Chapter 16. Рой
17 декабря 2023 г. в 12:01
Я всегда знал, когда мама собирается меня ударить.
Осознание этого наступало со звонким онемением, как и ощущение моей щеки после одной из её особенно жгучих пощечин. Я открывал расстоечный шкаф и обнаруживал там три миски теста, перестоявшего и сдувшегося, обвисшего посередине, как старая кожа. Или булка соскальзывала в угли и сгорала быстрее, чем мои руки успевали за нее ухватиться. А иногда я вообще не делал ничего плохого. Просто что-то было в том дне, в той неделе, в той стороне кровати, с которой она встала. Я мог быть самым идеальным сыном и самым идеальным пекарем, а она все равно находила, над чем поиздеваться, и её слова переходили от укусов к огрызаниям и крикам, пока ярость не закипала и не выплескивалась наружу, пока отец смотрел в другую сторону.
В те дни, когда ничто не могло её порадовать, я старался найти оправдание, чтобы не быть дома. Но иногда их не находилось или я просто слишком уставал, чтобы выполнять поручения, и весь день жил в звенящем оцепенении и предвкушении, не готовый к удару, но знающий, что не в силах его остановить.
Сейчас я тоже не готов.
Я никогда и не собирался быть готовым. Теперь я понимаю, что уже слишком поздно делать другой выбор. Не было такой вселенной, где я был бы готов встретить Китнисс Эвердин загнанную в угол на арене. Где я мог знать, что мое сердце будет чувствовать себя так, будто оно пробивает дыру прямо в ребрах, что мои руки начнут дрожать так сильно, что мне придется засунуть их в карманы и надеяться, что никто не увидит. Я в полной панике. Страх овладел мной.
Я ничего не могу сделать.
Она мертва. Убита.
Не то чтобы она об этом знала, по крайней мере, не подавала виду. Мы вшестером кружим вокруг ствола, Диадема хихикает, Марвел и Эшлинг сосредоточены, Катон и Мирта впервые с тех пор, как мы загнали Лейс в угол у её костра, смотрят в одну точку. Выражение лица Мирты пылает азартом охоты, а оскал Катона делает его жестко очерченное лицо почти неузнаваемым.
Если их агрессия и пугает Китнисс, то она глубоко запрятала страх. По крайней мере, она бодра и подвижна. Я не могу не впиться в неё взглядом, как всегда, словно она — родник, а я много дней бродил по пустыне. Она примостилась на ветке, опираясь одной ногой на развилку со стволом, а локтем обхватив следующую ветку, и смотрит на нас через плечо, расслабленная, как опоссум, который каждую минуту своей жизни имеет дело с подобными высотами. Огонь определенно должен был загнать её к нашим ножам — она наполовину промокла от воды, наполовину обуглилась во всем остальном. Её куртка вся в ободранных черных лохмотьях, а коса, черная от воды, выглядит вдвое короче, чем была до того, как мы вышли на арену.
О, Китнисс, что с тобой случилось?
Её прищуренные глаза, не останавливаясь, скользят по моему лицу. Она не удивлена, увидев меня с Профи.
Почему? Неужели она так плохо обо мне думает? Я помню, как она оставила меня на крыше в ту последнюю ночь, вся измотанная и замкнутая, и рычала на меня, словно мы были конкурентами. Я подумал, что она притворяется, что ей это нужно. Что ей нужно было рассказать себе определенную историю обо мне, чтобы смириться с тем, что она оставила меня на арене.
— Как у вас дела? — обращается она к нам ярким и веселым голосом, так не похожим на её естественный. Как будто Китнисс играет, а я знаю, что она не умеет играть. Странность происходящего заставляет меня снова сосредоточиться. Она что-то задумала.
По взглядам, которыми Марвел, Диадема и Мирта обмениваются между собой, я понимаю, что не только меня посещает эта мысль. Но никто из нас не может понять, в чем её игра: дерево большое и стоит отдельно от остальных, слишком далеко, чтобы она могла перепрыгнуть с ветки на ветку и скрыться у нас над головой.
Мирта опускает глаза на лесную землю, критически осматривая подстилку и подлесок в поисках опасностей. И тут я понимаю, что моя история об одиннадцатилетней Китнисс все-таки стала достоянием общественности, даже для самых сомневающихся из Профи. Мирта беспокоится, что Китнисс заманила нас в это место под деревом. Только она не может понять, для чего именно, и слишком горда, чтобы поднять тревогу.
Катон заметил беспокойство у себя за спиной, но предпочитает бороться с любезностями. Он слишком самоуверен, чтобы волноваться.
— Достаточно хорошо, — говорит он, и его остроконечная ухмылка едва гаснет. — Как сама?
— На мой вкус, было жарковато, — говорит Китнисс. — Здесь воздух лучше. Почему бы тебе не подняться?
Это не имеет для меня никакого смысла — её тон, её непринужденное приглашение, все это. Для кого это притворство?
Потом до меня доходит. Нас сейчас показывают по телевизору по всему Панему и она это знает. Она играет на публику, стараясь выглядеть невозмутимой, стараясь, чтобы спонсоры не пожалели, что поставили на неё деньги. Если бы я мог заставить работать хоть какую-то часть своего разума, кроме той, что выдает шок, страх и оцепеневшую панику, я бы подыграл ей.
Но я застываю на месте, когда Катон ворчит: «Думаю, так и сделаю» — и направляется к дереву.
— Вот, возьми, — говорит Диадема, впихивая ему в руки серебряный лук и стрелы. Она носила их с собой всю дорогу от Рога изобилия, хотя стало очевидно, что стрелять она не умеет. Глаза Китнисс цепляются за оружие и у меня в голове что-то щелкает.
Вот. Вот мой план. Китнисс и лук находятся в одном и том же месте впервые с тех пор, как прозвучал старт. Если она возьмёт в руки этот лук и стрелы, то сможет выбраться из этой ситуации. Она будет стрелять во всех, до кого сможет дотянуться, в том числе и в меня, но это не страшно. Я думаю о белках моего отца. Каждый раз стрела прямо в глаз.
Она не позволит мне страдать.
Я опускаю взгляд и достаю нож, притворяясь, что полирую лезвие рукавом рубашки, надеясь успокоить руки. Катон отказывается от лука, но не теряет времени и начинает взбираться на дерево. Как только он доберется до Китнисс, он одолеет ее. Он сможет вырвать её из ветвей и одной рукой спустить на землю.
Я размышляю, стоит ли пытаться вырвать оружие у Диадемы, может быть, пустить одну стрелу и устроить небольшой хаос, но, похоже, Мирта скорее прикончит меня первым. Может быть, мне удастся отобрать копье у Марвела. Но мысль о том, чтобы бросить еще одно копье после того, как я держал в руках то, что было в Джейсоне во время кровавой битвы, вызывает у меня прилив желчи.
За то время, пока я обдумывал план, Китнисс взлетела на дерево, как птица, удвоив расстояние до земли. Теперь она больше похожа на зеленое и темное пятно за размашистыми ветвями, а Катон все еще пробирается вверх по первым сучьям.
Я даже не знал, что можно забраться так высоко на дерево, чтобы древесина не выскользнула из-под ног, и словно сама мысль об этом наложила на Катона проклятие. С огромным треском ветка, с которой он свисает, обрывается. Все девяносто с лишним килограмм его веса падают на землю; он приземляется на спину с воплем, который выбивает из его легких весь воздух.
Мы все на секунду замираем: кажется, мы все прислушиваемся, нет ли пушки.
Но её нет. Катон одним плавным движением вскакивает на ноги — «блядь, блядь, блядь, блядь, блядь» — и все в порядке, если не считать нескольких синяков на заднице и самолюбии. Вот только теперь самая низкая и крепкая ветка этого дерева свисает бесполезными щепками.
— Диадема, — рявкнула Мирта. — Ты самая легкая. Попробуй.
Китнисс все еще карабкается, уверенно и методично, хотя сейчас я с трудом вижу её сквозь листву. Моё сердце снова начинает выходить из-под контроля, когда Диадема минует ветку, которую сломал Катон, и продолжает продвигаться вперед, лук перекинут через спину вместе с колчаном стрел, но теперь в мою панику вплетается нить восхищения. Китнисс могла следовать за нами все это время, сидя вот так на деревьях и мы бы никогда ее не заметили. Никто не думает смотреть вверх, даже в Голодных играх, в половине случаев. Благодаря ей моя история о том, что она мастер маскировки, выглядит довольно убедительно.
А Диадема все ближе подбирается к ней с этим луком. Девушка из Первого по меньшей мере на двадцать килограмм превосходит Китнисс, но она еще и поднимается снизу, так что, может быть, Китнисс сможет как-то вырвать оружие? Хотя бы выхватить стрелу?
Если я буду продолжать думать о том, как она может выпутаться, может, мне удастся продержаться в оцепенении до пощечины. Так легко было придумать, как помочь ей в Капитолии, среди людей, которых я мог очаровать, даже не пытаясь, но здесь, в лесу?
Все, о чем я могу думать — это то, что у нее было бы гораздо больше шансов, если бы вместо меня здесь стоял Гейл Хоторн.
Сверху доносится звук трескающегося дерева и бормотание Диадемы. Теперь её тоже трудно разглядеть, а Китнисс видно только тогда, когда она двигается. Мы можем только различить Диадему, которая опирается на ствол, а её ноги — на двух невероятно тонких ветках. Она на пять или десять метров ниже Китнисс.
— Просто пристрели её, — призывает Мирта, кипя от нетерпения. — Ты в пределах досягаемости.
Марвел и Эшлинг обшаривают основание ствола, затем близлежащие деревья, выискивая другие пути наверх, но ничего не находят. Я тоже деревянно двигаюсь вокруг ствола, и у меня сжимается сердце, когда Диадема осторожно натягивает стрелу и прицеливается вдоль ствола.
Она стреляет… ну, скорее, бесцельно пускает стрелу. Она ударяется о дерево в метре над ее головой и бессистемно падает на землю, приземляясь у ног Катона, где он скрещивает руки и смотрит на неё так, словно она лично виновата в его падении. Вторая стрела Диадемы не намного лучше. Кажется, у нее нет хорошего прицела: она сосредоточена на своем равновесии, а не на стрельбе.
Я обхожу вокруг дерева, стараясь попасть в поле зрения Китнисс, пытаясь привлечь её внимание. Теперь я могу различить её силуэт на фоне неба, которое начинает окрашиваться в оранжевый и пурпурный цвета по мере того, как солнце опускается к горизонту.
«Лук», хочу сказать я. «Спустись и возьми лук».
Может, мне просто крикнуть? Они все отвернутся от меня, как только я это сделаю, даже Эшлинг — она доказала, что убьет, если это приблизит её к дому. Это того стоило бы, но, возможно, Китнисс уже подумала об этом и мне следует молчать, оставаться союзником, пока я не придумаю лучший способ помочь.
Я оглядываю дерево и обнаруживаю, что Мирта не наблюдает за Диадемой. Она наблюдает за мной. Пытается меня прочесть.
И я понимаю, что Мирта не просто отвернется от меня, если я сейчас покажу свою сторону. Она попытается использовать меня против Китнисс как приманку. Она убьет меня и будет делать это медленно, пытаясь заманить Китнисс моими криками.
Я не питаю иллюзий о том, что Китнисс заботится обо мне, но я помню, как в тот первый день в спортзале она оглядывала всех остальных трибутов: маленьких, испуганных. Как она огрызнулась на меня, когда я указал на Руту. Я знаю, что она не выносит, когда люди страдают. Лучше не давать Мирте шанс понять это.
— Почему бы тебе не спуститься немного вниз, — кричу я Диадеме. — Лучше закрепиться, чтобы легче было прицелиться?
Я ставлю на то, что её прицел настолько плох, что ничто не может сделать её смертоноснее, и у меня кружится голова от облегчения, когда я оказываюсь прав. Её следующая стрела приближается к Китнисс, но она слабая и медленная, и Китнисс, наклонившись, выхватывает её из воздуха и со смехом кидает в Диадему. Она ведет себя так, будто ей весело, черт бы её побрал.
Диадема в отчаянии выпускает в нее ещё несколько стрел, пока они не заканчиваются. Ей ничего не остается, как безропотно отступить на землю, чтобы перегруппироваться с остальными, которые подбирают упавшие стрелы с листьев по мере их падения.
Парочка затерялась где-то в ветвях. Осталось пятнадцать, потом четырнадцать, после того как Мирта заявила, что она смогла бы сделать лучше, а затем выхватила лук у Диадемы и попыталась выстрелить сама. Мы даже не видим, куда полетела стрела. Под деревьями ночь опускается быстрее, чем над ними, а вечерние птицы и жуки уже завели свои заунывные хоры, так что если она и упадет обратно на землю, мы этого не услышим.
— Это даже не маскировка, — ворчит Марвел. — Она просто лазает по деревьям. Не похоже, чтобы она нас перехитрила.
— Именно это она и сделала, — огрызается Мирта.
Она воспринимает все это фиаско как личную обиду, и это улучшило динамику их отношений с Катоном так, что кажется, будто она действительно может закрепиться. Ни один из них не любит, когда его выставляют дураком. По тому, как они оба смотрят в сторону леса, я понимаю, что они думают о камерах так же, как и я. Нечасто увидишь, как огромную стаю трибутов Профи удается перехитрить не более чем за пару действий, а мы кружим вокруг этого дерева, как стая сбитых с толку диких собак, уже почти сорок пять минут.
— Мы должны просто сжечь дерево, — снова говорит Марвел. Он выдвинул это предложение еще пять минут назад, когда первая стрела Диадемы промахнулась, но, видимо, ему уже пора перерабатывать идеи. — Серьезно. Даже если она будет прыгать с дерева на дерево, в конце концов она промахнется. Падение убьет её за нас.
— Или, — терпеливо говорит Диадема, — мы потеряем ее в дыму. Уже темнеет. Видимость никудышная.
— Четыре слова. Ночь. Очки. Ночного. Видения
— Еще четыре. Не. Работает. На. Дым, — говорит Мирта.
— Штерн отлично владел топором, — скорбно говорит Эшлинг. — Он мог бы просто срубить дерево.
— Да, жаль, что никто из нас не догадался, что нам понадобится странствующий дровосек, — ворчит Катон.
— И почему мы не можем снова воспользоваться мечом? — спрашивает Марвел.
— Это затупит лезвие, тупица. Оно не зазубрено.
— Некоторые ножи Мирты зазубрены.
— Ни за что, — говорит она. — Если только ты не хочешь провести здесь неделю, пиля этот ствол.
Жаль, что я не быстр и не уверен в себе. Профи могут ввязаться в перепалку быстрее, чем кто-либо из моих знакомых, и если бы я мог доверять себе в размахивании ножом, я мог бы сбить с ног двух или трех из них в суматохе, прежде чем один из них набросится на меня. Может быть, этого будет достаточно, чтобы дать Китнисс реальные шансы?
Я крепче сжимаю нож на поясе, пытаясь заставить себя сделать замах. Я переношу свой вес на пятки, принимая позу, готовую к борьбе, и устремляю взгляд на спину Марвела. Стараюсь видеть в нем лишь манекен-мишень, стараюсь не обращать внимания на то, как поднимаются его плечи при дыхании. Может быть, если я позволю шуму в ушах взять верх, то смогу отвлечься ненадолго, чтобы сделать это.
Но тут в мою сторону устремляются живые, полные раздражения карие глаза Эшлинг и в моем кулаке уже не рукоять ножа, а дрожащие, скользкие от крови пальцы Лейс, и я слышу её испуганный, неглубокий вздох, как рев в ушах, и я не могу.
Я должен. Сейчас или никогда.
Но я не могу.
— О, пусть она остается там, — прорычал я, мой голос был резок. Я ненавижу себя сейчас. Я представляю, как моя мать скрещивает руки и отворачивается от телевизора, стыдясь труса, которого она называет сыном. — Не похоже, чтобы она куда-то могла уйти. Мы разберемся с ней утром.
Музыкальный смех Мирты издевательски слетает с её губ:
— Ты что, пытаешься потянуть время, Любовничек?
— Мне просто надоели ваши препирательства, — бормочу я. Надоели эти игры. Надоели сами по себе.
— Слушай, он прав, — говорит Марвел. — Все равно уже темнеет, а я умираю с голоду. Может, хотя бы поедим, пока думаем об этом?
— Честно говоря, я не могу поверить, что вы все ведете себя так, будто у Голодных игр есть перерыв, — кисло говорит Катон.
— Слушай я мог бы забраться туда следом, — говорю я. — Но я просто отломаю еще больше веток, которые нам нужны, чтобы добраться до нее.
— В этом что-то есть, — говорит Эшлинг, размышляя. — Может быть, если мы не будем рубить все дерево, а просто освободим линию обзора? Кто-то сможет достать её с земли.
Это вызывает еще один шквал насмешливых споров, на которые тратится еще больше дневного света. Через некоторое время Марвел садится со своим рюкзаком и начинает раскапывать пачки сухарей и сухофруктов, а Мирта уходит в подлесок и возвращается с большой охапкой хвороста, а потом разводит костер, и Катон греет кончик своего меча над прыгающим желтым пламенем, когда искры взлетают на ветки выше, чем мы когда-либо достигали. Его задумчивое выражение лица жутковато в меняющемся свете костра, и спор продолжается дальше. В конце концов, звучит ночной гимн, озаряя небо печатью Панема, но больше нет лиц трибутов. Это уже меньше похоже на охоту, а больше на вечер в лесу, пусть и с одноклассниками, которые мне не нравятся. Может быть, Тэк и его старшие, более шумные друзья.
Я пытаюсь заставить себя немного расслабиться, поскольку в панике у меня явно не получается думать. Профи приняли мое предложение подождать Китнисс до утра, а это значит, что я выиграл для неё время — самое лучшее, что можно сделать, чтобы избежать её убийства. Через полтора часа обсуждения голоса всех стали хриплыми и бессвязными, даже после того как мы наполнили бутылки водой у источника, от которого прогнали Китнисс, и я понимаю, что дело не столько в том, что кто-то считает мою идею хорошей, сколько в том, что мы все устали. Мы провели три дня в походах вокруг арены, и большую часть третьего дня вдыхали нездоровое количество дыма от лесных пожаров. Полагаю, остальные ценят возможность остаться на одном месте и при этом чувствовать, что они чего-то добились.
Я провожаю взглядом спираль из дыма и искр, уходящую вверх, к деревьям, где над головой бесшумно притаилась Китнисс. Небо чистое, и если я наклонюсь под правильным углом, то смогу разглядеть её нечеткую фигуру на фоне разлапистых верхних ветвей сосен. Интересно, не холодно ли ей так высоко? У неё был грязно-оранжевый рюкзак; есть ли в нем что-нибудь, что поможет ей согреться? Придется ли ей бодрствовать всю ночь, чтобы не упасть с дерева и не разбиться насмерть?
В какой-то момент, спустя некоторое время после гимна, над головой раздается сильный шорох, очень похожий на то, что кто-то все-таки прыгнул на дерево, и мы все пятеро поднимаемся на ноги. Диадема достает из рюкзака один из фонариков и начинает направлять его на ветви, что в основном просто уничтожает ночное зрение. В конце концов Мирта заставляет её выключить фонарик и, посмотрев в очки ночного видения, убеждается, что Китнисс все еще там, где мы её оставили. Во всем моем теле бурлит ядовитая смесь разочарования и страха, который мне едва удалось подавить, когда мы перестали выпускать в нее стрелы.
Как она собирается сбежать, даже если у нее есть вся ночь?
— Может, это была сова или что-то в этом роде, — говорит Марвел, продолжая осматривать другие деревья. Они проверили, но наверху никого, кроме Китнисс, нет, по крайней мере, никто не видит.
— Чертовски большая сова, — скептически замечает Эшлинг.
У меня сложилось впечатление, что она не считает Марвела таким уж умным, и чем больше времени я провожу рядом с ним, тем больше понимаю, откуда у нее эта мысль.
— Если мы собираемся просто сидеть, то лучше спать по сменам, — говорит Катон. — Я буду дежурить первым. Не хочу пропустить, если у Огненной девушки появятся какие-нибудь идеи.
— Уверен? Я справлюсь, — предлагаю я, стараясь не шуметь. Я не нравлюсь Китнисс, но она знает, что сможет одолеть меня в бою. Может быть, она согласится улизнуть под моим присмотром.
Мирта негромко смеется.
— Хорошая попытка, Любовничек. Можешь брать сколько угодно ночных часов, когда мы увидим, как ты делаешь из Двенадцатой фарш. Помни, до тех пор ты не в моем вкусе.
— Я не собираюсь ничего тебе делать, — говорю я с прискорбной искренностью. Хотя, может быть, я мог бы разбросать угли, разжечь еще один костер и позволить природе идти своим чередом?
— Думаешь я ему это позволю? Это мой улов, — говорит Катон, но его это ничуть не злит. Он лишь лениво ухмыляется вместе с Миртой, пока они оба рассматривают меня, а на заднем плане я вижу, как Диадема с раздражением замечает это.
— Если ты беспокоишься о количестве своих убийств, ты всегда можешь прикончить его самого, когда он закончит с Двенадцатой, — говорит Мирта. — Я просто хочу, чтобы Любовничек сначала разрезал её на несколько частей, чтобы доказать, что у него есть хребет.
— О, ты должен заставить его нарисовать фигуры, — говорит Диадема, присоединяясь к ним с хихиканьем, и её глаза смотрят на Катона, а не на меня. — Например, сердечки или что-то в этом роде. Вырезать по всему лицу.
Катон разражается смехом:
—«Я люблю тебя», написанное её собственными кишками в грязи, как тебе такое?
—Мерзость! — гогочет она.
Мирта закатывает глаза, товарищество нарушено. Я отворачиваюсь, оцепенело ковыляю к своему рюкзаку, пытаясь сглотнуть тошноту и яркие пятна, расцветающие под веками. Я не могу представить Китнисс в таком виде, не могу представить её лицо в кровавых ранах, не могу представить её разорванное тело, потому что если я позволю этому образу поселиться в моем сознании, я никогда не перестану кричать.
Я оставляю спальный мешок расстегнутым, когда залезаю в него, как будто мне может понадобиться внезапно подняться, но я не могу пошевелиться. Холод, просачивающийся через открытый шов, — ничто по сравнению с холодным ужасом, поселившимся в моих костях, как кровь у трупа.
Если к утру мы все еще будем здесь, они каким-то образом уложат Китнисс. Идея Эшлинг о том, чтобы рубить ветки, сработает. Мирта может ударить Китнисс с земли своими ножами.
Они не смогут заставить меня сделать с ней те вещи, но они изуродуют её у меня на глазах. В конце этой ночи нет ничего, кроме ужаса, так или иначе, и я лежу в черноте, крича на себя «думай, думай, думай», и это только сильнее тормозит мой мозг.
Через пару часов Катон встряхивает Марвела, чтобы тот принял вахту и я наблюдаю за его громадой через тускнеющий костер. Если я дождусь рассвета и наброшусь на него тогда? Может быть, мне не придется так долго ждать. Если Китнисс решит действовать раньше, ей понадобится хаос в качестве прикрытия. Если я услышу, как она шуршит там, я смогу создать хаос. Мне даже не придется их убивать, просто вывести из строя. Просто получить временное преимущество. На это я способен. Я не боюсь крови.
Я слежу за плечами Катона, пытаясь определить момент, когда его дыхание перейдет в сонный ритм, но никак не могу быть в этом уверен. Мирта, сидящая в тени у моих ног, ещё больше не поддается прочтению. «Я должен взять на себя Мирту и Марвела», думаю я. Ножи и копье. Мирта и Марвел. Но Марвел пока бодрствует, а когда он будит Диадему, чтобы та заступила на вахту, то ложится напротив Мирты и я его совсем не вижу. Я ворочаюсь в спальнике, чтобы изменить угол зрения, но ничего не выходит, кроме того, что шумом я бужу Мирту; она хмурится и не спускает с меня глаз до тех пор, пока мне не приходится перевернуться и притвориться, что я задремал.
Немного погодя кто-то начинает храпеть, но это оказывается Эшлинг. Уже глубокая ночь, сон тяжело и настойчиво тянется к моим векам, хотя все остальное во мне бодрствует. Я напрягаю слух, пытаясь понять, не проснулась ли и Китнисс там, наверху, и есть ли у меня возможность подать ей сигнал. К счастью, Диадема дремлет, привалившись к стволу дерева, и я вытаскиваю из костра маленькую горящую палочку, думая, что смогу помахать ею перед Китнисс, привлечь её внимание. Она не может спать. Она бы упала с дерева, если бы спала. Но потом у меня появляется паранойя, что Катон на самом деле не спит и мне приходится потушить палку.
К этому времени мир по краям становится серым от рассвета, и я чуть не плачу от досады. У меня есть еще только одна реалистичная идея — достижимая, но с точки зрения шансов на успех — просто чудовищная.
Если я встану и начну бежать, кто-нибудь из Профи погонится за мной. Особенно если я сначала брошу в них пару предметов. Они не убьют меня так легко. Если я подожду, пока не буду уверен, что Китнисс проснулась, она увидит, как это происходит, и, надеюсь, поймет, что я пытаюсь помочь.
Все закончится тем, что один из ножей Мирты вонзится мне в позвоночник ещё до того, как я доберусь до источника. Но я не уверен, что смогу убить кого-то, кто не пытается активно убить меня, и мне нужно сделать что-то отвлекающее, пока все снова не насторожились, иначе я потеряю свой последний, лучший шанс сделать ход.
С деревьев вокруг доносится пение птиц. В верхушках деревьев поднялся слабый, шелестящий ветерок, и я не успеваю. Я поднимаю взгляд в миллионный раз за сегодняшний день, чтобы в последний раз привлечь внимание Китнисс, прежде чем я начну свою игру. И я вздрагиваю.
Китнисс больше нет на дереве.
Я переворачиваюсь, бесшумно как смерть. Нет, нет. Она все еще там. Просто она каким-то образом забралась еще выше. И не все эти шорохи — ветер. На соседнем дереве еще раз сильно тряхнуло, а потом это повторилось чуть дальше. Это точно не сова, но меня это не беспокоит. Я сосредоточен на Китнисс. Она протягивает руку к ветвям, с чем-то возится. Слабый дождь из сосновых иголок и пыли начал оседать на наш лагерь, как снег, сбитый её суетливыми движениями. Я напрягаю слух, пытаясь уловить хоть какие-то детали, но она так далеко. Я не могу понять, что она делает.
Затем раздается треск ломающейся ветки. Ветка с шуршащим треском проваливается сквозь дерево, пробуждая Профи ото сна.
У меня достаточно времени, чтобы подумать — не пытается ли она обрушить палку нам на головы, — прежде чем я успеваю разглядеть ветку, когда она падает вниз. На ней висит большой серый комок. И когда она рикошетом отлетает от дерева и падает на землю, я наконец слышу нарастающий гул.
Улей разбивается о землю, как испорченное яйцо, выпуская свой рой.