Шарлатан и шарлатанка

Замок теперь был совершенно пуст, если не считать нескольких слуг, которые продолжали натирать в бальной зале паркет, с таким остервенелым усердием счищая с него многочисленные следы недавнего пиршества, словно Казадор по своему обыкновению мог наказать их за каждое пропущенное пятнышко. Астарион попытался растолковать им, что никакие пятна на паркете Казадора отныне не волнуют и что они вольны идти, но все эти бедные души давно пребывали в состоянии помраченного рассудка и едва могли в полной мере осознать смысл его слов. Большинство из них несло свою службу добровольно, теша себя какой-то отчаянной, полубезумной надеждой на бессмертие, и отказываться от этой надежды они не собирались вне зависимости от того, какая судьба постигла их предыдущего повелителя. — Так значит, вы наш новый хозяин, господин Астарион? — робко поинтересовалась одна из горничных, меланхолично орудуя шваброй, с которой струилась окрашенная в красный вода. — Пожалуй, что я, — согласился он, рассматривая фамильный перстень Зарров, как влитой сидевший на его руке. От времени и долгого ношения серебро настолько потемнело, что стало почти черным и явно нуждалось в полировке, да и вообще перстень был громоздкий, на редкость вычурный, с неприлично большим рубином посередине, то есть совершенно не в его вкусе — такое только Казадор и мог носить, — однако Астарион не раз и не два ловил себя на том, что постоянно теребит ободок пальцем, в рассеянности поглаживая полустертую гравировку — давно забытый девиз некогда могущественного семейства. Прикасаться к кольцу было почему-то очень приятно… Потому, наверное, что он снял его с изувеченного трупа Казадора не далее чем час тому назад. От нечего делать он снова зашел проведать Карлах, которую они с Дайной устроили в одной из многочисленных пустующих опочивален, но Карлах под воздействием лечебного зелья уже спала. Потом зачем-то заглянул в комнату, где раньше ютился со своими родичами. Ну и убожество. Кем вообще надо быть, чтобы заставлять людей жить в таких условиях? Низкий потолок, двухъярусные кровати, как в солдатском бараке, вездесущий запах плесени и отсыревшего постельного белья… Вдобавок везде лежали забытые в спешке вещи вроде старых расчесок и недочитанных книг, что комнату тоже не украшало. Астарион пролистал первый попавшийся под руку томик — это оказалась какая-то сентиментальная дребедень, любимое чтиво Йоусена. Потом снова окинул комнату взглядом и аккуратно сложил книги стопкой. Нет уж, никакого беспорядка в его доме. В том, что дом теперь его, он почему-то не сомневался. Наконец, ближе к часу ночи, он завершил обход своих новых владений. Казадор, как оказалось, оставил после себя уйму бумаг разной степени древности: дневников, писем, пространных планов завоевания города и не менее пространных эссе о собственном величии, а также кипу скверных стихов (под крышей этого замка не только Йоусену не хватало хорошего вкуса в литературе). Астарион не без удовольствия прочитал некоторые заметки бывшего хозяина, развалившись в кресле у камина. Приятно было сознавать, что мечты и амбиции Казадора умерли вместе с ним, не осуществившись... А чувствовать во рту густой солоноватый вкус его крови было еще приятнее. Дайну он какое-то время назад оставил в умывальне: она хотела привести себя в порядок. Слуги натаскали для нее три бадьи душистой розовой воды, от которой валил горячий пар, принесли полотенца, губки, мыло и даже зубной порошок, и Астарион с чистой совестью затворил за ней дверь, сознавая, что несмотря на всё пережитое она будет в порядке, тем более что Дайна уже успела поведать ему про чудодейственные волосы карги, на время защитившие ее от увечий. Хотя Этель придумала на редкость отвратительный способ спасти Дайне жизнь, по сути упрекнуть каргу было не в чем — магия фей работала безотказно. Многочисленные раны затягивались на глазах, раздробленные кости срастались, на бледную кожу возвращались краски. Вот почему он думал, что Дайна, слегка освежившись, выйдет к нему как ни в чем не бывало, утомленная, но неунывающая, насколько можно не унывать в той безрадостной ситуации, в которой они оказались. Однако время шло, стрелка на каминных часах неумолимо прыгала с деления на деление, а Дайна всё не выходила, и он, встревоженный, вернулся за ней. Из умывальни не раздавалось ни звука. Астарион забарабанил в дверь; никто не ответил, тогда он вошел без спроса. Дайна сидела на полу в одних панталонах и корсете — похоже, она не нашла сил снять их перед тем, как окатить себя водой. На скрип открывающейся двери она едва обернулась. Ее лихорадило. Острые колени уткнулись в грудь, пальцы стиснули плечи. Хвост, мокрый от основания до кончика, беспорядочно елозил по полу, гоняя туда-сюда остывшую мыльную воду. Вокруг в беспорядке валялись осколки разбитого зеркала, опрокинутые склянки с лосьонами и коробочка с просыпавшимся зубным порошком. Из коридора тянуло сквозняком. Он притворил дверь, подошел к Дайне, сел рядом и обнял ее со спины, бережно притягивая к себе. Поначалу дрожавшая, в его объятиях она постепенно притихла, хотя все еще втягивала воздух редкими прерывистыми глотками. Он расшнуровал корсет, чтобы ей было легче дышать, потом уткнулся губами куда-то чуть пониже шеи и замер. Слушая его размеренное дыхание, Дайна тоже задышала ровнее и скоро успокоилась окончательно. — Знаешь, — сказала она после очень долгого молчания, — а ведь Этель и правда хотела, по-настоящему хотела, чтобы у нее была маленькая карга. Ее маленькая жуткая копия. Когда мы с Уиллом вернулись от Майрины, она пела ей колыбельную, представь себе, гладила свой живот — и пела. Мы с вами считали ее страшной ведьмой из сказок, которыми пугают детей… Но даже самому страшному монстру нужно, чтобы его любили, да? — Не вини себя. Ты сделала то, что нужно было сделать. Ты спала меня, спасла Карлах, а заодно и всех тех бедолаг, которых Казадор чуть не отправил сегодня в ад. Уж если кто здесь и монстр, то явно не ты. Дайна покачала головой. Влажные кольца слипшихся кудрей змейками шевельнулись на шее. — Этель вообще любит петь, — ответила она невпопад, явно продолжая размышлять о своем. — Кто бы мог подумать. Вот, послушай. Весь день не могу из головы выкинуть, всё напеваю. И сделался я безобразным червем, По ветке дубовой ползаю я. Меня навестить в глухом лесу Приходит Мэйзри, сестра моя. Она меня чешет серебряным гребнем И проливает потоки слез. Но лучше карабкаться по деревьям... — Чем целоваться с Элисон Гросс, — закончил Астарион. — Эту балладу даже я знаю. Ссутулившись, Дайна всхлипнула. Он наклонился и поцеловал ее в угловатую лопатку, изуродованную следами волчьих когтей. Потом еще раз. Еще. В тишине было слышно, как из подтекающего рукомойника капает в латунную раковину вода. В коридоре завывал ветер, скребясь в закрытые двери. — Мы с тобой слишком увлеклись, Астарион, — сказала наконец Дайна, накрывая ладонью его пальцы, лежащие на ее животе поверх корсета. — И вели себя из-за этого как полные идиоты. Так больше нельзя, слышишь? Ничего еще не кончилось. Ты избавился от Казадора, и я очень рада, правда, рада, но всё самое трудное нам только предстоит. — Я знаю, барашечек. Знаю. Он и сам за последние сутки повторил эту мысль, наверное, добрую сотню раз. Карлах не встанет на ноги в ближайшую неделю или две. Гейл… Кто знает, что творит с ним Орин в этом чертовом храме баалистов? Горташ, само собой, теперь считает их совершенно никчемными союзниками, и нельзя сказать, что он так уж неправ. Они увлеклись. Они вели себя беспечно. Нет, хуже: они вели себя как тупицы из сентиментальной новеллы, зачитанной Йоусеном до дыр. Нельзя было примерять шелка и кружева вместо того, чтобы заниматься делом; нельзя было танцевать до упаду, предаваясь пустым мечтам о замках и виноградниках; и слушать глупые шанти в тавернах не стоило, и с вином лучше было бы поумериться, и на ривингтонских задворках не целоваться. Слишком увлеченные друг другом, они не замечали, как мир вокруг рушится, пока он не разрушился почти до самого основания. Нет, Дайна права. Нужно быть сдержаннее. Нужно быть умнее. Это только в новеллах и балладах любовь побеждает всё. — Я не буду увлекаться, если ты не будешь, — пообещал он. — Я не буду, — сказала она глухо. Они посидели так еще какое-то время, оттягивая тот момент, когда придется наконец встать и выйти. Он уткнулся подбородком в ее плечо. Многочисленные царапины Дайны исчезали на глазах, зарастали нежной свежей кожей, и было понятно, что скоро, через час или два, они полностью затянутся, как затянулись его собственные раны после того, как он вылакал почти всю кровь подыхающего у него на руках Казадора. — Как ты себя чувствуешь? Теперь, когда его нет? — Ты знаешь, хорошо, — ответил он честно. Ощущение новой силы, разливающейся по венам, приятно щекотало каждую клеточку тела, хотя он пока не слишком-то понимал, что с этой силой делать. — Чертовски хорошо, по правде говоря, и не только потому, что изувечил этого ублюдка до неузнаваемости, хотя это тоже было на редкость приятно. Просто… Просто это две большие разницы — быть отродьем и быть вампиром. Не знаю, как объяснить, чтобы ты поняла. Может, я сам еще толком не понял. Я чувствую внутри столько силы… Кажется, будто весь мир должен повиноваться мне по щелчку пальцев. — Звучит так себе, знаешь. — Зато ощущается прекрасно. — И что, ты теперь сможешь превращаться в летучую мышь? — О боги. А ты хочешь, чтобы я превращался в летучую мышь? — Ага. Хочу. — Тогда я научусь. Они посидели еще немного. Последние раны на теле Дайны превратились в малозаметные царапины. Астарион разомкнул руки и провел пальцем вдоль ее позвоночника, пересчитывая позвонки. Не то чтобы в его постели никогда не оказывались тифлинги — случалось и такое, причем не раз, — но так пристально он не рассматривал никого из них, и острые шипы многочисленных хрящиков, усеивающие кожу, были ему в новинку. Дайна не возражала, хотя иногда чуть вздрагивала от щекотки. — Ты знаешь, у Казадора тоже когда-то был хозяин, как он успел мне тут поведать. Потом Казадор бросил его в большой котел и варил до тех пор, пока плоть не сошла с костей. Я даже нашел в подземелье его череп на вышитой подушечке. Как ты думаешь, мне не надо было?.. — Фу, Астарион, нет. Никаких черепов в нашем замке. И никаких вышитых подушечек. — Строго говоря, это даже не наш замок. Я, конечно, привык считать его своим домом, но на самом-то деле мы с Казадором не родственники, так что я не уверен, что мы сможем здесь поселиться. — А ты точно хочешь здесь поселиться? Несмотря на всё, что было? — Ага. Хочу. Как ни странно, он действительно этого хотел; более того, у него чесались руки привести замок в порядок: выкинуть рухлядь, повесить новые шторы и сжечь на заднем дворе все любимые картины Казадора до единой. Да, это место двести лет служило ему тюрьмой, но и домом тоже, к тому же… Уж лучше жить тут, чем снимать комнаты в таверне, на первом этаже которой до утра не смолкает очередной дебош. И потом, разве не приятно будет помыкать слугами Казадора, как своими собственными? Занять его бывшую спальню? Закатить роскошную вечеринку в бальной зале, где столетиями не звучало музыки веселее «Похоронного шествия в трех частях»? Устроить маскарад, плавно перетекающий в разнузданную попойку, которая предыдущему владельцу не могла присниться и в самом страшном из кошмаров? Конечно, для начала нужно разобраться с Орин и с иллитидскими паразитами, которые по-прежнему оставались в их с Дайной головах и могли в любой момент прогрызть себе путь наружу, но сейчас об этом думать не хотелось. Все тревоги, все сложности и непростые решения ждали за дверью, здесь же, в умывальне, их не существовало. Орин? Орин подождет до утра. — А у Казадора вообще была какая-то родня? — Если и была, я ее не видел и очень надеюсь, что никогда не увижу. Мне одного Зарра хватило на всю оставшуюся жизнь. — По-моему, будет справедливо, если все его богатства теперь достанутся тебе. Ты заслужил. — Еще как заслужил, — согласился Астарион, прочерчивая пальцем дорожку по ее шее. На шее обнаружились три родинки: маленькое созвездие темно-лиловых пятнышек чуть повыше загривка. — Только не мне, сокровище мое, а нам обоим. — Думаю, это можно будет устроить... И я даже знаю, как именно. Сказав это, Дайна осторожно выпуталась из его объятий и встала. Держалась она теперь куда увереннее: похоже, к ней возвращалось самообладание. Разбросанные у ее ног осколки зеркала то вспыхивали янтарем в мерцающем свете масляной лампы, то гасли — фитиль постепенно догорал. — Зашнуруй мне корсет обратно, пожалуйста, пока он не свалился, — попросила она, не оборачиваясь. — Только не туго, а то я дышать не смогу. — Я думал, ты вообще не носишь корсеты. Он тоже поднялся и попытался стряхнуть с себя воду, но, конечно, напрасно: штаны пропитались насквозь. — Мне пришлось, — пояснила Дайна. — У Казадора были очень строгие требования к нарядам гостей. Я бы сейчас его совсем сняла, но не ходить же мне голышом? Ты сам видел, во что превратилось мое платье — хуже любой тряпки. Вообще-то надо бы послать в «Песню» за нашими вещами, и… Боже, надо дать Уиллу знать, что мы в порядке. Он там наверняка совсем извелся. — Я подыщу тебе что-нибудь на первое время, — пообещал Астарион, сражаясь с завязками корсета. Уж кто-кто, а Уилл Рейвенгард со своими душевными терзаниями сейчас волновал его в последнюю очередь. — В здешних гардеробных можно найти что угодно, включая даже старые наряды Казадоровой прабабушки, если только их не сожрала подчистую моль. На худой конец есть моя старая одежда, хотя она тоже оставляет желать лучшего… Так вот. Ты говорила про замок. Было бы, конечно, славно прибрать его к рукам, но как? Он знал ответ на этот вопрос, и Дайна тоже, несомненно, знала. Дождавшись, пока Астарион завяжет последний узел, она повернулась к нему. Теплый блик лампы румянцем лег на бледную щеку. — Как ты, наверное, помнишь, эрцгерцог — мой добрый приятель, — сказала она, лукаво склонив голову набок. — И я почти уверена, что он отдаст нам всё что угодно, если я хорошенько попрошу.