Шарлатан и шарлатанка

Когда они закончили говорить, время уже близилось к утру, хотя за окнами еще стояла непроглядная темень. Кинув беглый взгляд на часы, Горташ наконец смилостивился и отпустил Дайну, добавив напоследок, что рассчитывает увидеть ее завтра в своем кабинете на Змеиной скале. Его тон не оставлял сомнений в том, что это не просто пожелание; впрочем, в остальном он проявлял редкую любезность и вообще несколько потеплел к ней, сочтя ее, по всей видимости, не совсем уж бесполезной. Хотя под конец своего рассказа Дайна начала зевать и путаться в словах — непростительное для барда преступление! — история о славной победе над Казадором Зарром все равно пришлась эрцгерцогу по вкусу — или, может быть, не сама история, а тот факт, что у него, как у настоящего правителя, появился придворный менестрель, готовый денно и нощно услаждать его слух разными прибаутками. Что ж, тщеславие — это хорошо. Тщеславие можно использовать. Если для того, чтобы поладить с Горташем, достаточно каждую ночь рассказывать ему сказки, она готова делать это хоть часами напролет, ибо боги, большое им спасибо, одарили ее по меньшей мере одним неоспоримым достоинством — хорошо подвешенным языком. Да она хоть оду хвалебную в его честь сочинит, если он захочет! Астарион встретил ее в роскошном бархатном халате, ниспадавшем до самого пола, и мягких домашних туфлях. Похоже, пока она наносила визит эрцгерцогу, он успел принять ванну, потому что его локоны, зачесанные назад, казались слегка влажными, хотя ничуть не потеряли от этого в безупречности и по-прежнему лежали волосок к волоску, будто он только что вышел от цирюльника. — Смотрю, ты чувствуешь себя как дома, — заметила Дайна, глядя, как он вальяжным шагом направляется ей навстречу через холл. — Я и есть дома, — пожал он плечами. — По правде говоря, замок сам по себе всегда мне нравился. Казадор, конечно, запустил его до крайности, и тут полно рухляди, которой давно пора на свалку, но в свои лучшие дни, столетий этак пятьсот тому назад, это место было достойно принимать королей. Кстати, о королях… Не поведаешь мне, как прошла твоя встреча с нашим досточтимым эрцгерцогом? — Неплохо. Досточтимый эрцгерцог все еще считает нас полными идиотами, но это поправимо. — Мы и были полными идиотами. Но это тоже поправимо. Рядом из ниоткуда появился белый как мел слуга: он молча помог Дайне избавиться от дублета, на котором еще поблескивали капли дождя, и скрылся в тенях, словно паук в паутине. Они с Астарионом снова остались одни: две маленькие фигуры в холле столь огромном, будто он был предназначен скорее для великанов, чем для людей. Дайна поежилась: в детстве она, как любая деревенская девчонка, мечтала жить в сказочном замке… Но не в таком же! Впрочем, Астариона и вправду всё устраивало. Он вообще был бодр, весел, поразительно свеж и доволен собой — пожалуй, даже слишком доволен для человека, несколько часов назад находившегося на волосок от смерти. От былых ран не осталось и следа. На руке по-прежнему поблескивал фамильный перстень Зарров, украшенный крупным рубином, — расставаться с ним Астарион, похоже, теперь не собирался до скончания времен. Ну ладно. Уж лучше перстень, чем череп Казадора на вышитой подушечке. Она коротко пересказала Астариону последнюю часть их с Горташем беседы, которая сводилась к одному простому условию: если они разберутся с Орин и вернут нетерийские камни, то могут считать и замок, и все имущество Казадора своим, если же не разберутся… Что ж, в таком случае никакой замок им, скорее всего, и не понадобится, верно? Астарион выслушал ее с видимым неудовольствием на лице — он явно предпочел бы распоряжаться несметными богатствами Казадора уже сейчас, однако такой милости от эрцгерцога ждать не приходилось. В представлении Горташа они действительно были двумя идиотами, которые сначала угодили в расставленную ловушку, а потом чуть не погибли, пытаясь из нее выбраться, и хотя сказки об их сомнительных подвигах немало его потешали, он не слишком-то верил, что они сумеют дать бой Избранной Баала... Да и Дайна теперь сомневалась. — Ты думаешь, у нас вообще есть шансы разделаться с Орин? — спросила она, закончив посвящать Астариона в детали их с Горташем разговора. — Карлах вряд ли скоро встанет на ноги, так что какое-то время всё будет зависеть от вас с Уиллом. Сам знаешь, от меня пользы никакой. — Мы с Уиллом справимся, не переживай, — откликнулся Астарион безмятежно. — Монстр и охотник на монстров — ну разве не прекрасная пара? Уже готовлюсь выслушивать нотации о том, что у меня теперь нет не только сердца, но и души. Судя по его голосу, переходящему в сытое мурлыканье, Астарион наслаждался свежеобретенным статусом истинного вампира так, как на ее памяти не наслаждался ничем и никогда, и никакие нотации Уилла, ни предполагаемые, ни реальные, не могли испортить ему настроение. — А ты уверен, что ты и твоя душа в порядке? — В абсолютном, — заверил Астарион. Подойдя ближе, он взял пальцы Дайны в свои и притянул ее к себе движением опытного танцора, знающего, что оркестр вот-вот заиграет вальс, хотя никакого оркестра, конечно, поблизости не было, если не считать тех бедолаг-музыкантов, которых насмерть загрызли вервольфы и которых прислуга, должно быть, меланхолично закапывала теперь где-то на заднем дворе. — Кстати, мы с нашим досточтимым эрцгерцогом целовались, — на всякий случай сообщила Дайна, борясь с накатывающей сонливостью. — Я подумала, надо тебе сказать. — Прекрасно, — улыбнулся Астарион. Вторая его рука легла Дайне на спину чуть повыше хвоста. — Надеюсь, тебе понравилось. О, этот Астарион ей был хорошо знаком: прохладный насмешливый тон, иронически вскинутая бровь, надменная полуулыбка, которая теперь стала одновременно и более спокойной, и более хищной, чем раньше. Он прекрасно делал вид, что ему всё равно, а может, и вправду ровным счетом ничего не испытывал. Нет, разумеется, она была ему небезразлична, она это знала, но Астарион брал свои чувства под контроль так же легко, как вел ее сейчас в странном беззвучном вальсе, не сбиваясь с шагов несмотря на отсутствие музыки… И эта легкость Дайну почему-то злила, хотя она первая сказала, что они «слишком увлеклись». — Да, мне понравилось, — ответила она, поскольку это и вправду было, как ни странно, так. — А больше ты ничего не хочешь сказать? — Неужели ты ожидаешь от меня заламывания рук и бурных сцен ревности? Мы ведь с тобой об этом уже говорили, барашечек, причем всего лишь вчера. «Да, но это вчера было тысячу лет назад, до того, как ты отправился на поиски Казадора без меня, до карги, до всего, что случилось, до того, как я чуть не умерла, до того, как ты чуть не умер», — хотела сказать Дайна… И не сказала ничего, потому что любые подобные слова прозвучали бы как пламенная речь сентиментальной дурочки из чтива для романтически настроенных натур, а они договорились быть выше этого. — Конечно тебе понравилось, — сказал Астарион с прежней полуулыбкой, которую Дайне теперь предстояло наблюдать довольно часто. — Мне бы тоже понравилось на твоем месте. Астарион крутанул ее вокруг оси и снова бережно притянул к себе. Дайна уже проваливалась в сон, поэтому без сил повисла у него на руках. Астарион же излучал бодрость, будто человек, сладко спавший всю ночь напролет и проснувшийся с твердым намерением воротить горы. — В конце концов, у Горташа есть трон, личная армия и некое мрачное обаяние калимшанского торговца луноцветом, — продолжил он. — Ну и что с того? Та связь, которая существует между нами, никакому Горташу и не снилась. Ты рисковала жизнью, чтобы спасти меня. Никто никогда не делал для меня ничего подобного, и я этого, поверь, не забуду. Они сделали еще несколько па под аккомпанемент абсолютной тишины, нарушаемой лишь стуком ее каблуков. За окнами брезжил рассвет. Ноги у Дайны с каждым шагом все больше подкашивались от усталости, но Астарион держал ее крепко, и ей почему-то было в его объятиях хорошо и спокойно. — Не волнуйся. У нас с тобой всё хорошо, радость моя, а будет еще лучше, — сказал он на редкость убедительно. — Ты боишься, что можешь разбить мне сердце? Будь спокойна. Не разобьешь. — Хорошо, — сонно ответила Дайна. — Я рада. Только и ты мое как-нибудь постарайся не разбить, ладно? Астарион, разумеется, уверил ее, что ее сердце в полной безопасности, после чего чмокнул в переносицу, подхватил на руки и отнес в весьма прилично обставленную и хорошо натопленную спальню, где вездесущие слуги уже взбили целый ворох мягчайших перин. Дайна думала, что будет долго ворочаться, не находя себе места, — попробуй усни в древнем вампирском замке, где даже тишина кажется зловещей, будто в склепе! — но провалилась в сон еще до того, как голова коснулась подушки. Ну а потом пришло утро, начался новый день, а это значило, что пора браться за работу… И притом поскорее. Как ни пытались они с Астарионом храбриться, и дураку было ясно, что дела идут хуже некуда. От их отряда почти ничего не осталось. Вышедшая из-под контроля армия Абсолют подбиралась к городу, готовясь брать его штурмом. Орин сеяла хаос на улицах, надеясь утопить в крови всё Побережье Мечей. На душе у Дайны было паршиво. На душе Астариона, как она подозревала, тоже, хотя он предпочитал не признаваться в этом даже самому себе. Решив последовать его примеру, Дайна тоже изобразила превосходное настроение… Да так увлеклась, что Уилл, следующим вечером появившийся на пороге замка с тюком вещей, недоуменно поинтересовался, почему его друзья несмотря на всё случившееся пребывают в столь радостном расположении духа. — Ну не плакать же днями напролет, — ответила Дайна со вздохом. — И потом, Ильматер учит, что уныние — это грех, ты забыл? Уилл скептически усмехнулся — история про украденный монастырский канделябр еще не изгладилась из его памяти, и он не верил, что Дайна свято чтит заветы Ильматера, однако спорить не стал. Теперь он был о моральных качествах своих друзей очень невысокого мнения и не слишком удивился, обнаружив, что они вполне довольны жизнью и часами напролет щебечут о пустяках, обмениваясь улыбками одна острозубее другой. Астарион прекрасно умел делать вид, что ничего не случилось. Дайна умела не хуже. Мир вокруг рассыпался на части — они ругались из-за того, какие в гостиной повесить гардины. Как ни странно, между ними всё и вправду шло лучше некуда. Они понимали друг друга с полуслова, хотя привычно ссорились по дюжине поводов на дню… И оба сходились на мысли, что конец света — не повод мириться с замшелыми гардинами времен молодости Казадора. Так прошло несколько дней. Поиски Орин продвигались ни шатко ни валко. Врата Балдура напоминали огромный стог сена, и хотя в где-то в этом сене скрывалась злополучная иголка, для того, чтобы найти ее, требовалось перебрать все соломинки вручную. Вчера им не повезло, сегодня — тоже, и теперь, совершенно выбившись из сил, они коротали вечер на обитой бархатом кушетке перед камином. Уилл пошел отнести ужин Карлах. Дайна читала вслух сентиментальный роман. Вытянувшись вдоль кушетки, Астарион лежал головой у нее на коленях и задумчиво созерцал нависшую над ним обложку с прекрасной дамой в объятиях не менее прекрасного принца. — Боги, барашечек, у тебя на редкость чудовищный вкус в литературе, — сказал он, когда она с чувством продекламировала особо трогательный пассаж. — Здесь в библиотеке тысячи книг. Почему ты выбрала романтическую дребедень, зачитанную бедным Йоусеном до дыр? — Я хочу что-нибудь с хорошим концом, — надулась Дайна, которая считала, что в сложившихся обстоятельствах может позволить себе читать какую угодно чушь. — Где все поженятся и будут жить долго и счастливо. — И умрут в один день? — И умрут в один день. — Какой ужас, — скорбно вздохнул Астарион. — Боюсь себе представить, каких предрассудков полна твоя кудрявая головушка, если ты выросла на этих сказках. Перелистнув страницу, она вернула свободную руку ему на лоб, отвела в сторону растрепавшийся локон и задумчиво прочертила пальцем контур серебристой брови, такой же идеальной, как вообще всё в нем. Астарион фыркнул и зажмурился: кажется, ему было щекотно. Потом все-таки открыл глаза, снова взглянул на потертую обложку романа, нависшую над его лицом, и совершенно будничным тоном спросил: — Кстати, раз уж мы заговорили о предрассудках... Ты не думала как-нибудь заглянуть в «Ласку Шаресс»? Как ни странно, Дайна не удивилась вопросу и почему-то сразу поняла, что он предлагает ей не полакомиться булочками с корицей, а поближе познакомиться с близняшками-дроу, которые строили им глазки в те благословенные дни, когда их маленький отряд только-только прибыл в город и не нашел места для ночлега лучше, чем «Ласка» (то есть на самом деле совсем, совсем недавно). Однако на всякий случай она все-таки уточнила: — В смысле? — В самом что ни на есть прямом. Сколько еще ты намерена вести целомудренный образ жизни? — Я буквально каждый день нахожусь на пороге ужасающей гибели, — сказала Дайна. — Какой еще образ жизни я должна вести? — Самый что ни на есть разнузданный, — деловито ответил Астарион, смотря на нее снизу вверх. — И мне, кстати, тоже стоило бы развеяться. Целомудрие, знаешь ли, нам обоим не к лицу. Слегка потянувшись, он убрал голову с ее коленей, подался вперед и рывком сел на кушетке. Потом поморщился и поправил выбившиеся из прически пряди, с осуждением поглядывая на Дайну, которая не жалея сил лохматила ему волосы всё то время, что они провели перед камином. — Прости, я правильно тебя поняла? — спросила Дайна, вперив в него пристальный взор. — Ты сейчас предлагаешь нам вместе сходить в бордель? — Предлагаю, — откликнулся Астарион, расслабленно облокачиваясь на низкую спинку. — Почему нет? Вообще-то закадычные друзья таким образом развлекаются нередко. — А мы с тобой «закадычные друзья»? Ты уверен? — Ну, если ты, конечно, не испытываешь ко мне каких-то более нежных чувств. Его лукавый тон будто бы не оставлял ни малейших сомнений в том, что Астарион видит ее насквозь. Впрочем, Дайна в этом сомневалась. Он и в своих переживаниях разобраться-то не мог, откуда ему было знать, что чувствует она? — Уверяю тебя, мое сердце холодно как лед. — Дайна захлопнула книгу, не потрудившись запомнить страницу, и положила ее рядом с собой обложкой вверх. — Но это еще не значит, что я готова упасть в объятия двух дроу сразу, причем в твоей компании. Неразборчиво хмыкнув что-то себе под нос, Астарион нахмурился: то ли напряженно раздумывал над ответом, то ли просто делал вид, что раздумывает. Дайна подозревала, что второе ближе к истине: затевая такой разговор, он наверняка сочинил свои реплики заранее, ибо спонтанность никогда не была самой сильной его стороной. Огонь в камине трещал так громко, что заглушал даже вой ветра за окном. Очередной бледноликий слуга в полном молчании возник рядом с ними с двумя бокалами подогретого вина. Астарион в задумчивости сделал глоток. Дайна повертела бокал в руках — тонкое граненое стекло обжигало руки — и поставила на столик: пусть немного остынет. Слуга тут же испарился, будто и не приходил. Каким-то чудом старый скрипучий паркет не издал под его подошвами ни звука. Астарион продолжал потягивать вино с абсолютно невозмутимым видом, иногда бросая на Дайну взгляды, значение которых она при всем желании не могла расшифровать. — Выкладывай уже, не тяни кота за хвост, — не выдержала она, когда молчание слишком затянулось. — У тебя на лице написано, что ты собираешься что-то сказать. Я внимательно слушаю. Астарион потратил еще несколько секунд на разглядывание своего бокала. Может быть, размышлял о том, что старомодному хрусталю пора отправиться на свалку следом за старыми гардинами. Может быть, оценивал свои шансы убедить Дайну в том, что несколько вечеров в «Ласке Шаресс» — именно то, что ей нужно. А может быть — и даже скорее всего — выдерживал драматическую паузу для пущего эффекта. — Я не просто ради удовольствия это предлагаю, — сказал он наконец так безразлично, будто возможный поход в «Ласку» казался ему чем-то вроде досадной необходимости. — Да? А ради чего? Просвети меня. Он с притворным вздохом провел пальцем по кромке бокала и пояснил: — Помнится, ты мечтала, чтобы Врата Балдура были у твоих ног. Все эти бароны, маркизы, герцоги… Эрцгерцоги, в конце концов. Как ты намерена этого добиться, если ничего не смыслишь в искусстве любви? Не пойми меня неправильно, ты прелесть, но одной хорошенькой улыбки для покорения чужих сердец недостаточно. — Прости, а под искусством любви ты понимаешь древнее, как мир, ремесло шлюхи? — Фу, сокровище мое, — поморщился он, страдальчески возводя глаза к потолку. — Не опошляй, пожалуйста, и не делай вид, что оскорблена в лучших чувствах. — Нет, что ты, я польщена. Правда, — фыркнула Дайна, протягивая ноги к плюющемуся искрами камину, в котором жарко трещали поленья. — Всегда надеялась встретить прекрасного принца, который вскружит мне голову только для того, чтобы в один прекрасный день сказать заветные слова «Пойдем-ка, милая, в бордель». — Вот это, видишь ли, меня и беспокоит. А твои представления об интимной стороне жизни тоже почерпнуты из сказок о прекрасных принцах? — Боюсь тебя разочаровать, Астарион, но простая сельская девчонка узнаёт об «интимной стороне жизни» в очень юном возрасте, когда по весне в сарае наблюдает случку свиньи с соседским хряком. Что такого ты надеешься мне показать в борделе, чего я не видела? — Ну вот опять. Признай, ты говоришь все эти пошлости только для того, чтобы меня помучить, да? — Возможно. Любые напоминания о том, что Дайна выросла в Ривингтоне где-то между хлевом и скотобойней, Астариона по-прежнему раздражали — он предпочел бы, чтобы она, как и он, была безупречна до последней пуговки и до последнего словечка, поэтому Дайну так и подмывало при каждом удобном и неудобном случае брякнуть какую-нибудь отвратительную скабрезность, и чем отвратительнее, тем лучше. На лице Астариона при этом всякий раз отображалось глубочайшее страдание. С мыслей, однако, никакие скабрезности его не сбивали, и он продолжил весьма уверенно: — Позволь напомнить тебе, что люди все-таки устроены несколько сложнее парнокопытных. Для свиней это лишь вопрос продолжения рода, а для людей — в первую очередь вопрос удовольствия… и власти. — Правда? А я-то думала — любви. — Можешь отшучиваться сколько угодно, но тебе не мешало бы набраться опыта и получить кое-какое, скажем так, образование. Или ты не согласна? — Образование в борделе? — подняла бровь Дайна. — Удивительно, как у тебя язык-то повернулся такое предложить. — Я бы не предлагал, если бы не был уверен, что тебе понравится. Я видел, как Сорн смотрел на тебя, пока мы имели удовольствие снимать комнаты в «Ласке»… И то, как ты поглядывала на него в ответ, от меня тоже не укрылось. Он красавчик, правда? — Допустим, — сдержанно кивнула Дайна, действительно считавшая, что Сорн очень ничего. — Но я все еще не могу поверить, что ты всерьез мне предлагаешь это таким будничным тоном, словно речь идет о булочках с корицей. — Почему нет? — Астарион привычным движением подкрутил локон у виска и снова одарил ее пристальным взглядом. — Только не говори, что ты и впрямь считаешь, будто секс должен быть по любви. — Любовь нужна поэтам, чтобы писать стихи, остальным от нее один вред. Но, знаешь, от этой мысли до похода в бордель все-таки далековато. Астарион пожал плечами: если он и был разочарован ее ответом, то не подал виду. — Как скажешь. Я не настаиваю. Просто обещай подумать. — Обещаю, — сказала Дайна, убежденная, что думать тут совершенно не о чем, и снова взялась за книгу. — Напомни мне, на какой главе мы остановились, когда ты вдруг решил поведать мне, что считаешь мой сексуальный опыт вопиюще недостаточным? Он на мгновение задумался. — «Глава шестая, в которой прекрасная Констанция узнает страшную правду»? Что-то вроде этого. — Продолжим? Астарион неодобрительно фыркнул — ничто не волновало его столь же мало, сколь душевные метания прекрасной Констанции, при драматических обстоятельствах выяснившей, что ее возлюбленный должен жениться на другой, дабы жестокосердный отец не лишил его наследства, — но кивнул: — Пожалуй. С полминуты пошелестев страницами, Дайна наконец нашла главу седьмую, в которой прекрасная Констанция отправляется на бал, прокашлялась и с выражением принялась читать, твердо убежденная, что больше не потратит на размышления о «Ласке Шаресс» ни одной лишней минуты… Однако поздно вечером, уже перед самым сном, когда все разошлись по комнатам, снова вернулась к этому разговору и потратила на его обдумывание добрых полчаса, то есть по своим собственным меркам — практически вечность. С одной стороны, то, что у Астариона хватило наглости озвучить такую идею, было просто-напросто возмутительно. С другой стороны… В конце концов, что она надеялась услышать вместо предложения наведаться в бордель — «я люблю тебя», «будь со мной», цитату из сонета? Они договорились быть выше этого. Договорились — как там она выразилась? — «не увлекаться». Да, они много пережили вдвоем, да, они стали еще ближе, чем раньше, и прекрасно проводили вместе время, но он не мог по мановению волшебной палочки воспылать к ней романтическими чувствами, которых у него никогда не было. Ему и тифлинги не шибко-то нравились, о чем он периодически любил напоминать, как и ей не нравились ни эльфы, ни блондины, ни уж тем более вампиры из популярных любовных романов, продающихся в каждой книжной лавке Врат Балдура по три медяка за штуку. Да если бы и нравились, какой в том прок? От чувств слишком много хлопот и слишком много неприятностей, а они оба порядком устали, к тому же им следовало наконец сосредоточиться на деле. Если они хотят не просто избавиться от иллитидских паразитов, но и обеспечить себе безоблачное будущее во Вратах Балдура, придется потрудиться, потому что Горташ может поменять свои планы насчет них в любой момент, а уж скинуть Горташа с трона им точно не светило — с ним придется разбираться по-другому. Если уж начистоту, очень может быть, что ей придется с Горташем переспать. Впрочем, почему «придется»? В конце концов, у Энвера Горташа действительно имелось некое мрачное обаяние калимшанского торговца луноцветом. Когда он поцеловал ее в литейной, это не было неприятно — это было даже хорошо. Пахло от него металлом и порохом — отнюдь не худший запах, к тому же в обычной рубахе с закатанными по локоть рукавами он смотрелся много приличнее, чем в своем безобразном золотом плаще, и от нее не укрылись ни крепкие руки, ни широкие плечи, ни на удивление узкая при таких плечах талия, да и сам поцелуй вышел что надо — чувственный, но в меру, долгий, но не слишком, и близость его тела — что уж тут скрывать — отзывалась приятной тяжестью у нее внутри. Брюнеты-то, особенно с трехдневной щетиной, ей нравились всегда. Нет, конечно, в книжках прекрасные Констанции и Эрнестины падали в объятия своего кавалера лишь тогда, когда романтические чувства влюбленной пары достигали апогея, но Дайне любые чувства надоели хуже редьки. Любовь и впрямь нужна поэтам, чтобы писать стихи, а больше, если честно, никому. Астарион прав, подумала она, глядя в высокий потолок спальни, почти неразличимый в темноте. Ее любовный опыт оставлял желать лучшего, и знакомство с близняшками дроу ей не повредит. С кем вообще она была — с одним заезжим менестрелем да парой сельских парней, которые все свои нехитрые умения тоже почерпнули в сарае, наблюдая за домашней скотиной? С юным монахом Ильматера, который краснел как девственник, лаская ее языком на совершенно не предназначенном для этого монастырском алтаре? Это всё был опыт милой Эрнестины, малознакомой ривингтонской девицы, с которой Дайна не хотела иметь ничего общего. Если бы не тот пожар, Эрнестина провела бы всю жизнь на подмостках сельского театра, мечтая, что однажды ей доверят роль принцессы, и делила бы постель бы с каким-нибудь актером-разгильдяем, который, чего доброго, рано или поздно позвал бы ее — бррр! — замуж. Нет уж, теперь всё будет по-другому. Она не останется милой Эрнестиной, ждущей у моря погоды. Она получит всё, чего хочет, и если для этого нужно освоить в борделе «искусство любви», почему бы и нет? Надо учиться, пока предлагают. Надо брать, пока дают. Возможно, человек более разумный сказал бы, что идея так себе. Нет ничего плохого в том, чтобы расширить свои горизонты, но точно ли это нужно делать в борделе с двумя дроу, притом братом и сестрой, притом в компании Астариона, которому ночь с парочкой эльфийских шлюх вряд ли пойдет на пользу, учитывая род его занятий на протяжении последних двух столетий? Готов ли он к этому? Готова ли она сама к тому, что увидит его в объятиях другой женщины, а может, и мужчины? Не слишком ли это опрометчивое решение? Не продиктовано ли оно тем, что они, так и не сумев разобраться в своих чувствах друг к другу, решили поскорее избавиться от всяких чувств вообще? Не пытается ли он оттолкнуть ее подальше? Не подыгрывает ли она ему, чтобы не признавать, что до смерти влюблена? Но искать ответы на эти каверзные вопросы Дайне ужасно не хотелось — она и так потратила на раздумья слишком много сил, — поэтому следующим утром, когда все собрались за завтраком, накрытым в столовой, она посмотрела на Астариона через стол и сказала, намазывая джем на кусочек хлеба: — Ты знаешь, я подумала о твоем предложении... — И? — И ты был прав. Мне не помешало бы развеяться. По виду Астариона было ясно, что он и без этого не сомневался в собственной правоте ни секунды. — О чем это вы? — осведомился Уилл, оглядывая стол в поисках кофейника. — О нашей вечерней прогулке за булочками с корицей, на которую тебя, увы, не пригласили, — довольно мурлыкнул Астарион, одарив Дайну нежным взглядом. — Что думаешь насчет сегодняшнего вечера, милая? Если, конечно, нас в темной подворотне не прирежут подручные Орин. — Почему бы и нет, — сказала Дайна, с аппетитом вгрызаясь в поджаренный хлебец. — Давай сегодня. Вечер наступил быстро — очередной день прогорел, будто его и не было. С подручными Орин в темной подворотне они действительно повстречались, уже не в первый раз за последние дни, однако для Астариона доппельгангеры теперь не представляли угрозы — он мог бы расправиться с ними, пожалуй, даже голыми руками, хотя из соображений приличия по-прежнему предпочитал кинжал и меч. К несчастью, оказалось, что доппельгангеры равнодушны к пыткам, как все баалисты, поэтому на идее получить от них ценную информацию пришлось поставить крест… Зато Астарион, по крайней мере, был доволен и сыт. После схватки они заглянули домой, чтобы привести себя в порядок. Дайна заставила слуг — она уже помыкала ими вовсю — натаскать ей полную ванну горячей воды, сдобренной душистым маслом, и быстро окунулась, соскабливая мочалкой пот и грязь. Потом подкрутила растрепавшиеся кудри, как всегда непослушные из-за извечной балдурской сырости, припудрила нос, хотя никакая пудра не могла скрыть ее веснушки, прошлась тушью по ресницам, хотя они и так были чернее сажи, и чуть-чуть накрасила губы. Немного повертелась перед зеркалом, подумала, подумала — и накрасила погуще. — Ты навела марафет для похода за булочками? — поинтересовался Уилл, когда она появилась в таком виде на пороге гостиной, одетая в самый нарядный свой дублет и отутюженные штаны. Похоже, истинный смысл «похода за булочками» не был для Уилла таким уж секретом, как она надеялась поначалу: он прекрасно всё понимал. — Не слушай зануду, дорогая, — сказал Астарион, подхватывая ее под руку. — Выглядишь чудесно. Пойдем? Дайна кивнула, и они пошли. Солнце почти село, и по городу, засыпанному листьями кленов, которые никто не трудился счищать с тротуаров, разливались пестрые краски по-осеннему холодного заката. Постепенно зажигались фонари. Со стороны порта тянуло знакомым до боли запахом соли и селедки. Ветер дул настолько промозглый, что у Дайны сразу замерз кончик хвоста, однако Астариону ненастная погода не помешала облачиться в один из лучших нарядов, имевшихся в его гардеробе. Сюртук на нем был совершенно щегольский, почти вечерний, из приглушенно-синей парчи с замысловатым шитьем; под сюртуком виднелась рубашка жемчужно-белого шелка. При малейшем дуновении шелк струился, как речная вода. Вопиющее великолепие этого наряда так бросалось в глаза, что прохожие с подозрением и неприязнью косились Астариону и Дайне вслед: в этой части города расхаживать в таком виде было не принято. Дайне косые взгляды нравились чрезвычайно. Пусть смотрят. Пусть косятся. Да пусть хоть шеи свернут! В конце концов, разве не ради этого они наряжались? Темнело с каждой минутой. Счастливчики, у которых трудовой день заканчивался с закатом солнца, хлынули на улицы. Охваченный вечерним переполохом, город встревоженно гудел. Все те, кто еще недавно поднимал тосты в честь Праздника высокого урожая, теперь снова судачили об Абсолют, на чем свет кляли бездельников-патриаров и прославляли эрцгерцога, который публично заявил, что намерен дать захватчикам решительный отпор. — Смотри-ка, его светлость популярен в народе, — хмыкнул Астарион, провожая взглядом компанию очередных почитателей эрцгерцога, направляющихся в ближайшую пивную. — Кстати, а ты разве не должна сегодня рассказывать ему очередную сказку? — Должна. — И ты собираешься делать это после «Ласки»? Знаешь ли, наш визит может затянуться. Дайна фыркнула, ибо секс никогда не представлялся ей делом, способным занять большую часть вечера, но вслух сказала: — У его светлости все равно бессонница. Я могу заявиться к нему хоть среди ночи, так что уверяю тебя, времени у нас предостаточно, если только вы с Сорном не намерены демонстрировать некие чудеса акробатики до самого утра. Астарион вздохнул, без особого старания изображая скорбь: — Пожалуйста, выбирай выражения. Звучит так, будто мы с тобой направляемся в цирк, а одна мысль об этом способна испортить мне настроение. — О нет, — весело сказала Дайна и крепче взяла его под руку. — Не в цирк. Как положено двум закадычным друзьям после тяжелого дня, мы направляемся в бордель! Так, то болтая, то молча наслаждаясь шумом кипевшего вокруг города, постепенно погружающегося в темноту, они добрались до Василисковых ворот. Дайна с каждым шагом теряла остатки былой решимости, но не подавала виду и продолжала бодро идти вперед. Еще полмили — и вдали показалась хорошо знакомая вывеска «Ласки». Они подошли ближе. Пламенные языки заката почти догорели среди нависших над домами туч. Окна борделя тепло светились в сизых сумерках. Кто-то из посетителей неплотно прикрыл дверь, и было слышно, как внутри бард играет на лире трогательную балладу о любви. Дайна замерла напротив крыльца и взглянула на Астариона. Ну вот и всё. Двое закадычных друзей, решивших немного развеяться в одном из лучших домов терпимости во Вратах Балдура, наконец добрались до места назначения. Интересно, о чем она вообще думала, когда соглашалась? Ясно же, что идея — хуже некуда! Допустим, они с Сорном и вправду обменялись несколькими томными взглядами, парой быстрых улыбок и одной довольно пошлой шуткой, но разве это повод идти в бордель, чтобы заплатить близняшкам-дроу за то, что она вообще-то привыкла получать бесплатно? Как вообще Астарион это себе представляет? Она что, будет развлекаться с Сорном, пока он развлекается с Ним? Или наоборот? Их будет четверо в одной спальне. Дайна, двое искушенных в любви дроу и Астарион, который наверняка считает себя искушеннее всех остальных участников вместе взятых. Ох, это большой простор для воображения… Пожалуй, слишком большой. Дайна никогда не считала себя ни ханжой, ни скромницей, ни тихоней, но даже для нее всё это было несколько чересчур. По правде говоря, ей стоило поинтересоваться деталями процесса раньше, но они с Астарионом всё время знакомства так старательно избегали слова «секс», что не удосужились подробно обсудить предстоящий визит в бордель. Какой там визит! Они и оба своих поцелуя ни разу не обсудили, хотя последний из них — в «Эльфийской песни» прямо перед тем, как Астарион решил героически отправиться на поиски Казадора без нее, — был не таким уж и невинным. Допустим, ей обговорить визит в «Ласку» мешала неловкость. Но он-то, такой искушенный, чем думал? Видимо, в попытке усмирить свое беспокойство она простояла у крыльца слишком долго, и от Астариона ее заминка не укрылась. — Ты нервничаешь, бусинка? — спросил он, кинув на нее испытующий взгляд. На его лице ничего не отражалось: если он и испытывал какие-то сомнения по поводу предстоящих развлечений, то скрывал их мастерски, как опытный актер, готовящийся к выходу на сцену в день премьеры. — А похоже, будто я нервничаю? — Нет, не похоже, — ответил он, продолжая с неослабевающим вниманием вглядываться в ее лицо, — но по тебе никогда нельзя сказать. Ты бы и на эшафоте улыбалась как ни в чем не бывало. Скажи мне, если боишься. Это нормально. Как мило было с его стороны предоставить ей возможность отказаться и сбежать! Но поскольку Дайна всегда всё делала своему страху назло и действительно не изменила бы этой привычке где угодно, пусть даже на эшафоте, она мотнула головой и заявила: — Ничего я не боюсь. Это отличная идея. Пошли! Потом юркнула мимо, задев его плечом, и вскочила на первую ступеньку ведущей в бордель лестницы так стремительно, что едва не проломила каблуком трухлявую от сырости доску. Сбежать сейчас? Да ни за что! Это Эрнестина могла передумать. Дайна такой роскоши себе позволять не собиралась. На входе Астарион коротко кивнул мамзель Амире — похоже, он условился обо всем заранее, что тоже было с его стороны чрезвычайно мило, хотя оставалось загадкой, когда он успел это сделать, учитывая, что Дайна дала согласие лишь утром, — и неспешно направился к лестнице. Дайна пошла следом. Интересно, сколько он заплатил, мельком подумала она. Бешеные деньги, наверное? Мамзель Амира чрезвычайно ценила своих лучших работников. Сорн и Ним были молоды, опытны, приятны в общении и прямо-таки до неприличия хороши собой, к тому же близнецы, к тому же дроу. К ним, наверное, целая очередь выстраивалась из тайных поклонников и поклонниц Дриззта До’Урдена, а также мензоберранзанских матрон… При мысли об этом решимость Дайны снова дала трещину. Какими вообще ветрами ее занесло в бордель? Она привыкла изображать храбрость всякий раз, когда сердце уходило в пятки, но одно дело опрометью бросаться в бой, чтобы прикончить какого-нибудь гоблина, и совсем другое — наведаться вместе с закадычным другом в публичный дом, обитель всевозможных пороков, о большинстве которых она имела очень смутное представление. Позади остался один лестничный пролет. Потом второй. Потом третий… И вот они у цели. К этому моменту сердце уже билось у нее в груди, словно обезумевшая канарейка. Краска приливала к щекам. Дайна подозревала, что по цвету они наверняка сравнялись со спелой черникой. Дверь распахнулась, и Ним приветливо пригласила их внутрь. На ней было длинное черное платье с туго зашнурованным корсажем, отделанном кружевами. Усилием воли заставив себя не обращать внимание ни кружева, ни на собственные мурашки, Дайна осмотрелась. Комната — спасибо и на этом — ничуть не напоминала то грибное логово, о котором однажды поведала им мамзель Амира, рекламируя услуги своего заведения. Ну разумеется. Астарион с его вечной брезгливостью не согласился бы ни на какие «Чудеса Подземья» — это было ниже его достоинства. Нет, обыкновенная спальня в обыкновенном публичном доме, разве что нарочито роскошная: ковер на полу, явно дорогой, хотя местами чуть потертый, широкая кровать, устланная алым покрывалом с кисточками, обитое жаккардом кресло, красное с золотом, низкая оттоманка с бархатными подушками, напротив оттоманки — большое, в пол, зеркало в тяжелой раме. На комоде дымилась курильница с благовониями, источающими теплый пряный аромат. Тени, отбрасываемые свечами, дрожали в мягком дымном мареве, и вся комната была погружена в сладкую дрему, как ночной сад в середине жаркого лета. Казалось, вот-вот в отдалении затрещат цикады или запоют соловьи. Примерно так описывались дома удовольствий в тех непристойных брошюрках, которые юная Эрнестина покупала вскладчину с подружками, желая об этих самых «удовольствиях» почитать. Не хватало только гравюр с похабными сюжетами на стенах... Но их Астарион, похабщины не терпевший, наверняка отверг вместе с грибами. Ним скользнула Дайне за спину и помогла ей стянуть дублет. Юркие пальцы будто бы случайно задели шею. Дайна снова почувствовала, как пылают щеки. Она и думать забыла о том, что на улице совсем продрогла: от легкого дыхания дроу, приятно щекочущего кожу, ее немедленно бросило в жар. — Ты пахнешь как вишневое дерево, — шепнула Ним так тихо, что даже Астарион с Сорном не расслышали, потом шагнула еще ближе, уткнулась носом Дайне в плечо и добавила: — И как кондитерская лавка. Марципан, да? — Марципан, — согласилась Дайна. Сорн закончил зажигать свечи и принялся разливать по четырем маленьким кубкам ликер из разукрашенной глиняной бутылки. Гостей он встретил двумя заранее подготовленными улыбками, из которых Астариону предназначалась более разнузданная, а Дайне — более нежная. Поставив опустевшую бутылку на трюмо, он протянул Астариону кубок. Их руки на мгновение соприкоснулись, взгляды встретились, и по тому, как они смотрели друг на друга, она вдруг запоздало сообразила… Да Астарион-то, в отличие от нее, здесь не впервые. Пока она вечерами ходила рассказывать сказки на Змеиную скалу, он не терял времени даром и не только условился о сегодняшнем визите, но и познакомился с обоими дроу поближе… Очень близко… Ближе некуда. Ну и хорошо. Ну и прекрасно. Ну и молодец. — Я рад тебя видеть, — мягко сказал Сорн, протягивая Дайне второй кубок. Голос у него был такой глубокий, что даже самые невинные слова, срывавшиеся с его губ, звучали как совершеннейшая пошлость. — Признаться, я боялся, что ты откажешься, хотя Астарион заверил, что нет. Дайна нервно фыркнула. Заверил он, видите ли! Да уж, Астарион знал ее как облупленную... И явно рассчитывал на ее согласие с самого начала, иначе не стал бы рисковать, выдвигая предложение, от которого любая приличная девица оскорбленно отказалась бы наотрез. Отставив недопитый ликер на трюмо, Астарион неторопливо снял расшитый сюртук, скинул его на руки Ним и принялся стягивать шейный платок, а когда с платком было покончено, расстегнул запонки, обнажая запястья. Каким-то образом он даже сейчас умудрялся сохранять невозмутимый и благопристойный вид, будто пришел не в бордель, а в оперу. Дайна сначала следила за ним краем глаза, потом посмотрела на Сорна, по-прежнему не сводившего с нее взгляда. — С тех пор, как вы перебрались в «Эльфийскую песнь», нам всем не хватало твоего общества… и твоих песен, — продолжил Сорн с легкой улыбкой, не изменив невинному и то же время странно порочному тону. — Наверное, тебе часто говорят, что у тебя замечательный голос? Не хотелось бы повторяться, но… — А беззастенчивая лесть — обязательная часть программы? — Обычно да, — снова улыбнулся он, ничуть не смутившись. — Это помогает людям расслабиться. Но ты одна из немногих, кто действительно заслуживает комплиментов, поверь. — Угу. Охотно верю, — сказала Дайна, не веря ни на грош. Сорн был хорош собой: изящно сложен, хотя чуть ниже Астариона и чуть шире его в плечах, с крупными правильными чертами и ухоженной, лоснящейся кожей цвета черненого серебра. Каждый взгляд, который он кидал на Дайну, почему-то заставлял ее дрожать, и она так стискивала свой кубок, что по маслянистой поверхности ликера бежала рябь. Актерская привычка держать лицо чуть ли не впервые ей изменяла. Неужели она и впрямь собирается окунуться в омут сомнительных удовольствий с двумя дроу — братом и сестрой, между прочим? И ладно бы только с ними, но еще и с Астарионом! Нет, конечно, Сорн привлекателен и свое дело наверняка знает, но вряд ли она вдруг воспылает к нему страстью, будь он хоть сам Дриззт До’Урден во плоти. То, что она сейчас испытывала, не сильно-то походило на муки сладострастия — скорее на озноб. — Милая, ты так напряжена, словно мы не в доме удовольствий, а на каторге, — мимоходом заметил Астарион и, приблизившись со спины, коротким движением огладил ее плечо, словно хотел стряхнуть невидимую пылинку. — Позволь мне это исправить. Дайна вздрогнула от его прикосновения даже сильнее, чем недавно — от прикосновения Ним. — Во-первых, выпей, пожалуйста. Она допила ликер одним долгим глотком, чувствуя обжигающую свежесть аниса. Астарион забрал опустевший кубок, неторопливо поставил его на столик, где на золотом блюде розовела сочная кисть винограда, и снова повернулся к ней. — Во-вторых, — добавил он мягко, — посмотри на меня. Дайна вскинула голову. В нежном мерцании свечей Астарион был, как всегда, красивее самого прекрасного принца. Ну почему он так возмутительно хорош? Почему одинаково безупречен хоть в дремучем лесу, хоть в танцевальной зале, хоть в борделе? — Тебе не о чем волноваться. Разве плохо знать, чего ты хочешь, и понимать, как это получить? — спокойно продолжил он. — Секс — это кнут и пряник в твоих руках, радость моя… И тебе нужно научиться использовать в свое удовольствие и то и другое. — Кнут и пряник? Поэтично. Мы в Ривингтоне говорим «морковка и палка». Астарион и бровью не повел в ответ на ее попытку отшутиться. — Это примерно такой же навык, как хорошие манеры или умение пристойно одеваться. С ними не рождаются — их постигают на практике. С одеждой ты, слава богам, разобралась довольно быстро, с манерами тоже наблюдается определенный прогресс… Видимо, этот прогресс был не так велик, как ему хотелось, но Астарион не отчаивался. — Что касается секса, — закончил он бесстрастно, — то тебе просто нужно несколько уроков на эту тему. Собственно, поэтому мы и здесь, разве нет? — Потрясающий поток красноречия. И кто мне эти уроки преподаст — ты, что ли? — насмешливо спросила она. — Боже, Астарион, ты и меня соблазнить-то не смог. Что-то изменилось в его лице. Они жонглировали подобными фразочками не раз — Дайна припоминала Астариону все его неловки попытки затащить ее в постель, он привычно отшучивался, что он не слишком-то и старался, — но сейчас эти слова явно задели его за живое. — Не смог? Да что ты говоришь. Он вдруг протянул к Дайне руку, коснулся ее подбородка и мягким движением большого пальца поправил ей помаду, чиркнув по нижней губе ногтем. Ним и Сорн наблюдали за происходящим, милосердно не произнося ни слова. Под их пристальными взглядами Дайна, внутренне обмирая, нашла в себе силы нахмуриться и с недовольным видом сказать: — Перестань. Мог бы уже запомнить, что твои приемы великого соблазнителя на мне не работают. — О, еще как работают. Он провел рукой ниже, от подбородка к шее, от шеи — к ключицам, и безукоризненно точным движением расстегнул верхнюю пуговицу на ее рубашке. Тонкий перламутр легко выскользнул из петли. На белом батисте остался след помады, похожий на расплывшуюся каплю черничного варенья. — И всегда работали. Пальцы, холоднее и беспощаднее ланцета, вжались в ямку между ключицами. Сдавленная венка дрогнула под нажимом, и Дайна охнула, чувствуя предательскую слабость в коленях. Вот засранец! Да что с ним такое? А главное — что такое с ней? — Видишь ли, ты можешь сколько угодно говорить, что мне не удалось тебя соблазнить, но ты не представляешь, насколько теперь обострились мои инстинкты. Я чувствую, как учащается твой пульс, когда ты на меня смотришь, как согревается кожа... Как сердце стучит под моей рукой, будто у крольчонка. Расправившись со второй пуговицей, он коснулся грудной клетки. Маленькое, бесполезное кроличье сердце действительно колотилось как бешеное. Как он это делает, дьявол его побери? Еще четверть часа назад они прохаживались по городу, обсуждая визит в бордель так, как обсуждают поход в булочную, и переругивались по пустякам, а теперь она от звуков его голоса тает, словно воск! Не то чтобы он раньше на нее не смотрел, не то чтобы не прикасался. На прошлой неделе она красовалась перед ним почти голая в лавке госпожи Карми, без всякого стыда то надевая, то снимая модные жакеты. На днях они почти час просидели в обнимку в тесной умывальне, хотя Дайна была в одних панталонах да разодранном корсете. Что изменилось? Почему теперь она дрожит под его взглядом, будто барышня из любовного романа? Почему она была такой сильной — и стала вдруг такой слабой? В свете свечей кожа Астариона, как всегда, отливала теплом речного жемчуга, согретого закатным солнцем. Его пальцы продолжили путешествие вниз и неторопливо расстегнули еще одну пуговицу, размазывая по невесомой ткани остатки помады. — Или я ошибаюсь? — спросил он безжалостно. На лице мелькнула и тут же растаяла холодная, как льдинка, улыбка. — Тогда посмотри мне в глаза и скажи, что этого не хочешь. Даже Дайна, всю жизнь беззастенчиво вравшая напропалую, не смогла сказать «Не хочу», поэтому собиралась сказать «Иди к черту», но тут Астарион наклонился, чтобы поцеловать ее, его губы впились в ее губы, и она забыла не только те ругательства, которые хотела произнести, но и вообще все слова, которые когда-либо знала. Сердце изо льда? Закадычные друзья? Ну да, ну да, конечно, конечно.