Шарлатан и шарлатанка

Спустившись на первый этаж «Ласки», Дайна первым делом спросила у мамзель Амиры, где можно привести себя в порядок, от всей души надеясь, что она не скажет что-нибудь вроде «Как-то быстро ты, лапочка!» или не спросит, чем ей так не угодили Сорн и Ним… Не объяснять же хозяйке борделя, что Сорн ей всем угодил, да так, как никто не угождал давно, но участвовать в дальнейших развлечениях у нее пока нет сил? Однако мамзель Амира сделала вид, что ничуть не удивлена ее ранним возвращением, и, взяв Дайну под локоток, отвела в маленькую, но уютную гостевую умывальню, где благодаря каким-то хитрым чарам всегда была — о чудеса! — горячая вода. Дайна обтерлась влажным полотенцем, потом посмотрелась в зеркало, накрутила на палец непослушный вихор, выбивающийся из копны кудрей (хотя вихру это не помогло), смыла каким-то душистым лосьоном пудру с щек и лба, поправила чуть поплывшую тушь. Отражение сразу стало гораздо более юным, гораздо более веснушчатым и гораздо более узнаваемым… Ну, здравствуй, милая Эрнестина. Так и не скажешь, что четверть часа назад ты устроила спектакль для трех зрителей в самой роскошной комнате дома терпимости под названием «Ласка Шаресс». Вернувшись в общий зал, она попросила Амиру найти ей свободный столик, желательно в укромном углу, и подать какао с булочкой… Нет, с двумя булочками. Или — для верности — с тремя. Вообще-то попросить об этом можно было и официантку, но Дайне почему-то казалось, что мамзель Амира поймет ее лучше. Уж она-то, наверное, за свою жизнь перевидала немало юнцов и юниц, впервые окунающихся в темный омут разврата... и тут же с ужасом из него выныривающих. Амира действительно исполнила ее просьбу без возражений, сама сходила на кухню — других посетителей всё равно не было — и через десять минут поставила перед Дайной огромную чашку, над которой возвышалась шапочка сладкой сливочной пены. Дайна с удовольствием отхлебнула обжигающий какао и, благодарно улыбнувшись, сообщила: — Пожалуй, я у вас тут задержусь. — Я только рада, но… Милая, если ты хочешь его дождаться, имей в виду: на это может уйти довольно много времени. Дайна недоверчиво хмыкнула. Ну чем «довольно много времени» можно заниматься в компании двух дроу? Астарион, конечно, вампир, его выносливость куда больше выносливости простого смертного, но и он все-таки не из железа сделан. Однако на всякий случай решила она уточнить: — «Довольно много» — это сколько? — Полтора часа? — предположила Амира. — Два? Дана прикусила язык, чтобы не поинтересоваться с ехидцей, как у близняшек хватает сил на такие марафоны в течение нескольких дней подряд и не сотрется ли у них всё, что только может стереться. Она все еще нервничала, а когда она нервничала, то начинала шутить не к месту. — Не волнуйся, твой друг в надежных руках, — решила утешить ее Амира, безошибочно почувствовав, что она и впрямь нуждается в словах утешения. — Какой бы узел ни завязался у человека внутри, Сорн и Ним знают, как его распутать. Всё будет хорошо. Дайна не могла с уверенностью сказать, распутал ли Сорн у нее внутри какой-то узел, но согласно кивнула, уставившись в чашку. Полтора часа? Два? Ну ладно! Дела подождут. Легонько погладив ее по плечу, Амира вернулась за стойку. Дайна осталась сидеть. Вообще-то сначала она вовсе не собиралась дожидаться Астариона. В конце концов, они договорились встретиться дома. Она могла бы употребить освободившееся время с пользой, заглянув к Горташу и рассказав ему очередную сказку на ночь… Но уходить из «Ласки» одной ей почему-то не хотелось, тем более что на улице, кажется, вновь шумел дождь — настырный спутник поздней балдурской осени. Кто захочет брести под дождем, если можно пить горячий густой какао в тепле и уюте? Еще недавно ей казалась странной идея борделя, являющегося по совместительству и постоялым двором, и трактиром. Помилуйте, какое какао, какие булочки? Разве бордель не должен быть храмом любовных наслаждений, обителью пороков и страстей? Всеведущий Астарион пояснил, что одно другому не мешает и что это не такая уж редкая практика, как она, невинное ривингтонское дитя, полагает, однако Дайна тогда лишь недоверчиво хмыкнула: смотрите-ка, эксперт по борделям нашелся… И только сейчас убедилась в том, что пороки и булочки действительно отлично дополняют друг друга. — Ну и странная же вы с твоим вампиром парочка, — вдруг донесся до нее незнакомый женский голос. — Хотя я, признаться, рада, что вы все-таки выжили несмотря ни на что. Люблю романтические истории с хорошим финалом. Дайна подняла глаза и увидела напротив дварфийку с длинными темными волосами, которую сразу же узнала. — А, — сказала она, недоверчиво сощурившись. — Ты колдунья Рафаила. — Корилла, — с улыбкой кивнула дварфийка и, отвесив церемонный поклон, присела за столик, не потрудившись спросить разрешения. — Только с чего ты взяла, что я колдунья? Ведь я могу быть, к примеру, дьяволом в смертном обличье, как и он. Дайна сомневалась, что Рафаил стал бы терпеть рядом с собой других дьяволов: ему не слишком нравилось иметь дело с теми, на кого нельзя набросить поводок, — однако излагать Корилле свои домыслы не стала. — Хотя ты права, конечно. Я действительно колдунья, — продолжила щебетать Корилла; похоже, у нее было превосходное настроение. — А знаешь, ты здорово разозлила босса своим отказом. Он не думал, что ты окажешься такой упрямой и такой нахальной… Но тебе повезло: Рафаил любит упрямых. Может быть, в конце концов он даже тебя простит. — Да что ты говоришь? Не верю своему счастью. — Правда, с тех, кто упрямится слишком долго, он имеет обыкновение сдирать кожу живьем, пока они не присмиреют, — добавила Корилла прежним неунывающим тоном. — Это работает не со всеми… Но большинство становятся шелковыми уже через несколько раз. — Как можно содрать с человека кожу несколько раз? — усомнилась Дайна. — О, в Аду это совсем нетрудно, поверь. Один щелчок — и всё становится как было. Корилла весело прищелкнула пальцами и так искренне улыбнулась, что Дайна поняла: она вовсе не пытается таким образом ее припугнуть, нет. Просто эта бааторская практика многократного свежевания и впрямь, по-видимому, казалась колдунье чем-то вроде забавного ярмарочного аттракциона. — А ты полна энтузиазма, я смотрю. Тебе правда нравится работать на Рафаила? — О, кому бы не понравилось? До Рафаила я была бедной маленькой сироткой, которую поколачивали все кому не лень. Посмотри на меня теперь! Всегда молода, всегда хороша собой и по меркам вашего мира почти всемогуща… К тому же пью какао в приятной компании, попутно помогая боссу спасти мир. — Из чисто бескорыстных, как я понимаю, соображений. — О нет, соображения у нас самые что ни на есть корыстные, — снова улыбнулась Корилла легкой, ничего не значащей улыбкой, при виде которой у Дайны ползли мурашки по спине. — Видишь ли, меньше всего на свете Рафаилу нужно, чтобы ваш мир превратился в кишащую иллитидами пустошь. Нет людей — нет душ, а души — самая ценная валюта в Аду. — Ага, а еще ему нужна корона Карсуса. Я не забыла. — В его руках корона была бы в гораздо большей безопасности, чем в руках Горташа или любого другого смертного. — Корилла пожала плечами. Имя Горташа она произнесла с отчетливой неприязнью, от которой вдруг надломился ее ровный жизнерадостный тон. — Жаль, ты не приняла предложение Рафаила с самого начала. Всё закончилось бы намного быстрее и намного лучше для всех. Всех — кроме, собственно, Горташа, подумала Дайна. — Но чего уж теперь говорить, — махнула рукой Корилла. — Шансов заполучить корону у вас больше нет. Хотя вы продержались дольше, чем мы с боссом думали, надо отдать вам должное. Я-то была уверена, что вам крышка и что вас ожидает мучительная смерть у Казадора Зарра в застенках. — Как видишь, мучительной смерти удалось избежать, — улыбнулась Дайна, с зеркальной точностью копируя пустую беззаботную улыбку Кориллы. — Очень интересно, как это у вас получилось. Рафаил, конечно, не подает виду, но он сгорает от любопытства, и я, кстати, тоже. Не расскажешь? — Я подумаю. Может, и расскажу. Слушай, а Рафаил все еще снимает комнаты в «Ласке»? И ты вместе с ним? — О, он собирается оставаться тут до тех пор, пока всё не кончится. Кто-то ведь должен проследить за тем, чтобы вы, смертные, не уничтожили свой мир… К тому же Рафаил, признаться, неравнодушен к булочкам с корицей. — Третий этаж, как и раньше? — Третий этаж, — кивнула Корилла. — Только я не уверена, что он будет рад тебя видеть. Дайна звякнула пустой чашкой о блюдечко и встала из-за стола, стряхивая крошки с дублета. Что значит «не рад»? Ей рады все. Идея созрела у нее в голове мгновенно, и это была очень скверная идея. Никто в здравом уме не стал бы искать встречи с дьяволом, который, как выяснилось, питает склонность к свежеванию людей живьем… Но Дайне здравый смысл давно отказал — она и сама это понимала, — поэтому она поднялась наверх, не испытывая на этот счет особых опасений. Не станет же Рафаил пытать ее прямо здесь, в «Ласке»? Да вряд ли он вообще станет пытать ее просто за то, что во время их прошлой встречи она беззастенчивым ривингтонским матом послала его туда, куда Балдуран телят не гонял! Рафаил курил трубку на общем балконе, том самом, где Дайна недавно разговаривала с Астарионом, только в противоположном конце, за углом. Дверь в его комнату была приоткрыта, из щели лился теплый медовый свет. От дорогой резной трубки поднимались прозрачные струйки дыма, похожего на утренний туман. Накрапывающий дождь Рафаилу, казалось, совсем не мешал; Дайне даже показалось, что на него не попало ни капли. Впрочем, чему тут удивляться? Уж балдурскую непогоду дьяволу было под силу обуздать. — А, ты, — сказал он, не сочтя нужным обернуться к ней. — Жива, значит. — Брось, Рафаил. Ты и так знал, что я жива. Мне Корилла сказала. Рафаил хмыкнул, неторопливо пустил в небеса кольцо сизого дыма и повернулся к ней. Дайна, в отличие от него, дрожала над дождем и усиливающимися порывами ветра. — Зачем явилась? — поинтересовался он, с ленцой цедя слова. — Кажется, в прошлый раз ты была не в восторге от моего общества, так что я и не надеялся увидеть тебя снова, мышонок. О боги, ну вот опять! Почему они вечно твердят про мышонка, что Горташ, что Рафаил? Заладили! Ну какой из нее мышонок? Они вообще видели ее рога? Но демонстрировать свое неудовольствие Рафаилу она, конечно, не стала, а просто улыбнулась, набрала побольше воздуха в грудь и сказала мягко и смиренно: — Я пришла извиниться. Потом добавила еще мягче: — Мы можем поговорить? Рафаил окинул ее с ног до головы равнодушным взглядом. Когда он не считал нужным изображать дружелюбие, от него веяло таким лютым холодом, какой царил, наверное, в ледяных пустошах восьмого круга Ада. Было совершенно нетрудно поверить, что он действительно владеет ножом для свежевания так же ловко, как опытный охотник, привыкший собственноручно снимать с добычи шкурки. — Ты вообще любишь поговорить, правда? — осведомился он. — По крайней мере, ты немало времени проводишь на Змеиной скале, разговаривая с нашим новоявленным эрцгерцогом. Или ты думала, что мне об этом неизвестно? Ты выбрала сторону... И, боюсь, менять ее уже поздновато. — Ничего я не выбирала, — нахмурилась Дайна. — Да, я теперь вынуждена торчать по вечерам у Горташа в кабинете, ну и что с того? Я от этого, поверь, не в восторге. — Да? А мне казалось, вы отлично ладите. — Ладим? Ты шутишь? Я ненавижу Энвера Горташа с того дня, как впервые его встретила. Из-за него мне пришлось бросить мой театр и всё, что я любила. Из-за него я оказалась на наутилоиде с иллитидской личинкой в башке! Дождь молотил всё сильнее. Дайна стояла перед Рафаилом мокрая и взъерошенная, как воробей, не успевший вовремя укрыться под навесом. — Из-за него у меня остались эти шрамы. — Она задрала намокший манжет и продемонстрировала ожоги, сунув руку Рафаилу чуть ли не под нос. — Ты думаешь, я это так легко забуду? Думаешь, это можно простить? Горташ — самодовольный ублюдок, каких поискать, и я помню об этом каждую минуту, которую провожу с ним наедине. Конечно, я делаю вид, что от него в восторге. Еще бы! А как иначе? Стоит мне взбрыкнуть — и он отправит нас всех на виселицу, как Флоррик! Да я хоть хвалебную оду в его честь напишу, если будет надо… Но я не собираюсь приносить ему нетерийские камни на блюдечке и смотреть, как он использует эту проклятую корону чертового Карсуса, чтобы поработить весь Торил! Выпалив эту тираду на одном дыхании, она на несколько мгновений умолкла. Рафаил продолжал смотреть на нее без особого интереса: искра любопытства мелькнула в его глазах и тут же погасла. — Я не знаю, что между вами случилось, — чуть погодя продолжила Дайна, немного отдышавшись, — и знать не хочу. Горташ явно тебя на дух не выносит, да и ты при звуке его имени начинаешь скрежетать зубами… Это ваше дело. Мне, если честно, все равно. Я не хочу выбирать сторону. Я просто хочу вернуться к нормальной жизни в нормальном городе, по которому не будут грохотать эти железные горташевские бочки! Но если сторону выбрать все-таки нужно… Она шумно втянула стылый воздух и закончила: — То я, уж поверь, выберу не этого ублюдка. Да по его милости половина Фаэруна вот-вот превратится в мозгоедов! Рафаил пустил в небо последнее кольцо дыма, деловито вытряхнул остатки табака из трубки и наконец соизволил усмехнуться, глядя на Дайну сверху вниз. Что скрывалось за этой усмешкой, сказать было трудно: может, он был доволен услышанным, может, обдумывал, каким ножом сподручнее снимать шкуру с тифлинга, а может, пытался прочитать ее мысли, чтобы понять, лжет она или нет. Да хоть бы и так! Пусть читает, если хочет! Разве в том, что она сказала, есть хоть словечко неправды? — Я удивлен, — сказал в конце концов Рафаил, иронически изогнув бровь. — Неужели до меня доносится голос здравого смысла? А я-то, признаться, думал, что ты его лишена. — По крайней мере, ты предложил мне помощь, когда она была нужна, — сказала Дайна, дрожа на ветру. — А Горташ и пальцем не пошевелил, хотя ему ничего не стоило избавиться от Казадора… И этого я тоже, поверь, не забуду. — Бедному одинокому мышонку пришлось всё сделать самому, — ответил Рафаил почти сочувственно. — И как, позволь поинтересоваться, у тебя это получилось? Как актриса сельских водевилей умудрилась избавиться от высшего вампира? Поведай мне, прошу. Ага, значит, Корилла была права: ему действительно любопытно. Дайна кинула взгляд на приоткрытую дверь комнаты, из которой по-прежнему лился теплый медовый свет, и сказала со смиренным вздохом: — Я расскажу. Но пожалуйста… Пожалуйста, не заставляй меня мерзнуть снаружи. Погода сегодня просто ужас. Она провела у Рафаила ближайшие полчаса, рассказывая хорошо отрепетированную сказку о волшебных волосах карги и яде, подсыпанном в вино Казадора, а потом, когда сказка кончилась, поведала еще и о том, как имела удовольствие познакомиться с Горташем и его подручными, спалившими ее театр дотла. Рафаилу приходилось прикладывать усилия, чтобы не скрежетать зубами каждый раз, когда она называла эрцгерцога по имени, однако история их с Дайной знакомства, по-видимому, принесла дьяволу некое мрачное удовольствие… Чем-то схожее, наверное, с удовольствием от расчесывания старой, почти зажившей болячки. — В общем, как видишь, — сказала Дайна, допивая вино, которым Рафаил любезно ее угостил, — у меня действительно нет никаких оснований любить нашего так называемого эрцгерцога. Он разрушил мою жизнь. Из-за него я сижу теперь здесь, беседуя с дьяволом, хотя могла бы танцевать в каком-нибудь водевиле, не зная забот… и не рискуя каждый божий день сыграть в ящик. — Нет ничего дурного в том, чтобы побеседовать с дьяволом. Никогда не повредит обзавестись полезными знакомствами в Аду, — возразил Рафаил. Он пил медленно, смакуя каждый глоток, и продолжал разглядывать Дайну, словно бабочку, которую только что насадил на булавку. — Как говорится… — Лучше дьявол, которого ты знаешь, да. Я помню. Они сидели в дальней комнате за маленьким круглым столиком в двух обитых бархатом креслах; на столике была расстелена карта Врат Балдура, заставленная шахматными фигурами. Во время беседы Рафаил изредка брал какую-нибудь из них в руки и, с задумчивым видом повертев в пальцах, ставил обратно, играя какую-то причудливую партию с неведомым противником. Впрочем, почему с неведомым? Имя этого противника Дайне было прекрасно известно: его символизировала черная фигурка короля, стоящая поверх Змеиной скалы. Пока Рафаил в очередной раз разглядывал карту, раздумывая, куда поставить пешку, Дайна воспользовалась паузой и с любопытством осмотрелась. Рафаил занимал в «Ласке» сразу две комнаты, одна роскошнее другой, и каждая напоминала будуар дорогой куртизанки. Калимшанские ковры с мягким ворсом, вычурная мебель красного дерева, золотые кисточки на подушках… На прикроватной тумбе были сложены аккуратной стопкой книги: видимо, в легендах не зря говорилось, что дьяволы не терпят беспорядка. В дальнем углу на маленькой кушетке покоилась изящная круглобокая лютня. — Ты играешь? — спросила Дайна, кивнув на лютню. — Разумеется, — ответил Рафаил, наконец водрузив пешку на отведенное ей место. — Я большой поклонник музыки, как ты уже могла догадаться. Знаю я, какой ты поклонник музыки, подумала Дайна, вспомнив, как пару дней назад Рафаил предлагал ей до скончания времен услаждать его слух песнями в Доме Надежды… И тут же мысленно прикусила язык, отбрасывая эту непослушную — вредную — мысль. Отставив кубок на краешек стола — ох, сколько всего она успела выпить за этот бесконечно долгий вечер! — Дайна поднялась из кресла и подошла взглянуть на инструмент поближе. Лютня была красивая, очень дорогая, с темным грифом, янтарно-теплой сердцевиной и румяными боками из хорошо отполированного клёна; не лютня, а прямо-таки произведение искусства. — Можно посмотреть?.. Или лучше сыграть. Если не возражаешь. — Возражаю? О нет, ни в коем случае, — доброжелательно сказал Рафаил. — Почему бы тебе не сыграть что-нибудь в честь нашего неожиданного, но столь приятного примирения? Знаешь, мы в Бааторе вообще очень ценим музыку смертных. Все эти ваши сентиментальные баллады, трогательные колыбельные, величественные симфонии… — Величественным симфониям не обучена, извини. Остальное — пожалуйста, — с улыбкой ответила Дайна, погладила лютню по круглому боку и, выдвинув себе стул, принялась играть. Струны ласково дрогнули под ее рукой, и на добрых полчаса всё растаяло в музыке, как в туманной дымке, окутавшей город: растаял вчерашний день, сегодняшний и завтрашний, растворились все волнения, тревоги и печали, — ничего не осталось, кроме тихих и нежных аккордов под аккомпанемент дождя, шелестящего по кровле окрестных крыш. Дайна спела Рафаилу о далеких берегах, об алых парусах, о зеленых рукавах, о мрачных подземельях и огнедышащих драконах, об отважных принцах и храбрых принцессах, о любви найденной и любви потерянной — в общем, обо всем, о чем обычно поют барды в тавернах по всему Побережью Мечей, за исключением всяческих скабрезностей, к которым, конечно, не был готов уточенный дьявольский слух; ну а потом, когда ее небольшой концерт уже близился к концу, вдруг порвалась — будто бы случайно — средняя струна, и пока Рафаил, ворча себе под нос, в соседней комнате искал струне замену, Дайна имела удовольствие порыться в его бумагах, аккуратно разложенных по письменному столу, после чего вновь уселась на стул и, как ни в чем не бывало, с улыбкой объявила вернувшемся Рафаилу: — Кажется, я придумала, какую песню спеть тебе напоследок. — Неужели? Я заинтригован. Рафаил снова уселся в кресло, не сводя с нее внимательного взгляда, и под несмолкающий аккомпанемент дождя и стук собственного сердца она исполнила для него старую-старую балладу, давно позабытую всеми — и дьяволами, и людьми: Зовусь я дурочкой Мадлен, все подают мне корки; Хожу босой, чтобы росой не замочить опорки. Том от меня был без ума, а я была упряма; Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама? С тех пор сама свихнулась я, нет повести нелепей; И плеткой стали бить меня, и заковали в цепи. Том от меня был без ума, а я была упряма; Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама? Я этой палкой бью волков, когда гуляю лесом, Баловников сую в мешок и продаю их бесам. Том от меня был без ума, а я была упряма; Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама? В рожке моем таится гром, великая в нем сила, А юбку я на небесах из радуги скроила. Том от меня был без ума, а я была упряма; Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама?