She's a Survivor

      На второй день тренировок — думаю, это происходит непроизвольно — Китнисс начинает расслабляться рядом со мной.       Вторую ночь в Тренировочном центре я тоже не сплю, поэтому к завтраку чувствую себя густой кашей и не так сильно ощущаю тяжесть от нашей притворной дружбы. Я ожидаю, что весь день пройдет в дымке головной боли и дрожи от кофеина — в Капитолии нам подают кофе, но я к нему не привык, он слишком крепкий, чтобы прогнать сон.       Но, видимо, молчание между нами тяготит Китнисс, потому что после пары часов тренировки и плотного обеда, устраиваю «шоу» не я, а она. Китнисс заводит разговоры в те моменты, когда это делать не обязательно, предлагает тренировки, которые, как ей кажется, могут быть моим слабым местом, пытается разбудить меня, чтобы я стал более работоспособным.       Мне требуется столько же времени, чтобы привыкнуть к ее неправдоподобным улыбкам, сколько ей, чтобы привыкнуть их натягивать на лицо, но сегодня даже приятнее находиться рядом с кем-то, с кем можно поговорить в спортзале, где напряженность вспыхивает так же резко, как и искусственное освещение. Стая Профи, похоже, разобралась со своей иерархией — двое на вершине, один ждет, когда они потеряют авторитет, а четверо — верные приспешники, — а это значит, что теперь у них достаточно энергии, чтобы придираться к другим трибутам. Вчера самые слабые в комнате могли остаться незамеченными — мальчик из Пятого, у которого дрожат руки; девочка из Третьего, чьи глаза всегда красные и опухшие, как будто она плачет каждую секунду, когда остается одна.       Возможно, в этом и заключается вся суть нового поведения Китнисс — для неё это облегчение от того, что в этой комнате есть хоть один человек, который не смотрит на неё как на жертву или угрозу. А поскольку я сегодня такой же сонный, как и Китнисс, думаю, ей гораздо проще меня понять. Я не осмеливаюсь заострять внимание на её перемене настроения, вдруг это разрушит чары. Её дружелюбие кажется особенно хрупким в окружении Профи, словно оно — яичная скорлупа, которая треснет от чрезмерной силы.       К обеду между нами установилось почти естественное взаимопонимание. Помогает то, что мы больше часа учимся метать копья, и у нее получается неплохо — к ее удивлению, но не к моему. Что такое копье, если не очень большая стрела? У меня всё также не получается их метать, но мы втискиваем в программу еще одно занятие с инструктором по метанию ножей, поскольку вчера я обнаружил, что это оружие мне интуитивно понятно. Может быть, я привык к тому, как ножи ощущаются в моих руках — в пекарне их полно.       Настоящая хитрость в улучшении прицеливания заключается в том, чтобы не думать о человеческих формах манекенов-мишеней, сосредоточившись лишь на красных и черных кругах нарисованных на них. Иначе я вообще не смогу попасть в них ножом. У меня в ушах звучат наставления родителей, предупреждающих меня об опасности острых предметов на кухне. Что они могут сделать в неосторожных руках. И это только из-за небрежного удара по разделочной доске или неаккуратном движении при переноске посуды в раковину. Ножи, брошенные с умыслом, — это совсем другой уровень опасности. Каждый раз, когда один из моих ножей вонзается в манекен, я вздрагиваю.       Я стараюсь не подавать виду, но, думаю, Китнисс замечает это. Примерно через сорок пять минут, когда я освоил базовое чувство прицеливания, она спрашивает меня:       — Что ты знаешь о том, как сделать укрытие?       — Не очень много, — признаюсь я. — Остаться в тепле… попытаться спрятаться? Низину, наверное? Может, укрыться листьями, если нет палатки.       Она качает головой, слегка раздражаясь.       — Никакой низины. Там невозможно увидеть приближающихся врагов. К тому же может затопить. Ладно, для таких вещей есть инструктор.       Мы убираем ножи и пересекаем тренировочный зал, направляясь в пока еще тихий уголок навыков выживания. Тренер хорош, но Китнисс в итоге дает столько же советов, сколько и он, пока я сооружаю импровизированный ночлег, очищаю воду, изолирую себя от холода с помощью шести различных предметов природного и искусственного происхождения, которые можно найти в Роге изобилия, если конечно вы собираетесь участвовать в битве.       Китнисс нетерпеливее инструктора, ее заботит каждая моя ошибка: она вбивает в меня правильные ответы и хорошую технику выполнения, точно инструктирует солдата. Когда я наконец-то овладеваю навыками, она не хвалит меня. Она просто складывает руки на груди и кивает, а на ее лице появляется любопытное выражение лица, когда она отворачивается. Она не хочет, чтобы я его заметил. Но она больше не ругает меня и не враждует за обедом, так что, думаю, я ей угодил.       Логично, что она не знает, что делать с этим чувством. В конце концов, мы здесь, чтобы убить всех, кто тренируется в этой комнате. Каждый навык, которому она меня учит, я могу использовать, чтобы превзойти ее — хотя я и не пытаюсь этого делать.       Почти забавно наблюдать за тем, как меняются ее чувства. Не думаю, что она знает, что делать с теми чувствами в ее сердце, если они не связаны с Прим или лесом за территорией Двенадцатого. Может, ей просто нравится вести себя отстраненно и пугающе, чтобы люди не подходили достаточно близко, чтобы никто не заметил то, что она предпочитает скрывать даже от себя.       После обеда мы изучаем съедобные растения. Я справлюсь лучше обычного, учитывая пекарню и все креативные ингредиенты, которые мы использовали в хлебобулочных изделиях, когда наступали тяжелые времена. Но Китнисс не ошибается ни с одним листочком в викторине, так что визит оказывается коротким — преподаватель заявляет, что ей «нечему нас учить», причем достаточно громко, чтобы шокированная рыжая девушка из Пятого взглянула на нас из соседней секции и оценила комплимент. Китнисс явно не нравится, что на нее обращают внимание, поэтому мы отправляемся на станцию, в которой она будет менее примечательна: ближний бой.       Мне не суждено показать свою сильную сторону, и это определенно относится к вольной борьбе. Как сказала Китнисс, в прошлом году на школьных соревнованиях я занял второе место после брата, и то отстал не намного — Рэй едва набрал достаточное количество очков, а ведь у него за плечами было два года побед, он на десять сантиметров выше меня и на двадцать килограмм тяжелее. Я не буду притворяться, что это достижение в нынешней ситуации — в Двенадцатом дистрикте не бывает тяжеловесов, — но это умение, которого не ожидают от меня на первый взгляд, поэтому Хеймитч хочет, чтобы я держал его в тайне. Я планирую отсидеться в этой секции.       С другой стороны, Китнисс, вероятно, никогда в жизни не сражалась с кем-то в рукопашную. Если бы она попробовала, то была бы раздавлена, ведь она костлявая и птицеподобная, создана для бега, лазания и лёгкой атлетики, связанной с быстрым бегством. Дело в том, что если дела на арене пойдут медленно, распорядители игр заставят нас оказаться в непосредственной близости от других трибутов, к чему она не приспособлена. Поэтому ей нужно знать основы.       Они с инструктором делают несколько базовых захватов, он рассказывает, как правильно располагать ноги и распределять вес. Затем они выходят на ринг. Во время инструктажа Китнисс легко усваивает основы, но как только они сходятся на ковре, она оказывается вне игры. Инструктор больше меня и, возможно, Рэя тоже. Наверное, его выбрали, чтобы было кому бросить реальный вызов трибуту из Одиннадцатого. Есть способы борьбы с его габаритами, но Китнисс о них не знает. Они выстраиваются в линию, делают выпад, и она оказывается прижатой к полу. Инструктор наступает, она уклоняется, делает какой-то странный прием вокруг его ног, и он, по сути, садится на нее.       Она все больше и больше распаляется, и это делает ее неосторожной. Китнисс снова и снова сходится с тренером, четвертый, пятый раз, ещё и ещё, и так до тех пор, пока ее не переворачивают на спину, как детскую игрушку, уже дюжину раз подряд. Она все время пытается поднырнуть под него — по инерции, но это элементарная ошибка, — и при каждой попытке он выхватывает ее из пикирования. В последний раз, когда она вскарабкалась наверх, она перестала выглядеть расстроенной. В ней прорезается что-то более уязвимое, и, проследив за ее взглядом, я вижу, что он устремлен на девушку из Второго, которая стоит у соседней секции для стрельбы из лука и которую, как я слышал, зовут Мирта. Она держит лук и стрелы, наблюдая за Китнисс с беззубой ухмылкой. Так, будто она мясо.       — Дело не только в габаритах.       Я слышу, как говорю это, словно это сказал кто-то рядом со мной. В следующее мгновение я уже проскакиваю под канатами и оказываюсь рядом с Китнисс, которая кажется ужасно маленькой. В вольной борьбе соревнования проходят в определённых весовых категориях, так что мне редко приходится бороться с кем-то, кого я действительно считаю карликом. Мой инструктор дома — здоровенный мужик, которому едва ли нужно стараться, когда он наносит удар. Но хотя я сам не привык стоять на ковре с таким хрупким соперником, я видел, как он тренировал детей из Шлака. Меня даже прижимали к ковру несколько из них, и я точно знаю, что они делали, чтобы это произошло.       — Ты должна думать о динамике движений, — говорю я, протягивая ей руки. — Ты не против?       Я осторожно вдыхаю через нос, стараясь не выдать своего учащенного сердцебиения, пока она позволяет мне аккуратно взять её за запястья. Её кожа сухая и пыльная от того, что витает в здешнем воздухе, как дымка, но теплая от моих рук. Мое лицо словно горит. Хотел бы я не быть таким блондином со светлой кожей. Надеюсь, она решила не замечать моего румянца, как и большинства других неловких эмоций.       Я возвращаю наши позиции, направляю её конечности туда, где они должны быть. Её глаза смотрят на меня через нахмуренные брови, и все её лицо становится узким, полностью сосредоточенным. Видя ее в таком состоянии, я тоже стараюсь не отвлекаться.       — Твое преимущество — скорость и точность, — говорю я ей. — Двигайся точно и быстро. Более крупный противник не будет так быстр и ловок, как ты. Если он сделает выпад, его повалит собственный вес, если ты правильно используешь рычаг. Тебе нужно вывести его из равновесия и помешать сделать хороший захват. Смотри на ноги.       Я показываю, куда она должна тянуться, если бы мы сошлись в поединке. Углы, под которыми мне будет трудно повернуться за ней с моей дополнительной массой.       — Понятно?       Китнисс кивает один раз, резко и не задумываясь. Не думаю, что она хочет слишком долго задерживаться на уроке, если Мирта все еще наблюдают за ней.       — Хорошо. Попробуй на мне.       Инструктор свистит в свисток. Я в квадрате и готов, как обычно к любому поединку. Я не собираюсь облегчать ей задачу: Китнисс нужен настоящий бой, если она собирается отработать эти навыки до выхода на арену.       Но я все еще застигнут врасплох тем, как быстро, словно лесная кошка, она вырывается из стартового приседания, обходит меня и проносится под моей хваткой. Её тонкие руки фиксируют мою правую ногу в скрученном захвате, и, прежде чем у меня появляется шанс отстранить ее, она прыгает, бросая вес своего тела влево и отрывая мой торс от центра своими ногами. Я пытаюсь удержать равновесие, правда, пытаюсь. Но она сделала именно то, о чем я говорил. Двигалась быстро, хватала точно и использовала мой собственный вес против меня.       Ух! Я лежу на коврике.       Она перекатывается и упирается коленями и локтями в мои плечи и бедра, не давая мне вывернуться, чтобы освободиться от нее. Я извиваюсь и корчусь, но она просто наседает на меня, пока ее острые локти не начинают ранить мои суставы. Китнисс прижимается ко мне всем своим весом, её тело находится на расстоянии мучительного вдоха от моего, и я очень, очень стараюсь не потерять концентрацию, но это отнимает у меня все силы. В любом случае, она меня прижала к земле, и она это знает.       Китнисс смотрит на меня своими хитрыми глазами девочки из Шлака, и тут, в горячем, задыхающемся пространстве между нашими лицами, где никто не видит, что она сама удивлена, она распускает резкую, торжествующую ухмылку.       Я ухмыляюсь в ответ и ударяю ладонью о коврик.       — Идеально, — задыхаюсь я.       Она отпускает меня. Поднимаясь на ноги, я замечаю, что на сетчатых стропилах над борцовским рингом кто-то есть: птицеподобная девочка из Одиннадцатого, которая отдыхает так, словно промышленные ремни — это просто гамак на крыльце. Она с интересом следила за каждым ударом моего урока. Почти сразу же она замечает, что я наблюдаю за ней, и она отступает в тень.       Я осматриваю потолок, но не могу понять, как она туда забралась. Здесь нет лестниц, а сети весят на высоте не менее четырех метров. Я также не вижу, куда она исчезла, пока лишь на мгновение отвлекся от нее. Зато я вижу парня из Одиннадцатого, который стоит в очереди к борцовским матам, и его взгляд тоже устремлен на стропила. Я не особо следил за ним, понимая, что шумные Профи отвлекали весь тренировочный зал почти два дня. И тут же понимаю, что он специально так себя ведёт, чтобы другие забыли о его существовании. О его атлетическом телосложении, о том насколько он строен и насколько проворнее остальных. Значит, он не только огромный, но и умный.       Но когда его карие глаза следят за сетчатым потолком, они смягчаются. Он не смотрит на неё как на добычу, не так, как это сделал бы парень из Второго. Он смотрит на нее, как старший брат на сестру. Никто из нас в этой комнате не рожден для того, чтобы забирать жизни, за исключением, пожалуй, Профи, да и то я не уверен, когда речь идет о трибутах Четвертого дистрикта. На арене мы будем делать то, что должны. Парень из Одиннадцатого знает свои силы и это даст ему надежду и дополнительное преимущество. Но это не то же самое, что получать удовольствие от убийства. Он не тратит свои последние мирные дни на мечты о насилии, как и я.       Я прислушиваюсь, пока мы с Китнисс меняем станции, и узнаю, что его зовут Цеп. Я слушаю до тех пор, пока не узнаю имена всех остальных трибутов. Лейс, Марвел, Юла, Катон, Эшли, Рин, Рута. Я постоянно напоминаю сам себе, что все остальные в этой комнате — дети, которым так же страшно, как и мне, хотя некоторые из них никогда не слышали, что чувствовать это — нормально. И я не упускаю того, что, когда мы с Китнисс проходим по станциям в течение дня, Рута — маленькая девочка из Одиннадцатого — снова держится поблизости от нас. Её взгляд всегда устремлен на Китнисс.       Мы возвращаемся к копьям, когда я наконец указываю на Руту.       — Кажется, у нас появилась ещё одна тень.       Китнисс бросает копье и оглядывается. Оно вонзается в третье кольцо мишени. Мы стоим ближе к ним, чем Профи, но она не промахивается уже десять минут. Она быстро учится.       Рута притаилась за стеллажом с мечами у следующей станции. Она стоит на цыпочках, раскинув руки, чтобы сохранить равновесие, хотя, если бы стояла ровно, могла бы быть не видна за оружием. Думаю, она просто так ходит. Она опускает глаза, когда видит, что Китнисс обратила на нее внимание, и ее лицо разгорается румянцем, она смущена тем, что ее заметили. Интересно, что заставляет её следовать за моей напарницей? Наверное то, что они обе маленькие, слишком маленькие, чтобы иметь шанс выжить. Может быть, Рута надеется перенять опыт у Китнисс, которая ведет себя с яростной сосредоточенностью — очевидно, что с ней не стоит шутить. Я понимаю, почему девочка равняется на нее.       Я хватаю копье и бросаю, чтобы дать Китнисс время осмотреть Руту без посторонних глаз.       — Кажется, ее зовут Рута, — говорю я ей, когда она отворачивается.       Китнисс закусывает губу, внезапно и сильно. Её голос срывается.       — Ну и что ты предлагаешь?       Я отворачиваюсь, когда она вонзает копье в манекен. Это ужасный вопрос с ужасным ответом. Самое большее, что я могу сделать для малышки Руты — это держаться подальше и не пытаться её убить, но я не уверен, что это очень милосердно. Я не знаю, смогу ли я покончить с жизнью кого-либо из присутствующих в этой комнате, если посмотрю этой перспективе прямо в глаза.       — Ничего, — тихо отвечаю я. — Просто поддерживаю разговор.       Мы бросаем еще несколько копий. После этого ни у кого из нас нет ни малейшей возможности прицелиться. Словно договорившись, мы перестаем разговаривать, пока проходим остальные станции, кроме незначительных фраз в стиле «передай мне веревку» или «ты не против дать мне ножи, пока ты у мишени?». Но это не самое худшее молчание: по крайней мере, оно кажется обоюдным. Я могу только догадываться, что происходит в голове у Китнисс, но думаю, что присутствие Руты расстроило её не меньше, чем меня, и она благодарна мне за то, что я не пытаюсь отмахнуться от этого или навести аляповатый глянец фальшивого веселья.       Ужин — это вызов. Эффи присоединяется к нам после напряженного дня вместе с Хеймитчем и остальными наставниками и командами. Хеймитч разочаровывающе трезв и они по очереди забрасывают нас вопросами о других трибутах. У Эффи есть блокнот. Блокнот! Такой, с бумажными страницами, что является абсолютной редкостью в Капитолии, где почти все возможные дела ведутся на электронных планшетах.       Она яростно пишет ярко-розовой ручкой, пока Хеймитч кропотливо просматривает список трибутов, расспрашивая об их союзах, сильных и слабых сторонах. Не только то, что он знает из их профайлов, но и психологические моменты. Кто кажется нерешительным рядом с оружием? Кто слишком самоуверен? Кто слишком сильно дрожит, чтобы завязать приличный узел? После целого вечера, проведенного за изучением имен каждого из трибутов, ужасно вернуться к мысли о них, как о фигурах на шахматной доске, и я плохо делаю вид, что мне это нравится. Китнисс еще хуже. Она начинает хмуриться, как только Хеймитч садится за стол, и к тому времени, как мы добираемся до Одиннадцатого дистрикта в записной книжке Эффи, она отвечает на каждый вопрос, огрызаясь. Она вообще ничего не говорит им о Руте и я тоже. Мы оба делаем вид, что не замечали её.       — Кто-то должен принести Хеймитчу выпить, — бормочу я, когда мы входим в тихий коридор, где нас ждут наши комнаты. Она фыркает, ее лицо на мгновение озаряется быстрым, сухим юмором, а затем почти сразу же превращается в болезненную гримасу. Мы оба останавливаемся на полпути к её двери, и она смотрит на меня со всей честностью, без подозрений. От этого она выглядит намного моложе своих лет. Мое сердце ухает к моим ногам.       — Не надо, — её голос опасно близок к мольбе. — Не надо притворяться, когда никого нет рядом.       Мы смотрим друг на друга в течение тягостного момента. В моем сознании возникает сразу дюжина образов. Китнисс в пламени, Китнисс в своей острой, как нож, улыбке, Китнисс смеется, плечи Китнисс перестают дрожать, когда на них оседает моя куртка. Глаза Китнисс следят за каждым движением моих рук, когда я рассказываю ей о хлебе. Китнисс валит меня на мат под победный крик капитолийского тренера, её колени и локти находятся в нужных точках давления, чтобы прижать меня к земле, несмотря на то что во мне не меньше сорока килограмм мышечной массы, её коса падает мне на лицо, а её ликующее лицо достаточно близко, чтобы поцеловать её прямо в губы, если бы мне это было позволено.       Это каждое сияющее драгоценное воспоминание о ней, Китнисс, позволяющая мне снова и снова проникать под её защиту, вопреки её же здравому смыслу и величайшему страху, который она разделяет с моей матерью: чего ей будет стоить забота о ком-то.       Только она не моя мать. Она старалась изо всех сил, но все равно не может не заботиться.       Я вижу это по тому, как она смотрит на меня сейчас, как будто я собираюсь расколоть её сердце пополам, и она ничего не может сделать, чтобы остановить это. Ничего, если она попытается оттолкнуть меня, а я откажусь уходить.       — Хорошо, Китнисс, — говорю я.       Я так устал, совершенно внезапно. Я мог бы проспать тысячу лет. Мы расстаемся у её двери, не пожелав друг другу спокойной ночи, и я засыпаю впервые с тех пор, как попал в Капитолий. Но это не отдых. В бессознательном состоянии меня ждут лишь непрекращающиеся кошмары.