня, многие успели принять такое количество спиртного, что шли пошатываясь, и несколько развеселившихся пьянчуг даже попытались заключить Дайну с Уиллом в объятия, намереваясь поздравить их с Днем высокого урожая. — Очаровательно, — сказала Дайна. Наконец, чудом избежав слишком близкого знакомства со случайными прохожими, они ввалились в «Русалку» — и сразу привлекли к себе взгляды всех местных выпивох, которые квасили свои внутренности в дешевом виски, сидя за обшарпанными столами. Уилл после ночи, проведенной в темнице, выглядел помято и не слишком-то от них отличался. А вот Дайна… — Гляньте-ка все, экую принцессу к нам занесло! — присвистнул бармен, протирая пивную кружку видавшей виды тряпицей. — Добро пожаловать, вашвысочество, почетной гостьей будете! Дайна кинула на Уилла предостерегающий взгляд, чтобы он не вздумал защищать ее честь и достоинство, подобрала юбку, в несколько широких шагов пересекла комнату, лавируя между столами, и вскарабкалась на высокий табурет, возвышавшийся перед барной стойкой. Табурет был покрыт чем-то липким, и Дайна сомневалась, что с оставшимся от этой липкой субстанции пятном справится даже лучшая городская прачечная, но сейчас это беспокоило ее в последнюю очередь. — Пива принцессе? — поинтересовался бармен, откладывая тряпицу. — Или чего другого изволите? Дайна склонилась над стойкой и заговорщицки шепнула: — Я изволю пообщаться с одним из ваших постояльцев, вернее, постоялиц. — Да у нас тут, по правде говоря, с постояльцами-то не очень, — невесело ухмыльнулся бармен. — В «Русалке» если заснешь, так рискуешь на следующее утро проснуться без кошелька, а то и вообще не проснуться. Кто в своем уме, тот здесь комнат не снимает. — И тем не менее я слышала, что у вас живет одна милейшая старушка, прямо-таки божий одуванчик… Видите ли, я пришла к ней в гости. — А, так ты из этих, из девочек тетушки Этель, — взгляд бармена слегка прояснился. — Вас к ней немало таких ходит: в основном приворожить кого-нибудь хотят или проклясть за неверность. Дай-ка угадаю — небось и ты, красавица, ради любви явилась? — Ага, — сказала Дайна. — Ради любви. Бармен вручил ей ключ — медный, с гнутой зеленоватой ножкой, — и они с Уиллом спустились вниз. Подвал дыхнул на них привычными для такого места запахами — пылью, затхлостью, прошлогодней картошкой и крысиным пометом. Уилл повел рукой, и вокруг послушно заплясали огоньки, разгоняя мрак. В их неверном мерцающем свете они прошли дальше, вглубь, туда, где располагалось логово тетушки Этель, надежно скрытое чарами от посторонних глаз. Тетушка, видно, не ждала гостей, поэтому без стеснения разгуливала по своей обители в истинном обличье. По сморщенной коже ползли пятна мха и лишайника. На горбе, как на трухлявом пне, росла кучка совершенно омерзительных на вид поганок. Над юбкой, которая лишь чудом не рассыпалась в прах, нависал тугой живот, похожий на брюхо жабы. Уиил скривился от отвращения. Дайна тоже поморщилась, но отворачиваться не стала. Порой, когда видишь какую-нибудь мерзость, так и хочется взглянуть на нее поближе. Какое-то время тетушка, казалось, не замечала их или просто не считала нужным обращать внимание на незваных посетителей. Склонившись над большим котлом, она долго помешивала булькающее в нем варево гнутой поварешкой, потом зачерпнула мутную зеленоватую жидкость и принялась разливать ее по маленьким бутылочкам, стоящим на столе среди метелок бальзамина и чьих-то засушенных внутренностей. Процесс зельеварения, похоже, доставлял карге немало удовольствия, и она мечтательно напевала себе под нос. Дайна прислушалась. На Элисон Гросс посмотреть-то страшно, Лютая ведьма — Элисон Гросс. Она меня заманила в башню, А может, нечистый меня занёс. Это была старая народная баллада, может, такая же старая, как сама Этель; Дайна ее знала, потому что у завсегдатаев таверн она пользовалась большой популярностью — по крайней мере у тех, кто прикончил первые три кружки и уже прихлебывал из четвертой, радостно горланя всем знакомые слова: К себе на колени меня усадила, И голос ведьмы вкрадчивым был: «Уж как бы я тебя наградила, Когда б ты, красавчик, меня любил!» Алый плащ, как пламя яркий, Она мне показывала, дразня: «Уж я не поскуплюсь на подарки, А ты, красавчик, люби меня!» Пела Этель с нескрываемым удовольствием и иногда даже попадала в ноты. Сладко хихикнув после третьего куплета, она вновь окунула поварешку в котел, взболтала содержимое и хрипловатым баритоном продолжила: Прочь, ведьма, прочь, убирайся прочь, Других на удочку лови. Ни через год, ни в эту ночь Не купишь ты моей любви! Крутанувшись вокруг своей оси, карга стукнула поварешкой по крутому боку котла и принялась отбивать ритм. Лохмотья, служившие ей одеждой, взметнулись в воздух, словно юбки прекрасной дамы на балу. Она бормотала лихие слова, Она всё кружилась быстрей и быстрей. И вот закружилась моя голова, Я к ведьме шагнул и упал перед ней... Этель довольно хохотнула, предвкушая развязку, и вдруг продолжила другим тоном, сменив баритон на писклявый фальцет: И сделался я безобразным червем, По ветке дубовой ползаю я. Меня навестить в глухом лесу Приходит Мэйзри, сестра моя. Она меня чешет серебряным гребнем И проливает потоки слез. Но лучше карабкаться по деревьям... — Чем целоваться с Элисон Гросс, — закончила Дайна. На секунду воцарилась тишина: только негромко булькало загадочное варево в котле. Потом Этель обернулась и всплеснула руками: — Вот так встреча, цветик! А я уж думала, больше не свидимся с тобой. Какая нужда привела тебя на мой порог? — Да так, решила нанести визит вежливости, раз я в городе… И стребовать должок. Уилл остался стоять в дверях, угрожающе сложив руки на груди (как Дайна ему заранее и велела). Дайна неторопливо прошла внутрь. От котла тошнотворно пахло какой-то пакостью: не то скисшим молоком, не то протухшим рыбным супом, — однако ей пришлось сделать вид, что все эти миазмы ничуть не беспокоят ее и что она разглядывает логово Этель с вальяжным любопытством, словно королева, которая вдруг изъявила желание выяснить, как живут самые нищие и самые жалкие из ее подданных. — Ох, как же ты подурнела, ягодка моя, — сокрушенно покачала головой карга, оглядывая ее с головы до ног. — Я едва тебя узнала. Посмотри только на себя... Что случилось с твоими чудесными длиннющими волосами, в которых так прекрасно могли бы резвиться вши? Она запустила лапу в свои длинные редкие патлы, выловила что-то оттуда и засунула в рот. Дайна заставила себя вежливо улыбнуться. — Была ведь такая замарашка, любо-дорого смотреть, — продолжила причитать Этель, пока Дайна осматривала ее жилище. — Носила рясу в заплатках и представлялась всем жрицей Ильматера. А теперь пахнешь будто вишневый сад и выглядишь не то как принцесса, не то как продажная девка высшего пошиба. Небось и панталончики нацепила кружевные? Я была о тебе лучшего мнения. «Карги всё уродливое считают красивым, — напомнила себе Дайна, — а всё красивое — уродливым». Неудивительно, что Этель не оценила произошедшие с ней перемены. — Не заговаривай мне зубы, карга. Я же сказала, что пришла по делу. — Что, неужто ты решила все-таки показать мне свой прелестный глазик, пока этот паразит не прогрыз в твоем мозгу дыру? Это я могу устроить. Говорила Этель бодро и будто бы беззаботно, но посматривала на Дайну с некоторой опаской, а на Уилла — так и вовсе с нескрываемым беспокойством. Значит, не забыла еще, как он рвался ее прикончить. И хорошо. — Нет. С паразитом мне помощь не нужна. Дайна прошлась по комнате. Та, похоже, служила Этель одновременно и кухней, и алхимической лабораторией. По стенам были развешены длинные веревки, с которых свисали пучки трав. Рядом на полках теснились многочисленные склянки с каким-то гнусным содержимым: великаньими ногтями, сушеными насекомыми и, кажется, заплесневевшим ягодным вареньем. — Я хочу, — как можно более равнодушным тоном продолжила Дайна, — чтобы ты помогла мне убить истинного вампира. — Ха! Что, Казадор наконец добрался до своего ненаглядного отродья? Этель снова зачерпнула варево поварешкой и, причмокнув, вылила содержимое в рот. Сморщилась — видимо, сочла, что чего-то не хватает, — и тут же бросила в котелок щепотку крупной красноватой соли, от которой содержимое котла сразу вспенилось и пошло пузырями. — Откуда ты знаешь про Казадора? — нахмурилась Дайна. — Душенька, я поселилась в этом городе в те незапамятные времена, когда на свет еще не появилась даже твоя прапрабабка. Конечно, иногда я провожу месяцок-другой в уединении на своих любимых болотах — а то городская суета, знаешь ли, плохо действует на нервы, — но достойных клиентов там не сыщешь… — К делу, Этель, к делу. — А дело в том, что вся нечисть в больших городах друг друга знает, — пожала Этель сутулыми плечами. — Я с самого начала понимала, что твой белокурый друг — любимый отпрыск Казадора Зарра. Как же ты позволила Казадору его сцапать, а? — Это не твоя забота. — А мне кажется, что очень даже моя, раз ты заявляешься ко мне домой и говоришь, что пришла стребовать должок. Я ведь не добрая фея, чтобы исполнять твои желания. Где остальные твои приятели, дорогуша? В мой чайный домик вы тогда наведались целой толпой, но с тех пор, смотрю, толпа изрядно поредела… Только не говори, что попросила их подождать снаружи, ни за что не поверю. — Ты обещала помочь мне, — сказала Дайна, постепенно теряя терпение, — если я сохраню тебе жизнь. Выполни обещание — и мы квиты. — Глупое дитя, — Этель добродушно хихикнула, подходя поближе. — Ну кто же верит карге на слово? Неужели тебе мама не читала в детстве сказок? Надо было соглашаться на мое предложение раньше — сейчас-то я уже не такая добрая, как тогда. Вблизи Дайна как никогда хорошо видела всю ее отвратительную наружность — лягушачью кожу, крючковатый длинный нос, поросшие лишайником плечи. И впрямь ведьма из сказки, только вживую страшнее, чем на картинке. От ее гнилостного дыхания Дайне на мгновение стало дурно, но она сделала над собой усилие и шагнула карге навстречу. — Ты зря думаешь, что мы не сможем победить тебя еще раз, — сказала она, вскинув голову. — Я бы на твоем месте не была так уверена. Хочешь рискнуть? Недовольно поджав губы, карга отвернулась и снова занялась варевом: кинула в него пригоршню сушеных цветов, потом подумала и отсыпала из маленькой склянки несколько крупных бородавок. Густой пар, поднимавшийся от котла, вдруг приобрел приятный аромат цветущего весеннего луга. — На твое счастье, — сказала карга, вдруг смягчившись, — у меня свои причины не любить Казадора Зарра. К тому же я и впрямь тебе задолжала, а я, в отличие от Казадора, обычно выполняю свои обещания… Ссориться нам ни к чему. Я помогу тебе спасти твоего драгоценного эльфа. — Чувствую, за этим последует большое «но». — Ну что ты, душенька. В нашу прошлую встречу ты сжалилась над бедной тетушкой, а значит, за мной и вправду должок. Конечно, умереть бы я не умерла, но когда тебя протыкает насквозь какой-нибудь Клинок Фронтира, это тоже удовольствие невеликое... Так что у меня к тебе лишь маленькая просьба. Сущий, по правде говоря, пустяк. — Ладно, выкладывай, чего ты хочешь. — Видишь ли, — Этель отложила поварешку и с нежностью погладила себя по животу, — я нынче дама в положении. Через пару-тройку дней на свет появится очаровательная крошечная карга, моя отвратительная маленькая копия… Дайна скривилась. — Да-да, вот и Майрина скорчила такое же лицо, когда я проглотила ее малышку, — продолжила Этель. — Хотя прекрасно знала, на что шла. И теперь, видишь ли, эта дурища решила, что должна спасти свое драгоценное чадо… — Ха! И ты ее испугалась? Ты, карга? — Я бы не оставила от этой девицы и горстки пепла, — Этель обнажила в улыбке гнилые острые зубы, — но сейчас у меня дитя на подходе, и я не хочу с ней возиться. Мой верный красношапка донес, что она со своими соратничками нашла способ вызволить малютку из моей утробы… А мне, как понимаешь, это совершенно ни к чему. Этель снова с нежностью погладила себя по животу и продолжила: — У меня на девочку большие планы. Сколько проклятий мы сможем наслать, сколько судеб разрушить... Ваши человечьи дети — сущее наказание. Мягкие, беспомощные, увечные уродцы. Но маленькая карга? Маленькая карга — это прелесть что такое. И ты, моя хорошая, поможешь этой прелести появиться на свет. — Мы не будем убивать Майрину, — отрезал Уилл, приближаясь к ним, хотя Дайна настоятельно просила его стоять в дверях и с грозным видом помалкивать. — Я не подниму руку на безобидную женщину, единственная вина которой заключается в том, что она решила спасти своего ребенка от превращения в уродливую ведьму. Дайна кинула на него недовольный взгляд. Не хватало еще, чтобы Уилл со своей склонностью к геройству вывел Этель из себя и всё испортил! Но карга только хохотнула и махнула рукой: — Ах, мужчины, мужчины. Никто и не говорит про убийство. Вы всегда думаете только том, как бы своим мечом поразмахивать… А мы, женщины, знаем способы получше, правда? Она приблизилась к Дайне и ткнула ее пальцем в грудь: — Ты умеешь чесать языком, так используй это. Скажи Майрине, что ребенок потерян для нее навсегда. Пусть убирается из города, прихватив с собой своих приятелей. Мне все равно, какую ложь ты им скормишь, но у них не должно остаться ни малейшей надежды разделаться со мной. И не вздумай обмануть меня… Поверь, я узнаю. Будешь юлить — и можешь попрощаться со своим любовничком навсегда, потому что никакой помощи от меня не получишь. А сделаешь всё как надо — я к твоим услугам. — И всё? Как-то слишком просто. — Просто, да не для тебя. Ведь где-то под этим бархатом, — Этель царапнула ее грудь когтем, — бьется доброе нежное сердечко. Причинить нечастной матери такое горе? Оставить невинное дитя злой ведьме из страшных сказок? Раньше мысль об этом была бы тебе невыносима. — А теперь, — сказала Дайна, ничуть не покривив душой, — мне совершенно наплевать. Всё то время, что они с Уиллом искали в Нижнем городе лачугу, в которой поселилась Майрина, она и впрямь не чувствовала ничего, кроме пустоты на сердце. Да и потом не чувствовала тоже: ни когда рассказывала Майрине, что убила каргу и что ребенка было уже не спасти, ни когда повторяла «Мне жаль», ни когда гладила бедняжку по плечу, придумывая слова утешения, ни когда убеждала ее, что жизнь на этом не кончена, ни когда Майрина наконец затворила за ними дверь и Уилл с тягостным вздохом сказал: — Поверить не могу, что мы это сделали. Соврать матери, что ее ребенок погиб, хотя она нашла способ спасти его… — Не мы сделали, а я. Считай, что твоя совесть чиста. — А твоя, Дайна? — А я тебе уже сказала, что сердце у меня не из золота. Этель встретила их с большим гостеприимством: сунула Дайне в руки кружку с отвратно пахнущим чаем и даже предложила Уиллу стул. Уилл, впрочем, садиться не стал — побрезговал. — Мой верный Ятло уже успел рассказать мне, как ты уговорила Майрину убраться из города, — сообщила она Дайне. Рот карги кривился в добродушной ухмылке. — Зря я тебя недооценивала. Я-то думала, твое сердечко мягче мармелада, а оно оказалось тверже кремня — и это хорошо, цветик мой, потому что с таким каменным сердечком ты далеко пойдешь… И похоже, совесть тебя совсем не мучает? — Не мучает, карга, не мучает, — сказала Дайна. — Хватит разливаться соловьем. Я выполнила свою часть нашего уговора. Теперь ты выполни свою. — Выполню, а как же. Только не думай, что я могу щелкнуть пальцами и развеять Казадора в прах. Я, конечно, снабжу тебя кое-чем полезным в дорогу, шепну на ушко парочку секретов… Но всё остальное тебе придется сделать самой. Этель склонилась над столом, заставленным всевозможными склянками, и принялась придирчиво изучать бутылочки, бормоча что-то себе под нос. Наконец она выудила какой-то пузатый флакон с прозрачной жидкостью и сунула Дайне в руки: бери, мол, пригодится. — Что это? — Не будь такой нетерпеливой, сейчас всё объясню, — отмахнулась Этель и, окинув Дайну цепким взглядом, недовольно поцокала языком: — Мда, где в твоем худосочном тельце душа держится — непонятно. Если дело дойдет до драки, Казадор прихлопнет тебя одним движением, как ты прихлопываешь комара, не замечая. На-ка… Она провела рукой по голове, приглаживая редкие спутанные волосы, которые свисали с ее макушки, словно водоросли, выдернула крупную прядь с большим колтуном посередине и протянула Дайне с наидобрейшим выражением лица, с каким любящая бабушка протягивает угощения единственной внучке. — Ешь. — Какая гадость, — содрогнулась Дайна. — Да уж не чета твоим очаровательным кудряшкам. Ешь, ешь, сокровище мое. Ты ведь хочешь жить? Дайн, конечно, хотела. Когда они вышли из «Русалки», небо уже окрасилось в цвета заката. Солнце, из золотого ставшее медным, медленно катилось к горизонту. Дождь так и не собрался, но тучи налились свинцом, и было ясно, что хмурая балдурская погода расщедрилась только на один теплый день и что следом грянет привычная ненастная осень с ливнями, распутицей и ветром, пробирающим до костей. В замке Казадора постепенно зажигались окна: видимо, там уже вовсю шли приготовления к торжественному приему, который он устраивал в честь вознесения (об этом Дайне, едва не приплясывая от возбуждения, сообщила утром Орин: той, видимо, очень нравилась мысль о том, что Казадор готовится отпраздновать убийство своих отродий так же пышно, как молодые влюбленные празднуют свадьбы). Что ж, одно хорошо: где торжественные приемы — там и музыка… А к музыке Дайна, слава богам, имела кое-какое отношение. — Я не могу просто так тебя отпустить, — вновь сказал Уилл. Дайна поймала себя на мысли, что он повторяет эти слова уже в десятый, наверное, раз за день. Уилл все время пытался найти другой, менее опасный способ, она ему возражала, он что-нибудь придумывал снова — и так они препирались с самого утра, не находя ни одного хорошего решения. — Не то чтобы у нас был выбор, Уилл, — вздохнула она. — Если ты попытаешься проникнуть в замок и кто-то об этом узнает… Ну, мы об этом уже говорили. Поверь, Орин в красках описала мне последствия. — Но ты сама-то как туда проникнешь? Часы на городской ратуше пробили шесть вечера. Дайна прикинула: прием раньше девяти не начнется, значит, время еще есть, — и сказала Уиллу: — Ладно. Пойдем. Покажу тебе кое-что. Они прошли через весь город знакомыми улочками — миновали ярмарку, которая уже сворачивалась, потом площадь с виселицей, мост на Змеиной скале и «Ласку Шаресс». Чем дальше они удалялись от городских ворот, тем беднее становились лачуги: вместо деревянных стен всё чаще появлялись глинобитные, крыши укрывала солома. Пахло скошенной травой, элем «Подвиг Балдурана» и коровьим навозом. Ах, дом, подумала Дайна. Милый дом. И сказала Уиллу: — Наверное, ты не очень часто бывал в Ривингтоне. — Не очень, — признался тот. — А ты здесь выросла? Дайна кивнула. — Моя мать была судомойкой в дешевой таверне, — сказала она. — Да почему, в общем, была? Думаю, она и сейчас в поте лица начищает грязные тарелки. А отец пил не просыхая и поэтому вообще нигде толком не работал, но иногда ему платили пару медяков за поденщину на какой-нибудь из скотобоен. Ты знаешь, сколько в Ривингтоне скотобоен? Наверное, дюжина, не меньше. Дюжина скотобоен, пара захудалых трактиров, две-три лавчонки и один театр… А вот, кстати, и он. Новое здание выглядело куда лучше прежнего, и о том, что оно построено на пепелище, ничто не напоминало. Внутри, похоже, шло представление, потому что даже с улицы было слышно, как кто-то горланит во всю глотку под задорное бренчание клавесина. Судя по мажорным аккордам, действо приближалось к счастливому финалу. — Ты хотел знать обо мне правду, Уилл? Правда заключается в том, что знать-то особенно и нечего, — сказала Дайна. — Я играла в плохоньком театре плохонькие роли, а потом мне это надоело, я совершила большую глупость и попыталась обчистить человека, к которому и на пушечный выстрел приближаться-то не следовало, испортила себе — и не только себе — жизнь, полгода притворялась монахиней, но и монастырь в итоге тоже обчистила, потом угодила на наутилоид, путешествовала по Побережью Мечей с какими-то чудаками, которым почему-то пришлись по нраву мои песни, и с вампиром, который терпеть их не мог... А как только мне впервые по-настоящему начала нравиться моя жизнь, я всё опять проворонила, и вот я снова здесь и снова собираюсь совершить большую глупость. — Я бы хотел, чтобы был другой способ. — Ага. Я тоже. Сумерки уже совсем сгустились. В отличие от Нижнего города, в Ривингтоне уличные фонари встречались редко, да и свечи тут были не каждому по карману, поэтому улицу освещали лишь окна театра, янтарные в синей мгле. Бряцание клавесина внутри прекратилось. Грянули аплодисменты — и грянули со всей силы, потому что народу в честь праздника, похоже, собрался полный зал. К тому моменту, когда она зашла внутрь, оставив Уилла дожидаться снаружи, актеры уже выходили на поклоны. Дайна вежливо поаплодировала вместе со всеми, стоя в последнем ряду, но публика умолкла и схлынула быстро — по правде говоря, все в труппе знали, что спектакль не слишком-то хорош и никогда не срывает продолжительных оваций. Она прошла через опустевший амфитеатр к сцене и окликнула Карсу, по обыкновению сидевшую в первом ряду. Карса шумно втянула воздух и обернулась. Элли, вышедшая на сцену, чтобы забрать позабытый венок, кинула взгляд в зал и замерла на месте. Разумеется, тут же начались ахи, вздохи, причитания. Вокруг Дайны собралась вся труппа, шумная, словно стая сорок, и наперебой, словно сороки, галдящая. «Эрна, где тебя носило?» — «А мы-то гадали, с тобой что-то случилось, Эрна!» — «Ребята, смотрите-ка, какая фифа! Чего это ты вырядилась как герцогиня?» — «Ну вот, вы ее уже похоронили, а она живее некуда!» — «Нет, серьезно, этот дублетик стоит больше, чем я за полгода наскребаю!» Возгласы неслись со всех сторон, то радостные, то удивленные, то завистливые, и только Карса с Элли молчали, потому что Элли, наверное, хорошо помнила, как сдала ее Заатару, а Карса хорошо помнила пожар — и не могла, в отличие от остальных, сделать вид, что забыла. Это ведь люди, которых я когда-то любила, подумала Дайна. Люди, которых считала семьей, люди, из-за безразличия которых страдала. Артисты маленького сельского театра, ютящегося среди бедняцких халуп и скотобоен. И с той же блаженной пустотой на сердце, с какой недавно гладила по плечу безутешную Майрину, сказала: — Стойте, стойте, очень рада всех видеть, но я не в гости пришла. Во-первых, я надеюсь, что вы по старой памяти одолжите мне парик и костюм. А во-вторых… Карса, ты же у нас знаешь всех музыкантов в городе, да? Карса взглянула на нее и медленно кивнула, не понимая, к чему она клонит. — Тогда ты должна знать, — продолжила Дайна, — кто сегодня играет на приеме Казадора Зарра. …Когда приготовления были завершены, Уилл проводил ее почти до самого замка. Время близилось к девяти. Тьма опустилась на город, и ветер унес все воспоминания о недавнем тепле. С реки наползал туман. Дайна дрожала: на ней было лишь тонкое шелковое платье, черное с маленькой белой горжеткой. — Ты не боишься? — спросил Уилл. — Как ни странно — нет, — сказала она и поняла вдруг, что почему-то больше не злится. В конце концов, что он мог сделать — попытаться убить Казадора в одиночку и погибнуть? Еще раз продать душу Мизоре, а лучше — самой Зариэль? Да и зачем — ради Астариона, которого недолюбливал с первого же дня? Нет, уж если кто и должен был рискнуть сегодня всем, то точно не Уилл. — Ну всё, — сказала она ему. — Я пошла. И не оглядываясь направилась в сторону замка, вздымавшего к небу острые шпили. Вообще-то она тоже недолюбливала Астариона не то что с первого дня — с первых нескольких минут, и знакомство их началось с того, что он приставил нож к ее горлу. Конечно, тогда всё решилось миром, но это не помешало им всё путешествие изводить друг друга постоянными пикировками: он не верил в то, что она жрица Ильматера, она не верила в то, что он городской судья; она любила петь, он до дрожи ненавидел ее песни; она вечно стремилась спасти всех и каждого — он считал это напрасной тратой сил; и так, всё время находя новые поводы для ссор и перебранок, они добрались от побережья, где упал наутилоид, до Врат Балдура, где всего-то пару раз поцеловались. Ну и что с того? Если бы Дайна рисковала жизнью ради каждого, с кем обжималась на ривингтонских задворках, она явно не дожила бы до сегодняшнего дня, потому что кое-кто из ее воздыхателей закончил свои дни на виселице, а кое-то — в канаве. Чем Астарион лучше них? Тем не менее, сейчас она собиралась совершить ради него большую глупость и почему-то не чувствовала страха — да и вообще ничего не чувствовала, кроме всё той же блаженной пустоты н сердце и легкого мандража, знакомого каждому, кто хоть раз выходил на сцену. Нет, она совсем не боялась. Не боялась, когда вместе с остальными музыкантами, наряженными в черное, вошла в замок через вход для прислуги; не боялась, когда по мрачным коридорам их провели в бальную залу, в дальнем конце которой Казадор воздвигнул для себя обитый бархатом трон; не боялась, когда камердинер захлопнул за гостями тяжелые двери; даже не вздрогнула, когда Казадор вышел к собравшимся с бокалом вина в руке. Так вот он какой, лорд Зарр, подумала она, не позволяя себе ощутить ни ненависти, ни печали. Вот он, человек, причинивший столько боли тому, кого я люблю. Явно наслаждаясь празднеством, Казадор стремительно перемещался по залу от одного гостя к другому, словно коршун, высматривающий в траве нерасторопных мышей. Серебряное шитье на карминовом камзоле поблескивало в свете свечей. Дайна разглядела в толпе его отродий — к этому времени она уже прекрасно научилась отличать вампиров от смертных, — однако Астариона среди них не было, и при мысли о нем ее сердце снова сжали невидимые тиски. Нет, сказала она себе. Не сейчас. И принялась щебетать с другими музыкантами, обсуждая, с какой из мрачных композиций, выбранных хозяином вечера лично, им следует начать — с традиционного траурного марша или с «Похоронного шествия в трех частях». — У лорда Зарра, — пожаловался скрипач, доставая из футляра завернутый в старую кисею смычок, — всегда были чудаковатые вкусы. Я бы на месте всех этих прекрасных лордов и леди трижды подумал, прежде чем принимать его приглашение. Кровь в жилах стынет от этого жуткого местечка. — Да им всё нравится, уверяю тебя, — хмыкнула Дайна, выхватывая у оказавшегося поблизости слуги маленький золоченый кубок с ликером. — Приятно ведь чувствовать себя не такими, как все. Скрипач был прав: замок Казадора и вправду наводил жуть. Всё вокруг напоминало о том, что владелец жил на широкую ногу: и тяжелые драпированные портьеры, и искусная мебель с вензелями, и багровый шелк на стенах, и замысловатый паркет, и украшенные каменьями кубки. Приглядевшись, однако, нетрудно было заметить, что с годами былой лоск поблек, словно в доме давно никто не жил. Портьерами полакомилась моль, на канделябрах кое-где виднелись следы патины. Стекла при малейшем дуновении ветра дрожали в оконных рамах. Позолота понемногу осыпалась с картинных рам. Вздумай Казадор устроить здесь пышный бал, у него не получилось бы: в такой мрачной обстановке любой праздник неминуемо превратился бы в похороны. Разговоры текли лениво. Казадор пару раз поднимал тосты, цитируя каких-то поэтов, живших, судя по напыщенному слогу, полтысячи лет тому назад; потом все снова возвращались к обмену сплетнями и обсуждению последних новостей. Дайна опасалась, что кто-нибудь может ее узнать даже несмотря на наряд и парик, но Казадор в сторону музыкантов не взглянул ни разу, а остальные собравшиеся были ей не знакомы. По-видимому, никто из высоких гостей Горташа не почтил замок Зарров своим присутствием — по крайней мере, она не увидела в толпе ни одного знакомого лица. Наверное, в другой ситуации Дайна позлорадствовала бы на этот счет. Несмотря на всё могущество и богатство, Казадору приходилось довольствоваться обществом мелкого дворянства, купцов и чиновников средней руки. Обладай Астарион такими же средствами, он устраивал бы лучшие приемы в городе и купался бы во внимании! Угрюмый Казадор, напротив, даже собственных приятелей едва ли интересовал. Он был одет роскошно, но старомодно, говорил умно, но напыщенно, шутил тонко, но не смешно, и хотя собеседники из вежливости ему улыбались, все они явно куда больше наслаждались вином, яствами и чувством собственной значимости, чем общением с хозяином вечера. Но позлорадствовать, сказала себе Дайна, садясь за фортепиано, тоже можно будет потом. Белые косточки фортепианных клавиш нежно дрогнули под ее рукой, и она заиграла с листа. Фортепиано всегда давалось ей не так хорошо, как лютня, но лютнистов среди приглашенных музыкантов не значилось, поэтому пришлось довольствоваться другим мало-мальски знакомым инструментом. Впрочем, ей повезло: то ли гости не слишком разбирались в музыке, то ли она на нервах начала играть лучше обычного, но никто ничего не заметил, а может, просто не подал виду. Звуки музыки плыли по воздуху, поднимаясь к самому куполу. Сквозь высокие окна лился свет полной луны, озаряя огромный зал. Оркестр исполнил пару симфоний, траурный марш и элегию, да такую заунывную, что даже самому жизнерадостному человеку при первых же ее звуках захотелось бы повеситься; потом был объявлен перерыв. Дайна выпила еще ликера и полавировала среди гостей, заводя ни к чему не обязывающие беседы то с одним, то с другим. Двери по-прежнему не поддавались, и втихую выскользнуть наружу, чтобы исследовать замок, у нее не получилось. — Куда же вы, саэ? — встревоженно осведомилась одна из служанок, придержав ее за локоть. — Нет, нет, господин Зарр распорядился, чтобы все оставались в зале до конца. До конца? Дайна мрачно хмыкнула и, уверившись в мысли, что Казадор вряд ли отпустит гостей живыми, вернулась за фортепиано. Перерыв кончился. Пришло время исполнить «Похоронное шествие в трех частях». Когда они покончили с первой частью «Шествия» и перешли ко второй, в зале раздались крики. Кто-то из гостей испустил перепуганный возглас; кто-то выронил бокал; кто-то опрометью бросился к двери, все еще закрытой наглухо. Не сразу сообразив, что происходит, музыканты сыграли еще несколько тактов. Потом разом умолкли флейты. Скрипачи побросали смычки. Дайна обернулась. Казадор приближался к ним неспешным вальяжным шагом в сопровождении лохматого вервольфа, тащившего за собой чью-то руку, оторванную по плечо. Члены оркестра кинулись врассыпную, но напрасно: по залу рыскали волки, и музыканты стали для них легкой добычей. Хищно щелкнули челюсти. Сладко сломались кости. — Продолжай играть, — велел Казадор. — Я питаю слабость к этой мелодии. Дайна на секунду сбилась, но распоряжение выполнила, и ее пальцы снова запорхали над клавишами. Из-за криков музыки почти не было слышно: из черной лакированной утробы раздавались тихие, беспомощные, плачущие звуки. Казадор подошел ближе. Остановившись в шаге от Дайны, он сделал еще один глоток, отставил полупустой бокал на фортепиано и лениво поинтересовался: — Зачем весь этот маскарад? Глупо было надеяться, что я тебя не узнаю. Он откинул длинные льняные локоны, ниспадавшие на черное платье, чиркнул когтем по плечу. Почуяв запах крови, вервольф глухо и голодно зарычал. Дайна вздрогнула, но играть не прекратила. — Конечно, надо отдать тебе должное — ты не сразу привлекала мое внимание, — продолжил Казадор. — Но стоило тебе сесть за фортепиано… Глупая девочка, ты думала, я не отличу настоящего музыканта от деревенской самоучки? Третья часть похоронного шествия подходила к концу. Взяв несколько вальсовых аккордов, оглушительно громких и неприлично веселых, Дайна захлопнула крышку и встала. Казадор взглянул на нее, неторопливо слизнул с пальца кровь, густую, словно капля вишневого сиропа, и улыбнулся. Улыбка была искренней: он явно получал удовольствие от происходящего. И хорошо. И замечательно. На его любовь к драме она и надеялась. — Что бы ты ни задумала, — сказал он, — тебе никогда не одолеть меня. — Ничего я не задумала, даю слово, — ответила Дайна. — Просто дайте мне увидеть его. — А он, представляешь себе, не верил, что ты придешь… Удивительно, на какие только глупости не толкает вас, смертных, любовь. Прекрасный сюжет для трагедии, не правда ли? Правда, правда, раздраженно подумала она, но вслух сказала надрывным слезным тоном, который всегда удавался ей хорошо: — Пожалуйста. Мне нужно его увидеть, лорд Зарр. Вы хотите, чтобы я умоляла? Хорошо, я буду умолять. Крики смолкли: в несколько минут с гостями было покончено. Дайна поняла, что дрожит, будто натянутая струна, и что все чувства, которые она целый день пыталась не замечать, вот-вот обрушатся на нее сразу — и злость, и боль, и отчаяние, и надежда, но прежде всего — животный ужас, который мелкий зверек испытывает перед хищником, загнавшим его вглубь норы. Нет, сказала она себе. Не сейчас. Сейчас ты должна продолжать. — Хорошо, — вдруг смилостивился Казадор. — Кто я такой, чтобы мешать воссоединению двух любящих сердец? Я выполню твою просьбу и отведу тебя к нему, если тебе так угодно. Но сначала… Сначала мои слуги с тобой позабавятся. Видишь ли, перед тем, как полакомиться десертом, они любят поиграть с едой. Вервольф вышел вперед. На морде вскипала мутная пена слюны. Когти блестели, как бритвы. «Ты все равно будешь чувствовать боль, ягодка моя. Ты ее выдержишь — ты вообще много чего сможешь выдержать, пока тебя защищает магия фей. Но даже я не могу сделать так, чтобы ты ничего не почувствовала», — предупредила ее Этель, и Этель оказалась права. Дайна знала, что кричать бесполезно, и все равно кричала, свернувшись в комок на полу возле ног Казадора; знала, что умолять бесполезно, и все равно умоляла, когда челюсти вервольфа сомкнулись на ее запястье и раздался чудовищный хруст переломленной надвое кости; она знала, что выживет, все вынесет, все перетерпит, но когда ее щеку согрело зловонное дыхание зверя, а над ухом лязгнули зубы, сердце ее оборвалось: она была уверена, что умрет. Кровь затекала в трещинки на начищенном паркете, в бледном свете луны похожая на ртуть. — Какое ты нежное создание. Кричишь почти так же сладко, как и он, — задумчиво сказал Казадор, глядя на нее сверху вниз. Потом сел за фортепиано, снова откинул крышку и принялся доигрывать последнюю часть «Похоронного шествия». Прошла минута, другая, отзвучала последняя нота, музыка кончилась, и в зале воцарилась тишина — лишь волки утробно ворчали, продолжая пир. Дайна, беззвучно всхлипывая, лежала на полу в луже собственной крови, укрытая тряпьем, в которое превратилось еще недавно прекрасное платье. Стремительно приблизившись, Казадор наклонился, ухватил ее за шкирку и легко поднял на ноги. — А вот теперь, — сказал он, — я исполню твое желание. Они долго брели по коридорам замка, но Дайна ничего не запомнила. Всё таяло в черном мареве: какие-то лестницы, двери, катакомбы, коридоры. Декорации сменяли одна другую, словно в запутанном сне. Кто-то из вервольфов, похоже, шел следом: она слышала, как когти скребут по каменной кладке, как вырывается из пасти сиплое дыхание. Наконец они остановились, и Казадор вдруг одним движением отшвырнул ее к стене. Не удержавшись на ногах, Дайна упала. — Куда подевался этот проклятый мальчишка?! Дверь крипты, к которой они пришли, оказалась открыта; крипта была пуста.