Chapter 3. Огненная Китнисс
7 декабря 2023 г. в 20:00
Дома, среди детей торговцев, я всегда легко заводил друзей. Этому меня научил Тэк, хотя он выбирает друзей по принципу спасательного круга, а не потому, что испытывает искренний интерес к другим людям. Сколько я себя помню, он мог подолгу не возвращаться домой, приходя только чтобы переночевать. Он был готов делать всё, что угодно, с кем угодно, лишь бы занять свое время — я даже видел его несколько раз у шахт, когда ему было двенадцать или тринадцать лет, он копался в выброшенных камнях в поисках кусочков угля, хотя деньги нам были не нужны. Он собрал в своем классе стайку мальчишек из Шлака, научился ругаться как они и на какое-то время даже сгладил отполированный городской акцент, добавив к нему их просторечия.
В других домах, в других местах было легче ориентироваться, чем в пекарне, даже если они нам не принадлежали. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что он видел: у всех в Двенадцатом есть свои трудности, но никого, кому бы было сложнее угодить, чем нашей матери.
Оказалось, что понять чего хотят от меня другие люди, проще простого. В людях нет ничего сложного. Они хотят чувствовать, что они нравятся другим, что у них все получается, что кто-то считает их забавными, что, если они разойдутся по швам, кто-то будет рядом с ними с иголкой и ниткой, чтобы засунуть их начинку обратно.
И я быстро понял, что я не такой, как Тэк. Люди были мне интересны независимо от того, были ли они мне полезны. Мне нравилось дарить им подарки. Сначала мне просто нравилось правильно угадывать, что им нужно в первую очередь. А потом мне понравилось быть тем, кто им нужен — и мне хорошо от того, что я могу помочь кому-то прожить день лучше, чем он был до этого. Я был рад за Делли Картрайт, когда она победила в конкурсе правописания, после того как мы весь день зубрили слова по карточкам, и помогать Мейзи Доуз с домашним заданием по математике, до тех пор, пока она не смогла правильно ответить на каждый вопрос. Олив нужна была помощь, чтобы пригласить Рэми на прогулку в десятом классе и я помог придумать, что именно она должна сказать, чтобы это было романтично, а теперь каждый раз, когда я вижу их на школьном дворе, разделяющих домашний сэндвич на двоих, я не могу подавить улыбку.
Наверное, люди думают, что мне взамен нужно многое от них, но на самом деле они и так дарят мне лучший подарок. Знание того, что скверный характер моей матери не сделал из того человека, каким бы я стать не хотел. Другие дети из Двенадцатого дистрикта дали мне столько сил. Они позволили мне заботиться о них. Они помогли мне понять, что я не обязан превращаться в то, что пытаются сделать из меня другие. Я могу прогибаться раз за разом, чтобы выжить, но я всегда могу вернуться к прежнему себе. Мне не обязательно ломать себя ради других.
У окна поезда я решаю, что буду подходить к людям Капитолия так же. Где-то там, под неоновыми ресницами, они просто люди, с историями, мыслями и чувствами, как у моих одноклассников, где-то в глубине души. И что самое важное сейчас? У них есть то, что мне нужно, чтобы вытащить Китнисс. Я не привык использовать людей для конкретной цели, но думаю, что если я попробую, у меня может получиться.
Правда, трудно вспомнить обо всем этом, когда я отдаюсь в лапы своей подготовительной команды. Когда я смотрю на них, я вижу только выпечку. Гай — лимонный пирог, его бронзовая кожа резко выделяется на фоне всего пастельно-желтого — комбинезона, сапог, ногтей, чокера, волос, ресниц, радужки глаз. Все это дополняет блестящий белый ремень с пряжкой. Я мог бы смотреть прямо на солнце и до сих пор не уверен, что увидел бы что-то более слепящее глаза. Юнона — это безупречно украшенное сахарное печенье: линии татуировок покрывают каждый сантиметр её тела, даже уши. Когда я делаю ей комплимент — потому что дизайн действительно красивый, хотя и озадачивающий — она вся сияет.
— О, Пит, тебе нравится? Я могу спросить Порцию, можно ли сделать татуировку под твоим правым ухом! Это будет так хорошо сочетаться с твоими прекрасными светлыми волосами и Цинна не сможет пожаловаться, что это испортит костюм, если это всего лишь несколько линий.
Акилла, самая тихая из троих, отговаривает Юнону, отмахиваясь от нее десяти сантиметровыми ногтями, утыканными крошечными мигающими огоньками. Они напоминают мне свежий снег, который мы раскладываем в лотки в конце зимы. Если день солнечный, они переливаются крошечными радужными огнями, когда мы разливаем по ним кленовый сироп волнистыми линиями, чтобы продать за полпенни на тротуаре.
— Порция расстроится, если ты сделаешь что-нибудь необычное в этом году, — говорит она.
Чтобы никого не обидеть, я поддерживаю план довериться своему главному стилисту и это оказывается очень правильным решением: все члены команды смеются, тычут меня в плечо, называют маленьким дипломатом.
Порция, когда она наконец входит в комнату после того, как мне обмазали розовым скрабом с головы до ног, а подбородок обработали лазером, чтобы предотвратить рост несуществующей бороды, уже выглядит раздосадованной. Хотя я полагаю, что остальные члены команды подготовки сделали свою работу, потому что при виде меня она немного расслабляется.
— Скажу честно, — говорит она, приподнимая прядь моих недавно выстриженных волос и заглядывая мне в глаза своими, с явно искусственными фиолетовым цветом. — Обычно мне не с чем работать, так что это приятный сюрприз — такой симпатичный мальчик, как ты. Крепкий, хорошая челюсть, эти светлые волосы! Но нет, Юнона, никаких татуировок. У Цинны на уме что-то очень специфическое, и они не подойдут.
Они прыгают от нетерпения в ожидании подробностей, как и я, но Порция не знает ничего кроме этого. Очевидно, она разрывается между удовлетворением по поводу моих данных и раздражением из-за того, что Цинна, который является главным в команде и занимается образом Китнисс, не позволяет ей использовать меня по максимуму. Я с облегчением получаю простой черный комбинезон, который явно значительно лучше тех постыдных костюмов на тему угольных шахтеров, в которые были одеты наши предыдущие трибуты. Я стараюсь не думать ни о ком из своей семьи, ни по какой-то причине, теперь, когда я в Капитолии, нет необходимости думать о том, что сказали бы дома о моем внешнем виде. Но я знаю, что Тэк не преминет посмеяться надо мной, если я оденусь во что-нибудь особенно глупое. Он не станет сдерживаться только потому, что я ношу это перед смертью. Я же не услышу, что он скажет, и он этим воспользуется.
Вместо этого я напоминаю себе, что Делли и другие мои школьные друзья не будут такими грубыми и, в любом случае, я хочу, чтобы именно они вспоминали обо мне добрым словом когда меня не станет. Нет смысла желать от брата то, чего я никогда от него не получу. К тому же, что бы ни задумал Цинна, это не может быть совсем из рук плохим: какие неприятности он может мне причинить, имея в качестве основы только черный комбинезон?
Я по-настоящему жалею о своей доверчивости, когда подхожу к колеснице, где Китнисс стоит рядом с темнокожим мужчиной в скромной одежде, размахивая зажженным факелом в нескольких сантиметрах от трепещущих огненных прядей её плаща.
Я тревожно бросаюсь вперед, в моей голове внезапно возникает картина, как Китнисс падает и качается по бетонному полу, пытаясь погасить огонь на одежде и ожоги, которые значительно усугубят её ситуацию на арене. Но мужчина поворачивается и смеется над моей тревогой, факел поднимается от концов плаща Китнисс.
— Это, конечно, не настоящее пламя, — говорит он и продолжает рассказывать, что они с Порцией вместе изобрели синтетический огонь и что он не причинит нам вреда. Порция стоит, скрестив руки, в позе, похожей на ласковое «я сдаюсь», пока он объясняет. Она выглядит покорной, но не так, как если бы коллега по работе собирался бы кого-то убить.
— Я хочу, чтобы зрители узнали тебя, когда ты выйдешь на арену. Китнисс Эвердин — огненная девушка, — заканчивает Цинна, и его лицо расплывается в блаженной улыбке, а мы с Китнисс смотрим на него, застыв на месте.
Честно говоря, я не знаю, что сказать. Я потратил несколько часов на то, чтобы наладить отношения с моей подготовительной командой и Хеймитч сказал нам не сопротивляться. Но я сомневаюсь, что Хеймитч думал, что кто-то попытается убить нас до того, как мы попадем на Игры.
Порция заговорила раньше, чем я успел о чем-то подумать, взяла меня за руку и повела вперед:
— Цинна, я готова поспорить на ключи от моей квартиры, что пламя погаснет через пять секунд. Ты не мог настолько успешно отладить изначальную формулу.
— Я всегда хотел вложить деньги в недвижимость, — весело говорит он и они ведут нас вниз и выстраивают в конце очереди из двенадцати пар трибутов.
Мы с Китнисс забираемся в колесницу, и, находясь так близко к ней, я чувствую, как она напряжена. На ней такой же комбинезон, как и на мне, а в её заплетенных в косу темных волосах красуется корона из пламени. Я уверен, что она была бы рада быть в чем-то таком же простом, как и я, если бы не поворот сюжета.
— Что ты думаешь? — шипит она. — Об огне.
— Я сорву с тебя плащ, если ты сорвешь мой, — без колебаний отвечаю я.
— Договорились, — мне кажется, или она немного расслабилась? — Я знаю, мы обещали Хеймитчу сделать все что они велят, но не думаю, что он рассматривал такой поворот событий.
— И где же он? — я смотрю поверх её головы, оглядывая шумную комнату с низкими потолками. Я вижу, как большинство других менторов снуют вокруг колесниц со своими трибутами. Все они одеты в гораздо более сложные и яркие костюмы, представляющие промышленность их дистриктов. — Разве он не должен защищать нас от подобных вещей?
Китнисс переводит взгляд на меня:
— Учитывая, сколько в нем алкоголя, наверное, не стоит держать его рядом с открытым огнем.
Я смотрю на неё. Это была… шутка? Неужели Китнисс Эвердин, смертоносная королева хмурых взглядов, только что пошутила?
Смех вырывается из меня, скорее от удивления, чем от чего-либо ещё, но, видимо, она тоже немного нервничает, потому что как только я начинаю смеяться, она смеется в ответ. Глубоким и искрящимся, почти неконтролируемым хихиканьем. Её лицо полностью меняется, все эти острые черты лица смягчаются, превращаясь в широкую и великолепную улыбку. Её глаза приподнимаются к уголкам, их серый цвет превращается из грозового в яркий блеск полуденного солнца на стали. Всё ещё опасный, но от этого ещё более красивый. Я мог бы смотреть в эти глаза вечно.
Затем Цинна снова приближается с факелом, и наступает момент истины. Я замираю, как добыча, а Китнисс замирает рядом со мной, будто загнанный в угол хищник. Но когда он прикасается фальшивым пламенем к нашим плащам, а затем и к коронам, ощущается лишь легкий щекочущий ветерок. Я жду несколько секунд, чтобы убедиться, что это не шок, от которого я онемел, а затем провожу пальцами по зажженным сине-желтым краям накидки. Танцующие языки огня на ощупь прохладные. Как вода, текущая из крана у нас дома.
Я поднимаю глаза на Китнисс и у меня перехватывает дыхание.
Она больше не улыбается, но почему она должна улыбаться? Разве божеству нужны улыбки, чтобы ослеплять? Пламя привело в движение всю её накидку, и по тому, как плавно она ниспадает с её стройных плеч, можно подумать, что каждое движение её легкого тела поджигает воздух вокруг неё. Огненная корона подчеркивает золотистое мерцание на высоких скулах и целует розовые губы, превращая точёные углы её лица в нечто божественно-скульптурное. Огненный свет отражает блеск удивленного восторга в её глазах, а когда она поворачивается, чтобы осмотреть свой костюм, красные и золотые блики озаряют всю длину её волос.
Она будто превратилась в нечто потустороннее. И дело не в том, что вы никогда не поймете, что она из Шлака. Дело в том, что Цинна показал, насколько она сильна благодаря этому.
Она проводит рукой по накидке из пламени, как и я. Я качнулся вперед, потом вздрогнул. Я поймал себя на том, что уже был на полпути к тому, чтобы прикоснуться к её мерцающим от огня пальцам, зная, что если я попытаюсь дотронуться до неё, она отстранится, замолчит, закроется. Как любое другое невозможно дикое, прекрасное существо перед лицом такого одомашненного, как я.
Цинна приподнимает подбородок Китнисс, напоминает ей, что нужно улыбаться, и спускается с колесницы. Но тут он ловит мой взгляд, и что-то почти зловещее в его выражении говорит о том, что я не сумел от него скрыть то, как смотрел на Китнисс только что. Надеюсь, то, как я покраснел, можно объяснить отблесками костра.
— Вы должны держаться за руки! — говорит он мне и мои брови взлетают вверх.
— Что? — Китнисс наклоняется ближе. Надеюсь, она не слышала, как я ещё не совсем восстановил дыхание. — Что он говорит?
Боже, надеюсь, мой голос будет нормальным. Я сглатываю, сдерживая сухость во рту и пытаюсь контролировать дрожь, которая проходит через меня, когда её дыхание щекочет мою шею.
— Думаю, он сказал, чтобы мы взялись за руки.
И, поскольку моя нерешительность может только усугубить мои колебания, я беру её правую руку в свою, и мы оба смотрим на Цинну, ожидая одобрения. Он выглядит откровенно забавляющимся, озорной засранец, и показывает нам большой палец вверх. Но Китнисс не замечает этого и, что ещё важнее, не отстраняется. Тогда наша колесница приходит в движение, и пламя, словно флаг, танцует за нашими спинами, пока лошади набирают скорость.
Толпы людей теснятся на проезжей части, прижимаясь к барьерам в таком буйстве красок, которое я не смог бы передать ни закатом, ни лугом полевых цветов, ни витриной с пирожными. В честь остальных одиннадцати колесниц уже доносятся радостные возгласы, но когда их взоры падают на нас, шум перерастает в нечто невероятное, неистовое. Раздаются крики, вздохи, будто звериный свист. Люди начинают бросать на наш путь всякую всячину: розы, гвоздики, лилии, даже несколько драгоценностей.
Все они видят это: все они видят Китнисс, и они видят её такой же, какой вижу её я. Цинна сотворил волшебство. Он взял двух детей из Двенадцатого, двух детей, которые обычно были в тени и сделал из них фаворитов публики. Он дал ей шанс.
Я будто впервые делаю глубокий вдох с тех пор, как мое имя прозвучало на Жатве. Уверенность проникает в меня, прикрепляя ноги к колеснице и заставляя расправить плечи. Я знаю, как расположить к себе людей, а такая толпа, даже столь массовая,
— это всего лишь люди. Мы завладели их вниманием, и теперь я стараюсь удержать его, сверкая своей самой яркой ухмылкой, которую Делли называет «любимым лицом учителя». Она имеет в виду, что оно неискреннее, но, думаю, чтобы понять это, нужно знать меня, потому что эти люди из Капитолия заглатывают её как наживку. Я дико машу рукой, вычленяя отдельные лица в толпе и ожидая увидеть, как они подпрыгивают на месте от восторга, когда понимают, что я установил с ними зрительный контакт. Я взмахиваю нашими соединенными руками высоко над головой, чтобы все видели, что мы вошли как гордая пара и крики становятся оглушительными. Даже Китнисс начинает понимать, что это за шоу. Она ловит розу, целует её. Кажется, я вижу, как несколько девушек падают в обморок.
Они выкрикивают её имя. Китнисс, Китнисс, Китнисс! И несколько человек даже произносят мое. Пит! Пит Мелларк!
Затем мы оказываемся на площади, образуя вместе с другими колесницами кольцо вокруг балкона, на который выходит президент Сноу, чтобы произнести вступительную речь. Здесь толпа остаётся позади нас, что немного остужает их пыл, а вместе с ней и нехарактерную для Китнисс уверенность. Она начинает вырывать свою руку из моей, позволяя чувствам вернуться в мои пальцы, как острым булавкам и иголкам.
–Нет. Не отпускай.
Я инстинктивно сжимаю её руку, не желая, чтобы этот момент заканчивался, и она смотрит на меня с вопросом. Я краснею. Было бы жутко сказать, о чем я на самом деле думаю. Мы едва знаем друг друга, а теперь нас отправили сюда умирать. Убить друг друга. Вряд ли это подходящий момент для признаний в любви. На фоне шума толпы это вдруг снова становится безумным и я вижу по настороженности на её лице, что это все, о чем она думает.
Вместо этого я качаюсь на ногах, заставляя хрупкую золотую колесницу раскачиваться:
— Пожалуйста. Я могу выпасть из этой штуки, — говорю я с извиняющимся выражением лица.
Она немного колеблется, но в итоге соглашается. Китнисс выпрямляется, но не настолько, чтобы я был рад этому. Возможно, я надеялся на хихикающую, озорную девушку, которая смеялась со мной над опасностью ненастоящего огня. Сейчас я вижу Китнисс, напряженную, как пружина, осознающую, что глаза распорядителей и зрителей оценивают её, когда президент Сноу начинает говорить. Чувствуя себя животным, которого привезли сюда, чтобы убить. Животное, чья ценность в конечном итоге будет заключаться не в красивых костюмах, а в том, насколько зрелищно она сможет убить, когда прозвучит сигнал о старте Голодных игр.
Видя, как она об этом вспоминает, мне самому трудно сохранять спокойное и приветливое выражение лица. Но я делаю это. Потому что Хеймитч был прав, говоря о спонсорах, и я быстро понимаю, что Китнисс Эвердин — не актриса. Если есть толпа, которую нужно покорить, эта задача будет возложена на меня.
По крайней мере, она не отпускает мою руку. Это особенно успокаивает, когда колесницы возвращаются к тренировочному центру, и я впервые замечаю, как остальные трибуты наблюдают за нами. Самые нейтральные из них выглядят возмущенными тем, что их выставили напоказ — подростки из таких мест, как Седьмой дистрикт, не Профи, но достойные соперники, если им в руки попадёт топор. Самые устрашающие — это мальчишка ростом более ста восьмидесяти сантиметров из Второго дистрикта. Выражение его лица ровное, он оценивает Китнисс, которая смотрит в другую сторону, смущенная тем, что пара из Первого бормочет и закатывает глаза на нас. Второй не устраивает такого шоу. Он равнодушный, пустой и расчетливый. Если он и чувствует себя запуганным, то никогда не покажет этого, кроме как быстрым и безжалостным убийственным ударом.
Китнисс оборачивается ко мне, кажется, вспоминает, что мы все еще держимся за руки, и наконец вырывается. На этот раз мне не остается ничего другого, как позволить ей это сделать, так как Порция появляется с баллончиком огнетушителя и осыпает нашу неземную красоту облаком дурно пахнущего белого порошка. Китнисс уже ушла в себя, за эти неприступные стены внутри себя, укрывшись от посторонних глаз, она восстанавливает кровообращение в своей онемевшей руке, как это делаю я. Я не хочу, чтобы она уходила.
— Спасибо, что не дала мне упасть, — говорю я. — Меня там немного пошатывало.
Как только слова покидают мой рот, они звучат невероятно глупо. Проклятье. Что случилось с тем идеальным и обаятельным актером, которым я был в этой колеснице? Парень из Второго отворачивается от нас, не меняя выражения лица, и по моему позвоночнику пробегает холодок.
Китнисс пожимает плечами:
— Этого не было видно. Уверена, никто не заметил.
И так как я уже и так позволил себе сказать многое, я перехожу от странной лжи к правде:
— Я уверен, что они не заметили ничего, кроме тебя. Тебе стоит почаще носить огонь. Он тебе идет.
Она снова смотрит на меня, на этот раз с удивлением. Но не легким и любопытным. Что-то более смущенное, как будто она не понимает, что я имею ввиду, так, будто её беспокоят мои мотивы. Я сразу же жалею об этих словах. Последнее, чего бы мне хотелось — это запугать её. Поэтому вместо этого я улыбаюсь, со всей искренностью, честной и беззастенчивой. Я хочу, чтобы она знала, что я говорю серьезно. Что я сказал именно то, что думаю, без всяких условностей, без игры. От этого у меня учащается пульс. Кажется, что я слишком много отдаю. Но сколько еще времени у меня осталось, чтобы поделиться действительно важными вещами с ней? И почему бы не отдать их этой девушке, чью жизнь я пытаюсь спасти?
Она пристально смотрит на меня, а затем слегка улыбается в ответ. Она приподнимается на цыпочки, и прежде чем я успеваю осознать происходящее, она целует меня в щеку. Уверенно, прямо в то место, куда меня ударил Хеймитч.
Похоже, я её не убедил.