Kühl

Первые лучи солнца пробились через прозрачные занавески и слепили в глаза. Гилберт лениво потянулся, чувствуя, что на печке он один. Удивительно, ведь ещё такая рань, хоть зимой и поздно светает. Пруссак задавался вопросом: Зачем вылезать из постели? Ведь можно было ещё полежать в обнимку часик другой, потом устроить быстрый утренний перепихон, разгоняющий остатки ночной дрёмы, а потом... Байльшмидт не придумал, что потом. С этим уже можно разобраться на месте, главное, основное он уже представил. Но этого идеального утра не случилось. Важнейшая составляющая его плана отсутвовала. Пруссия разочарованно поджал губы. - Поднимайся, тунеядец клятый! - рассерженный голос белорусски заставил его буквально вскочить с печки, и встать перед Наташей в стойку "смирно". Та с удивлением осмотрела Гилберта с головы до ног, хмуря брови. Её взгляд остановился на надетых задом наперед пижамных штанах, приспущеных так, что было видно тазобедренные косточки, Орловская вопросительно посмотрела в глаза пруссаку. - Дурной, - констатирует она. Байльшмидт облегченно вздохнул. Наталья была то ли слишком глупа, то ли слишком невинна, чтобы понять. Почему же Пруссия решил, что Белорусь ничегошеньки не поняла? Всё просто. Догадайся она, чем они с Иваном занимались прошлым вечером, этому самому Ивану пришлось бы по косточкам собирать благоверного, склеивать его раскроенный череп и снимать намотанные на люстру кишки. - ...А где Ива-? - Об этом я их хотела поговорить с тобой, - резко перебила Орловская, - Дело в том, что мой Ванечка и твое поганое отродье ушли в лес! - она скрестила руки на груди, - Изначально Ванечка собирался один, но видимо этот бес решил этим воспользоваться и вызвался идти с ним! Наверняка он замыслил что-то нехорошее, я прям чувствую! - Наташа пуще прежнего засуетилась, её коленки дрожали, а пальцы рук были неестественно напряжены. Она то ли злилась, то ли ужасно тревожилась. Впрочем, одного другого не отменяла. - Ушел с моим б-братом? - заикаясь, переспросил Гил. В конце концов, получить от Белоруси его не привлекало, как и злить её ещё сельнее. - Да! Этот дьявол увел моего Ванечку в лес и собирается убить! - истерино прокричала белорусска, со всей силы бросив непонятно откуда взявшийся нож в пол так, что острее вошло в доску минимум наполовину. На её глазах заблестели слезы. - Нет. Твоему Ивану ничего не угрожает, - Гилберт решил не добавлять "...кроме тебя", ибо сейчас, да и вообще когда угодно в общении с Наташей это было не применимо. - Ах, я поняла! Вы с ним за одно! - Наталья зло посмотрела на Пруссию, - Ты должен был остановить меня, пока твой брат с моим Ванечкой! Признайся, это так? Байльшмидт отреагировал совершенно спокойно: - Нет. Наталья, успокойся. - Да, я была права! Предатель, деспот! А мой Ванечка тебе верил! - не унималась Орловская. - Если ты такая неверующая Фома, то ты сейчас же можешь пойти в лес и проверить, - пруссаку это уже порядком надоело. - Всё ясно, ты решил и меня в эту ловушку завести! Нет, не убьете вы двух зайцев одним выстрелом, черти! - Я пойду с тобой. Не то, что это бы хоть как то поменяло дело, но Наталья согласилась, вырвав воткнутый в пол нож и засунув его в запазуху.

***

- Холодно, не правда ли? - улыбнулся Иван и, недождавшись ответа продолжил, похлопав Людвига по плечу, - Знаю, вы, немцы, холода не любите... Я по твоему брату знаю, он в начале зимы как в сто слоев одежды замотается, так его до весны и не размотаешь! Сидит, как не знаю кто, в постели и меня матом кроет, мол у меня морозы лютые и вообще я такой-сякой его в могилу свести хочу, но вообще он уже привыкает и... Снег хрустел под ногами, и Людвиг уже не вслушивался, что там говорит Брагинский. И почему обыкновенно такой молчаливый и задумчивый Россия так много и откровенно говорил тоже его не волновало. Все это Байльшмидт объяснил себе за долю секунды - "Наболело. Пускай говорит." Были вещи, интресеровавшие немца куда больше. Важно было как то невзначай заговорить с Иваном об их взаимоотношениях, при этом случайно не напомнив о чем нибудь плохом. - ...казахстанские сервизы не бери, они хоть и красивые, но хрупкие очень...! - Брагинский. Иван застыл, не понимая, почему голос Людвига вдруг стал таким холодным. Но буквально через секунду привычная улыбка тут же расцвела на его лице. - Да? - ему не удалось скрыть лёгкой тревоги, но русский старался говорить максимально четко и уверенно. - Брагинский, я хотел сказать... - Да-да? "Так, соберись, тряпка, и просто спроси, просто спроси!" - твердит голос в голове. Германия сглонул, и, собравшись с силами: - Мне кажется, нам нужно поговорить о наших политических отношениях. Я имею ввиду, - впервые ему хотелось, чтобы этот разговор был именно о политике, и Иван никогда бы не узнал, в чем именно дело, но кажется, тот понял уже как минимум то, что заданная Байльшмидтом тема, совсем не то, что он хочет обсудить, - мне... то есть, многим на моей родине не нравится эта... кхм, - он смутился, пытаясь подобрать слова, - недосказанность между нами. Наверное, обоим было бы выгоднее, если бы мы были чуть ближе. - К чему ты клонишь? - наигранно непонимающе спросил ещё более смущённый русский. - Я... Забудь. И немец зашагал быстрее, обогнав Брагинского метра на три, но быстро был догнан и остановлен рукой на плече. - Ты хочешь перемирие? Пару деловых соглашений? Союз?- расспрашивает Россия, - Если тебя надоумили люди, то послушай, народ порою сам не знает чего хочет. Слишком много его слушать нельзя, иначе страна рухнет, но и застывать им рты тоже не дело, тогда тебе сулит революция. - Да я не об этом, - грусно отвечает Байльшмидт, вздохнув. Русскому прекрасно извено, что не об этом. Просто оба хотели бы оттянуть этот диалог как можно дольше. - Я понимаю, что не об этом, - улыбается Иван, - Тем не менее, товарищ, у вас о любви, или о том, что ты называешь в свой голове любовью, говорить много не принято, насколько мне известно. - А у вас? - А у нас в квартире газ, - Россия ухмыльнулся, зашагал вперёд, - Ты давай тоже ходу не сбавляй, сейчас кружок навернем, и домой пойдем, совсем чуть чуть осталось. - Иван, - догоняя его, пытался снова заговорить Людвиг, постепенно утопая сапогами в снегу. Наконец настигнув, тот сватил Брагиского за руку, стараясь хоть как то не отставать от него. - А у нас, милый друг, принято любовью заниматься, - русский притянул Германию за руку к себе, другой рукой придерживая залившегося краской немца за затылок, и, оплата дыханием его тонкие губы, аккуратно, почти неощутимо припал к ним поцелуем. Чуть не подавившийся слюной Людвиг прибывал мягко говоря в шоке, глаза округлись, став похожими на пять копеек. Губы Ивана мягкие, хоть и слегка обветренные, но это ничуть не портило ощущения. Господи, немцу в тот момент показалось, что земля медленно разъежается под подкосившимися ногами, и с каждым мягким движением ваниного языка он всё больше и больше чувствует откуда то взявшуюся под ногами пропасть. Чарующе, чудесно и, Господи помилуй, так правильно. - ...А Гилберт? - спешно спрашивает Байльшмидт, слегка отстранившись, но тут же снова целующий русского, стоило последнему ответить: - Его тут нет. И сново блаженство. Вдруг стало так наплевать на холод, на недоверие, на прошлые обиды. Какое это имеет значение сейчас, когда чужой язык вольничает во рту, а руки, не желая отпускать, обнимают талию, плечи. Не важно. Будь их воля, они бы вылюбили друг друга прям на холодном январском снегу, но из останавливала только ещё не отступившая капелька рассудка. Но вот и она почти сдается, кажется, будто бы сейчас один повалить другого в снег и... - Иван! Brüder! Голос Пруссии в нескольких десятках метров от них как будто отрезвил, заставив,как ошпаренные, отпрыгнуть друг от друга. За голосом пруссака раздаются вскрики беспокойной Наташи: - Братик! Братик! Из за деревьев появились двое: растрёпанные и видно, что на скорую руку, одетые Гилберт и Наталья, тут же бросившаясь к России в обьятия. Братья Байльшмидт же смотрели на друг друга с непониманием. Старший, кажется, заметил, насколько Запад был смущён, будто их с Иваном застали за чем то постыдным. Конечно, алый румянец можно было списать на мороз, что Гил благополучно и сделал. - Ну чтоб ты в одной шапке то, замёрзнешь же совсем, - с этими словами Брагиский стянул с себя шарф и передал его Белоруси, - Ну, а теперь, - обратился он к немцам, - шагом марш домой, согреваться...