Встреть рассвет со мной, Наначи.

Склизко, мерзко. До жути невыносимо. Мысли, опьянённые желчной похотью и маниакальной страстью, возвышались над рамками подросткового девчачьего приличия, что должно было гордо выстоять, но в конце концов, проиграло собственную игру. Здесь, на Идофронте, даже задурманенный юный рассудок жалобно поник, осознавая свою абсолютную беспомощность. Половые органы, что грязно скулили в детском тельце, вымаливали новые ощущения и примыкали к непростительному, но истинному греху. Мечта – вырвать эту часть тела и разорвать на обрубки. Оставить после себя лишь перерубленный мясистый фарш, состоящий из сокровенной плоти, зловонной мочи и ненасытных выделений, что вялой струйкой стекутся вниз, а после, напомнят соблазнительный, но всё же, слишком сладостный соус, которым заправят изумительное, самое искусное блюдо. Жажда – прикоснуться к лезвию, блаженно провести линию по краю промежности, что так нуждается в мужском детородном половом органе, а после вжаться деревянной обшарпанной рукоятью в навязчивые кошмарные галлюцинации и примкнуть остриём всё ближе. Утопиться в собственной багряной крови, погрязнуть в искренних девичьих мечтаниях, уткнуться в тёплую, запятнанную алой жидкостью невинных, мужскую грудную клетку. – Наначи, ты омерзительна. – истошно, сквозь боль, шепчет Митти, что в воспоминаниях Нарахейта, смогла обрести человеческое тело, но даже здесь, в её руках расплывалось напоминание истерзанных детских органов, что так жадно жаждали упасть с её бледных, словно леденящих душу, мозолистых ладоней. Облезлый желудок, что восседал на руках и безумно сжимался от мучительного голода, дополнялся дряблым и израненным кишечником, что будто мог послужить предательским шарфом, для непослушной юной девочки. Мочевой пузырь свисал с бедра, что было усеяно множеством рубцов и ссадин. Изрисованный кровью и обляпанный шрамами, орган, как будто пытался напоминать растерзанный артефакт, что собрали ещё юнцы с первого слоёв Бездны. – М-Митти? Что ты такое говоришь?! – хлёстко вскрикивает Пустышка в апатичном и отрешённом состоянии, что безудержно находилась в хватке свирепого зверя, который неистово сдерживал её попытки дотянутся до хладнокровной подружки. С варварской пасти клыкастого, где пылал беспощадный волчий оскал, стекали обильные, наполненные трухлявым смрадом, слюни. Ребёнок непримиримо погрязший в собственных похотливых желаниях, страстно возжелал погрузиться в безбожную темноту, отчаянно поникнуть на глубине и забыться среди разъярённого сознания, что уже не могло выбраться из дьявольской обшарпанной клетки неудержимого безумия. Попытка дотянутся до последнего изящного источника света, как до яркой грациозной звёздочки, оказалась безуспешной. Митти, чьё тело было пленительно изуродовано, напоминала лишь отрубленные ошмётки и выделяющие гной органы, что плавно, как в покорёженных сказках для детей Бездны, вытекали из человеческого тела. В её одиноком изувеченном глазу пылала горькая обида и терзалось болезненное разочарование, но даже сейчас, когда её уязвимая душа беспощадно меркла на дне Бездны. Она ничего не могла сделать. – А как же наше путешествие? Ты обещала встретиться со мной. – всматриваясь в глубинки стыдливой души благословенной, проговаривает красноволосая, в чьих растрёпанных прядях оставался запах шквалистой гари и остатки цепкого туманного пепла. – Я-я.. – попытки придумать оправдания струились в её кроличьей голове, но гнусное чудовище прижимало всё ближе, стискивало пушистые виски и заставляло склонится на пол, прижаться ближе к запятнанной кровью земле. Теперь, Наначи отчаянно смотрела в пустое око Митти снизу-вверх. – Бондрюд! Он… – Что он, Наначи? Думаешь любит тебя? – на лице бывшей живой Пустышки взвизгивает отвращение и неприязнь, её безобразные уголки губ нервно потрескивают на жалком подобии лица. – Ценит? А может быть даже заботиться? Наначи молчит. Гнетущая оглушительная атмосфера презрительно давит на трусливый низ живота, что почтительно воспевает благодарности мерзкому животному, что нависал над её крохотным тельцем. Кремовая челка, что испачкана слюнями устрашающего зверя, опускается, а её владелица устремляет взгляд на рыхлую сырую землю, от которой несёт кровью с примесями выделений гноя. Рвотный рефлекс почти срабатывает, но надменный кролик успевает сглотнуть пресный комок невнятной неказистой жижи, что отдавала извращённой кислятиной в обшарпанном горле. – Я думала ты мозг нашей команды, Наначи! Я считала тебя самой умной девочкой! А ты… – подросток язвенно кривиться в лице, а сиротливый глаз надменно сужается, всем своим видом показывая, что больше не может смотреть на жалкое животноподобное существо, что однажды, было её подругой. – Ты чудовище. Монстр! – Неправда! – Наначи жалобно взвывает, поднимая взгляд обратно на Митти, с глаз Нарахейта текут девчачие слёзы, с носа скатываются склизкие сопли, а со рта сочиться огромное количество слюней, что ненароком были смешаны со свежей алой кровью. – Я не монстр! Сознание заунывно меркнет – значит, теперь грязное, наполненное грехом, чудовище завладело не только кроличьим телом, но и ранимой заблудшей душой. Красный глаз, что омывает кристаллом киновари, в последний раз одаряет Наначи своим взором, а после, медленно растворяется в воспоминаниях, отставляя после себя лишь ту самую неряшливую игрушку, с болотистым оттенком ткани, что впервые сшила Наначи для её драгоценного сокровища. Сны всегда были пугающими и жуткими, но этот, что заставлял испытывать конвульсии во сне, дрянно водил за нос, пытаясь вразумить Наначи, словно дать ей понять, что сливаться собственной душой с гадким мерзавцем – неправильно. Даже очаровательная Митти, что была ценнейшим сокровищем и подарком, отвернулась от неё, как от самого страшного существа в Бездне, словно Нарахейт самолично превратила её в бессмертную плоть, но ведь это была всего лишь случайность, правда? Конечно, как юная и несмышлёная девчонка, Наначи винила себя во многом: создание картриджей, убийство Чёрных Свистков, да даже потеря руки Рега лежала огромным грузом ответственности на кремовых бархатистых плечах, но даже это, не могло сравниться с тем, за что благословенная винила себя больше всего. Митти. Кусок плоти, что являлась бессмертной ношей слишком долго. Спасти ту, что отдала за тебя свою жизнь или же бросить её на бесконечные страдания на пятом слое? Конечно, спасти. Подростковое сердце и не могло поступить иначе, ведь это же была Митти! Та самая девочка, что однажды увидела в крохотной забитой крысе настоящего живого человека, а может, лишь просто умный мозг, дабы новому Белому Свистку было проще ориентироваться на слоях Бездны? Все эти мысли отвергались сознанием, но вкрадчивое сердце, облитое ломким гнусным горем, взывало и заставляло прокручивать эти бездушные слова всё снова и снова. Вдруг это всё было правдой? Вдруг Митти, её бесценное сокровище, просто хотела найти хоть кого-то, кто заговорит с ней! Может эта красноглазая просто увидела в зажавшейся дрянной девчонке единственный способ отправится хоть с кем-то в Бездну? Становилось всё больнее на детской душе, где в глубине, в пучине, самые звериные страхи просыпались ото сна, где на окраине, тревога и паника держались за руки, переплетая свои ладони в замок, и где на дне, в самой бездне, беспомощного кролика удерживал зверь, что украдкой одаривал девичье тельце ласками и заботой. *** Хоть Пустышке и снился изнуряющий кошмар, её сон, что странно, не прервался резко. Мордочка, что была едва ли заплаканной, выражала лишь обрывистое недоумение и едкий страх, ведь на её кроличьем теле совсем не было одежды, да даже необычная шляпка не находилась на своём привычном месте. Воспоминания, ядовитой стремительной стрелой, вонзаются в макушку, что отдаёт пульсирующей ноющей болью. – Бондрюд… Бездна тебя дери! – зажмурившись, Нарахейт легонько преподнесла дорожающую лапку к промежности. – М-мерзавец! Благословенная чувствовала, как её половые губы набухли, а с влагалища, что было явно расширено, стекала новообразовавшаяся белёсая полужидкая масса. Пальцы юной крольчихи всё блуждали, даже уже размазали всю жижицу по поверхности внутренних половых губ, но всё ещё, ожидали, словно боялись проникнуть внутрь. Не уж то, Наначи, что вчера так жадно умоляла Лорда Рассвета ускориться и добавить ещё палец, сейчас будет переживать, что обнаружит в себе какие-то признаки наличия мужского полового органа? – Обойдёшься, прохвост. – шепчет себе под нос Пустышка, когда убирает ручонку подальше от нижней части собственного тела. – Н-на… Паршивые развратные чувства, что пытались согреть безбожное нутро, надавливали на виски, а стыд, босиком разгуливал по оттенкам разума, явно давая понять, что здесь он задержится ещё надолго. И вправду, теперь даже Владыке Рассвета и в глаза толком не посмотреть, хотя, какие глаза? Мучитель детей ведь всё время ходит в этой чёртовой маске. Любопытство мгновенно завладело всем телом, с кончиков пушистых лап, до самого конца пышных и мягких ушей, которые отдавали ароматом карамели, что игралась с дуновением сладкой ваты. Козлиные зрачки медленно расширялись, пока воображение кролика искрилось в закромах сознания и пыталось воссоздать портрет Лорда Рассвета. «Его нынешнее тело довольно примитивно. Может он выбирает их ориентируясь на свою прошлую жизнь, что теперь навечно заточена в Белом Свистке? Интересно, за что именно, он разрешит снять с себя эту бесполезную маску?» – раздумывала Пустышка, когда медленно вставала с собственной постели, на которую, скорее всего, была заботливо и бережно уложена Бондрюдом или же одним из Молящихся Рук, после того, как вырубилась от переизбытка скверных эмоций. Эта чёртова маска не давала и минуты покоя, ведь её наличие хоть и добавляло загадочности и таинственность Владыке Рассвета, но всё равно являлась чем-то лишним. Каждый нерв и мускул ныл, почти задорно скулил в игривом млекопитающем. Непреодолимое желание непристойно бурлило, выжигало пылающие пошлостью мысли вновь и вновь. Хотелось бережно и скромно, с скрупулёзной осторожностью, прикоснуться, дотронуться хоть непоседливым кончиком пальца, может даже дать пару слабеньких и кокетливых щелбанов, а после, примкнуть всей тыльной стороной лап и полностью ощутить человеческое тепло, что хоть и смутно, и слабо, но всё-таки исходило от Лорда Рассвета. Взглянуть в спокойные и проницательные глаза Белого Свистка, увидеть каждый точечный сосуд, что отблескивает кровавым рубином, рассмотреть радужку, а после грациозно утонуть в ней, заставить злосчастный зрачок сначала сузиться, а потом расшириться. Играться с его лицом можно было целую вечность. Провести чуть солоноватыми пальцами по губам, что в мыслях Нарахейта представлялись шершавыми, а после, чуть неряшливо смочить слюной кончик пальцев, а затем, вновь, но уже чуть пошлее и игривее, вычертить кокетливую линию по манящим мужским пунцовым губам. Наначи обдурённая собственным воображением, смогла лишь неловко усесться обратно на кровать, что так жадно хотела вернуть хозяйку на её предначертанное место. Мыслишки, опьянённые страстными желаниями, рвано и грязно протискивались всё глубже, утаскивая отшибленный рассудок на самое дно. Лишь стук по железной двери выводит благословенную из собственных пикантных раздумий, которые постепенно, словно медленными шажочками превращались в более нахальные и непристойные. – Наначи! Ты спишь? – складно восклицает девчачий голосок за металлической дверью, что явно принадлежал дочери Бондрюда. – Я принесла твою одежду! – Н-на… – чуть вздрогнув от резкого появления Прушки, Наначи опешила и схватилась за первый попавшийся плед, а после укрылась, оставив лишь только выпирающую голову, чью чёлку прикрывали опустившиеся ушки. – Заходи. Осмотревшись по сторонам и не увидев ничьей лишней душонки, Прушка приоткрыла дверь, что скрывала напыщенного кролика, спрятанного в ворсистый плед. Одежда дочери Владыки Рассвета в этот раз сильно отличалась от прошлой, от зелёного костюма не осталась и следа, вместо него, на её подростковом тельце была лишь тёмно-зелёные ботинки, серые шортики, напоминающие оттенком табачный пепел, а также, желтоватая кофта, что явно уже была мала для неё, и именно поэтому облегала все выпуклости юной девушки. Мэйня, как верный спутник, восседала на голове разрумянившейся Прушки. – Папа попросил отнести это для тебя. – на бледных ручонках ошивались непоседливая шляпка кролика и те самые шаровары, что ночью бездельничали на ледяном железном полу. – Я сама постирала штаны, так что не переживай, они точно чистые! – Очень... мило? – Пустышка ещё совсем не понимала, как она относится к дочери Бондрюда, что так усилено пытается быть милой и искренней рядом с ней. – Но всё же, спасибо, Прушка. – Не благодари, Наначи. – заулыбалась девчонка, когда осторожно уложила одежду и шляпу девчонки, что так была похожа на одно животное из её книжек про млекопитающих. Усевшись рядом к Нарахейту, что хоть и недоверчиво, но всё же позволил подростку присесть рядом, та искристо продолжила. – Ты одевайся, одевайся. Мы же всё-таки девочки. – Н-на… – пробормотала благословенная, пока снимала с себя пушистый плед, что был усеян всевозможными узорами и непонятными рисунками. Воспитывать детей Бондрюд либо явно не умел, либо одиночество, в котором находилась Прушка было действительно настолько сильным, что даже рамки личного пространства других людей для неё ломались слишком легко и быстро. Впрочем, это и не удивляло Наначи. Быстро одев чистые и опрятные штаны, та отложила очаровательную шляпку на свой рабочий стол, ведь выходить сегодня куда-то Пустышка явно не собиралась. – Дай догадаюсь, у тебя ведь совсем не было друзей? – прервав некую минутную тишину, слабо ухмыляясь спросил кролик, явно ожидая положительного ответа. Присев рядом с девочкой, можно было спокойно усесться в позу лотоса. – Папа вновь оказался прав, ты и вправду очень проницательная. – тихонько рассмеялась Прушка и спустила Мэйню с головы уложив животное между ними двумя, а после опрокинулась на просторную уютную кровать, всматриваясь в потолок, что своим цветом напоминал едкий дым. – Ведь у меня и правда, совсем не было друзей. Лишь папа и его Молящиеся Руки. Неосознанно, Наначи увидела в дочери Легендарного Искателя саму себя, такую же одинокую и потерянную, и плевать, что у Прушки был отец, ведь, несмотря на это, она всё равно практически всегда оставалась одна. Лишь Мэйня была её спутником всей подростковой жизни, но даже она не была таким грузом, каковым была Митти. – Знаешь, до прихода в Бездну, у меня тоже не было друзей. – благословенная улеглась на податливый бок, облокотившись на локоть. Погладив тёплую и ласковую Мэйню по спинке, та продолжила. – Но благодаря твоему отцу, я смогла обрести друга. – А где твой друг сейчас? – обернувшись на простодушную Пустышку, проговорила беловолосая, где лишь некоторые прядки были окрашены в изумрудный оттенок, в её алых глазах порывисто блуждал искренний невинный интерес. – На дне Бездны. – отведя взгляд в сторону, её кроткая лучезарная улыбка спала с лица, ведь мимолётные воспоминания о Митти из сна вновь давали о себе знать. – Но не переживай, там ей будет гораздо лучше. Бессмертие, что для некоторых было самым превосходным благословением, стало для Митти самым настоящим кошмаром, который, совсем не брезгуя заставлял её страдать и мучатся. Всё, что она могла делать – издавать неразборчивые звуки и смутные постанывания. Каждый раз, её сломанный Проклятием сладостный голосок, вынуждал Наначи измученно рыдать в собственные хохлатые лапки, заполняя каждый сантиметр солёной жидкостью, что вот-вот соприкоснётся с напористым полом. – Сожалею о твоей утрате, Наначи. – Прушка явно расстроилась после слов, сказанных подростком, её взгляд совсем поник и опустился прямо в глаза лежащего напротив Нарахейта. – Давай лучше поговорим о чём-нибудь другом. Спроси у меня что-угодно! Что захочешь! – У меня много вопросов, которые бы я хотела задать, но в последнее время меня интересует только один. – произнесла благословенная, чей взгляд встретился с взором Прушки, что затаила дыхание, в ожидании вопроса. – Что думает про меня твой отец? – Папа? – ошарашенно спросила девчонка, когда услышала такой несуразный вопрос, да, её благородный отец был действительно замечательной персоной для неё самой, но в подростковых мыслях никогда не было такого, что Пустышка спросит именно это. – Скажу честно, он часто говорит о тебе, у меня даже пальцев не хватит на руках и ногах, дабы посчитать точное количество. – Правда? Так что-же он тебе про меня рассказывал? – изрядно заинтересовавшись спросила благословенная, её лапки вновь прикоснулись к Мэйне, что невозмутимо разлёживалась на постели. Девчачьи пальчики поспешно устремились почёсывать розоватую шёрстку. – Ну… Было довольно много того, что он говорил про тебя, но всегда это было что-то положительное. – улыбнувшись во всю, произнесла Прушка, когда заметила, что её питомцу явно нравятся поглаживания со стороны девочки. – Ты ему явно нравишься. – Нравлюсь? Твоему отцу? – Наначи искривилась в улыбке, даже Мэйня перевернулась на спинку, явно давая намёки, что поглаживать нужно нежный ворсистый животик. – Не смеши. Нижние органы желанно заскулили, практически были готовы залиться горечью кровяных слёз. Слова Прушки, что должны были быть сладостным блюдом, наносили всё больше лакомых увечий, сжигали все мраморные косточки до блекло пепельного праха и вырезали обшарпанным остриём потёртого ржавого скальпеля всё новые пунцовые порезы. – Я знаю своего папу, поэтому я уверена в своих словах. – промолвив это, дочь Владыки Рассвета устремила свой взгляд обратно на потолок, чей цвет за это мгновение совсем не изменился. Несколько минут молчания пробежались среди их бурного разговора, даже сейчас, Лорд Рассвета умудряется всё испортить. Только жилистое сердце стучало, качало багряную кровь по всему соблазнительному тельцу, а после жалобно, как в самых настоящих книжках, сжималось и взывало от райской изумительной боли, что всплывала в податливом детском сознании. – Наначи, знаешь, ты первый человек, с которым я могу искренне говорить о том, что думаю. – от чистого сердца, произнесла Прушка, что решила прервать приторную тишину. В её притягательных словах благородная честность и капли наивности искрились в неподкупном танце. – Ведь, папа словно продолжает видеть во мне дитя, а Молящиеся Руки в последнее время совсем распоясались. Даже не болтают со мной. – Мне очень приятно слышать это, Прушка. – Пустышке нравилось, как недоступная, вечно веселая душонка дочери Белого Свистка прямо сейчас раскрывалась, как настоящий цветок, что укрывала неистовая Бездна. – Наверное, ты единственный цветок, что расцвёл в этом обречённом месте. *** Целый день подростки, чьи брошенные сердца истомно тлели в словах друг друга, провели вместе, выслушивая друг друга и громко смеясь, поедая омерзительные батончики на скорость, а также рисуя. Такое хобби, как рисование, было для Наначи совсем не в новинку, ведь умение рисовать пришлось ещё на её детские года. Картинки всегда были разными, то Пустышка рисовала свой собственный домик на четвёртом слое, дабы Прушка смогла его увидеть, то родные края своей родины – Серени. – Ты здесь жила? Ужас! – Прушка изумилась от трущоб, что находились у подножия огромной каменной крепости, которая даже на отталкивающем рисунке, могла удивить нежное сердце ребёнка. – Знаю, знаю. Я бы так и померла от голода, если бы не твой отец. – рассмеявшись произнесла Наначи, когда с игривостью вспоминала Серени, ведь сейчас это место было очень далеко и больше не могло принести боль. Спустя мгновение, в которых меркло кроличье хихиканье, Нарахейт продолжил, но уже с полностью серьёзным выражением мордочки. – Иногда, перед сном, шёпотом, я благодарю его за это. Увлёкшись письменным столом, Прушка совсем и не слышала Наначи, что так смутно пыталась рассказать, как благодарит отца девочки перед своим погружением в сон. Блёклые ручонки протиснулись внутри деревянного выдвижного ящика, в котором валялся одинокий листок, на котором был изображён чертовски жуткий сон благословенной. – А это что за рисунок? – чуть обомлев, красноглазая стала уточнять у новоиспечённой подруги, что резко вскочила с постели. – Здесь девушка и её… ребёнок? – Это зарисовка моего недавнего сна. – пробормотала Пустышка, но даже так, её слова были более-менее понятны для восприятия девицы, что ошивалась рядом со столом. – Там было жутко, ну и конечно, холодно. – Выглядит устрашающе. – вполголоса произнесла Прушка, когда вновь пригляделась к деталям на рисунке. Иллюстрация, что окропляла сердце, привносила лишь тревогу и страх, поэтому дочь Владыки Рассвета поспешила убрать набросок благословенной обратно в выдвижной ящик, который служил словно клеткой для этого изображения, что мог завести детский разум в объятия тьмы. *** Подростки улеглись на комфортную кровать, на ней было достаточно место для них двоих, даже казалось, что сюда влезет ещё один ребёнок. В комнате был отключен примитивный свет, что уже порядком надоел напыщенному кролику, лишь вытянутые благовонные свечи заполняли комнату как слабым янтарным светом, так и приятным насыщенным ароматом, что любезно воодушевлял на терпкие сонные разговоры. – О чём ты мечтаешь, Наначи? – Прушка улеглась на мягкое плечо подруги, что изучало тепло и нежность, а её женственные ключицы становились будто бархатистой подушкой. Барьер упоительных детских прикосновений был окончательно сломан, теперь частые изнеженные касания происходили как осознанно, так и нет. Трогать мехового кролика было волшебно, чем и теперь наслаждалась дочь Лорда, когда Пустышка перестала краснеть и что-то бормотать себе под нос. Привыкнуть к неотступности и прилипчивости благородной девчонки вначале было тяжело, ведь её вечные разговоры и безалаберная назойливость раздражала, но вскоре, благословенная осознала, что в этом нет ничего плохого. Все в Бездне, неважно, существа или люди. Все разные. – Мои мечты были похоронены на дне Бездны ещё очень давно. – прошептала Наначи, когда опустила уставшие от рисования веки. Шершавый язык урывками даже иногда заплетался, означая то, что юному телу нужен отдых. Осторожным движением, застенчивая Пустышка прильнула ближе к Прушке, опуская ласковую, практически невесомую щёку на её белокурые непослушные волосы, что уже успели чуть растрепаться. Рука, настороженно опустилась на тело, что разлёживалось слишком близко. – Звучит печально, но я надеюсь, что в твоём сердце вновь воспылает огонь. – словно прощебечивает сквозь полудрём наивная девчонка, которую тоже, как и Нарахейта, клонило в сон. – Как романтично, Прушка. – в последний раз вполголоса произносит благословенная, перед тем, как за мимолётное мгновение, заснуть ненадёжным, но всё же, крепким сном. Их несчастные скучающие сердца сблизились, а угнетённые забытые души смогли дотронуться друг до друга, казалось бы, что это начало новой изумительной пленительной дружбы, что станет крепче местных стен Серени, но… Сквозь крупицы тревоги, что пыталась сокрыться в нелюдимом рассудке, Наначи догадывалась о чудовищных планах Лорда Рассвета. В комнате наблюдения все эти слова про любовь тонкой струей выстраивались в целую реку обшарпанных мыслей. Получение благословения. «Прушка, благородный Цветок Рассвета, ты действительно показала мне, что я могу залечить свои шрамы, что так долго блуждали по моему отчуждённому сердцу. Спасибо.»