Kühl

Улыбающийся одними кончиками губ Гилберт на цепочках выскользнул из отведенной им с братом комнаты. Далее всё чуть сложнее: пройти по коридору мимо дверей в ванну и туалет, как-нибудь не оказаться пойманым сидящей на кухне Наташей, и, воуля, он в комнате около сеней, в которой находится печка. Зайдя на кухню, Пруссия был удивлен. Беларусь спокойно дремала, распустив русые волосы и положив голову на руки. Пруссак подошёл ближе, ему впервые далось видеть Орловскую настолько спокойной, не испытывающей злости и раздражения. Её брови были не нахмурены, а губы не поджаты. Она просто спала, в совершенно неудобной позе, но, казалось, она была удовлетворена этим временем, проводимым в объятьях Морфея. "Что же, значит, всё ещё легче, чем я думал. Wunderbar!" - ликовал про себя Гилберт, прокрадываясь мимо спящей Натальи, к двери в комнату. Так как раз была приоткрыта и, мало того, практически не скрипела. Байльшмидт уверенно зашёл в комнату, слегка освещаемую ночником. Иван, расположившись на спальном ярусе печки, который был застелен советским бельем в мелкий узор из цветов, читал какую-то книгу, сразу же отложенную в сторону, стоило ему увидеть Гилбера. - Доброй ночки, зачем пришел? - поинтересовался Брагинский, приподняв одеяло, позволяя Пруссии, уже забравшемуся на печку, лечь, прижавшись к нему, что Пруссак, собственно, и делает. - Делать всю ту пакость, которую ты позволяешь себе называть "телячьи нежности". И знаешь, за время проведенное на колхозе, мне удалось заметить, что телята не такие уж и нежные. - Да делай, что хочешь... Кто сказал, что я против? - хихикнул Россия, поцеловав Гила в макушку. - Ну, Ванюша, сам напросился, - с этими словами пруссак целует Ваню в ответ, но уже в губы, и, настойчиво прижимает его к простыням. Брагинскому такой расклад по нраву: куда хуже было бы, если бы Гилберт тянул, стараясь растягивать прелюдия, превратив удовольствие в долговременный бессмысленный трёп. Руки Пруссии тем временем лезут под свитер, вскоре и вовсе снимая его. Иван старается в ответ ласкать любовника, также пытаясь стянуть с него одежду, но Байльшмидт делает это сам. - Презервативы? Я не хочу долго отстирывать эти простыни - Я купил. 15 штук, как думаешь, на пять дней хватит? - смеётся пруссак, доставая пачку из кармана домашних штанов и, вскрыв её, вытаскивает один, отбрасывая оставшиеся в сторону. - Гил, бля, ты переоцениваешь наши возможности... Это по три раза в день. Гилберт задумался. Действительно. - Ай, ну и ладно... - хихикает он, вновь целуя любовника, и стаскивает с Ивана домашние штаны вместе с бельём, - Вот только смазки у меня не имеется. Пруссия с удивлением смотрит на вдруг сильно засмущавшегося русского. Тот стыдливо отводит глаза в сторону, явно о чем-то размышляя. - ...Вань? - Не нужно растяжки. Я уже всё сделал. Сам. Байльшмидт краснеет не меньше России. Стоит признать, что ему бы хотелось лицезреть впихивающего в себя пальцы Брагинского, сладостно постанывающего, жмурясь от подступивших слезинок. - Тоже мне Самсамыч нашелся, - тем не менее, Пруссия любовно разводит ноги Ивана шире, одну из них согнув, и держа под коленом, - Если издалека посмотреть, то даже на пельмень чем то похож, - он ойкает, получив удар пяткой в плечо. - Вставляй уже, - буркнул русский. Гилберт, не заставляя его долго ждать, пристраивается и одним движением вгоняет член наполовину, ловя сдавленный стон любовника. - Ваня, бля... - шепчет Гил, слегка дурея от узости чужого нутра, - тише-тише, Наташа услышит. Россия кивает, жмурясь, когда Байльшмидт, слегка двинувшись назад, резко входит до конца. Тут же заметив реакцию любимого, пруссак целует его в щеку, стараясь хоть как-то загладить вину. Толчки совсем неспешные, да и не зачем спешить. Рвано целуясь, оба стараются смаковать удовольствие, понемногу сходя с ума от ощущений - такая близость, такое спокойствие: за окном большими хлопьями падал снежок, светила белая луна, а на печке невероятно тепло, уютно. Такие моменты можно назвать любовью. Пруссия берет Ивана уж слишком нежно, но глубоко, заставляя того лишь чувственно вздыхать, вкушая сладость истомы. - Твою ж ты мать, - шипит Брагинский, когда Гилберт немного меняет угол проникновения, задев следующим толчком простату. - Ваня, пожалуйста, прекрати сжиматься... - пруссак продолжает двигаться, проходя точно по комку нервов, несмотря на то, что русский судорожно сжимается вокруг его члена. Наконец он, особенно глубоко толкнувшись, кончает и, вытащив, снимает презерватив. Тем не менее, Брагинский ещё не удовлетворен, и ему нужна разрядка. Байльшмидт нежно припадает к губам любовника, вовлекая в очередной неторопливый поцелуй, а сам ведёт кончиками пальцев вниз по Ваниному животу и массирует ими головку давно возбуждённого члена. Ваня стонет в чужие губы, пока Гилберт неспешно надрачивает ему. - Ванечка, чудо ты мое любимое... - ласково поощряет его пруссак. - Ты же вроде как сказал, что я пельмень, а не йогурт. Пруссия старается не обращать внимания на комментарии России, опускается к паху любимого и, двумя пальцами приспустила крайнюю плоть, берет головку в рот, посасывая. Ваня сжимает в руках простыни, пытаясь не стонать слишком громко. Пруссак же натурально мучает его, теребя язычком головку, и уверенно доводит до иступления. - Нет, нет... Сейчас, - сбивчиво шепчет Брагиский, постанывая, кончает. Проглотив всё и вытерая с губ несколько капель спермы, Пруссия хмыкает. Он вполне доволен вечером. Россия тоже присаживает на кровать рядом с ним, в спешке натянув штаны. - Ты знаешь, что я люблю тебя, Вань? - Да, знаю. Гилберт удовлетворённо улыбается. В голове ни одной мысли, только снегопад на окном, только теплая печка, только любимый Ваня рядом.