She's a Survivor

      Это осы–убийцы.       У нас нет ни мгновения, чтобы распознать тучу жирных золотых ос, прежде чем они окажутся на нас. Затем все превращается в хаос. Не успел я вылезти из спального мешка, как они уже на мне. Их лапки, их крылья цепляются за каждый сантиметр моего лица и шеи. Я яростно отмахиваюсь, чтобы прояснить зрение. Недостаточно быстро. Яркий столп боли вонзается мне за левое ухо.       — К озеру! — кричу я и бросаюсь бежать. «Не к озеру», думаю я, «а к роднику». Я имею в виду родник. До озера отсюда рукой подать, но так далеко от ос не убежишь. Нет воздуха и времени на раздумья. Все равно остальные уже на ногах, мечутся, бьются и кричат, повторяя мой крик. Они должны понять, что я имел в виду.       Я видел ос-убийц только в Капитолии, но несколько раз, когда я был маленьким, Тэк указывал мне на тяжелые серые гнезда, висящие на деревьях по ту сторону ограды Двенадцатого дистрикта. Осы-убийцы были созданы как оружие против дистриктов во время восстания. Чтобы убить взрослого человека, достаточно нескольких укусов.       Еще одна резкая боль в штанине, в икре. Звучный гул облаком следует за мной, сотня злобных насекомых пытается поселиться на моей коже. Я снова отмахиваюсь от них. Меня снова жалят, на этот раз в руку.       Горячая боль от первого укуса распространяется по моему уху, как капающая кровь. Я не останавливаюсь. Не могу. Я продираюсь сквозь густой лес, пока не спотыкаюсь о камышовые хвосты и не плюхаюсь лицом в воду.       Еще один укус в лопатку. Вода недостаточно глубокая. Я ползу к центру, желая, чтобы земля ушла у меня из-под ног, пока наконец это не происходит. Я делаю полувдох, задыхаясь от паники, и погружаюсь. Я взбаламутил воду до состояния тины. Я бесцельно рыщу по дну в поисках чего-нибудь, за что можно было бы ухватиться, чтобы удержаться под водой.       Мне не хватает воздуха.       Мои легкие уже кричат, требуя еще одного вдоха, но я не могу. Воздух — это место, где водятся осы. Проблема в том, что здесь, в воде, грязь превращается из коричневой в ржавую, а из ржавой — в пурпурную. Это не грязь, это кровь. Меня как-то ранили. Я истекаю кровью и не могу дышать.       Вокруг меня все кружится, как вода в сточной канаве. Кто-то осушает источник? Я не понимаю, что происходит. Я отталкиваюсь от дна и всплываю на поверхность, втягивая огромный и отчаянный глоток воздуха, а осы снова настигают меня. Четвертый укус, пятый, быстрая последовательность вдоль ключицы, где моя рубашка провисла. Катон уже у камышей, спотыкается о родник. Он понял, что я не имел в виду озеро.       Я не успеваю заметить остальных, как снова погружаюсь под воду. Марвел, Диадема, Эшлинг, Мирта. Они все еще у костра? Я снова погружаюсь в клубящуюся грязь и словно гадаю по ней. Они похоронены здесь, внизу. Вон светлые волосы Диадемы, колышущиеся по течению, как водоросли. Эшлинг погребена так, что видны только ее ореховые глаза, а у Марвела вся голова погружена в грязь. Я вижу только руки Диадемы, но они обе держат ножи, и я знаю, что это она.       Вода снова начинает бурлить, на этот раз быстрее. «Их нет», понимаю я. «Нет». Это не реально. Их здесь нет. Я был первым в этом роднике. Я чувствую, как яд ос растекается по моим венам, горячий и кислотный, по шее, по руке, по икрам, по плечам и по тыльной стороне ладони. У меня начались галлюцинации.       Остальные еще не догнали меня. Они не утопают в грязи. Родник не иссякает. Грязь не кровавая. Верно?       Кроме Катона. Катон здесь, со мной. Если меня ужалили, а Катона — нет, он не упустит своего преимущества. Он убьет меня раньше, чем это сделают осы. И Китнисс. Китнисс! Она была так высоко на дереве. Осы-убийцы нашли ее? Она не может прийти сюда. Я должен вернуться в лагерь. Я должен предупредить её, чтобы она не спускалась с дерева.       Я снова всплываю на поверхность. На этот раз в воде плавает всего несколько золотистых насекомых, и они следуют за облаком в лес. Среди деревьев кто-то кричит. Кажется, что он доносится отовсюду, на тысячу голосов. Я в волнении — это, должно быть, Катон. Я должен убежать до того, как он поднимется, до того, как ему придет в голову преследовать меня.       Бум.       Звук раздается в воздухе и закручивается вокруг меня, стекая вниз, как вода в роднике. Пушка.       Пушка. Кто-то умер. Только не Китнисс, пожалуйста, только не Китнисс. Я начинаю бежать, но мир кренится под моими ногами, и я не могу держаться прямо.       Я прижимаю руку к ужаленной шее, словно это как-то замедлит распространение яда, и добегаю до линии деревьев, предположительно вне поля зрения Катона. Я иду в противоположную сторону от тучи ос. Но я не знаю, в какой стороне находится дерево Китнисс. «Я смогу разобраться», говорю я себе. «Я справлюсь». Я прищуриваюсь на рассветное небо, словно в розовых облаках напечатан компас, и цвета на мгновение сбивают меня с толку, переливаясь оранжевым, желтым, зеленым, всеми цветами радуги.       Впереди меня вытоптанный и сломанный подлесок. Я думаю, что смогу вернуться в лагерь по следам. Позади меня раздается шум, это может быть, Катон, а потом шум повсюду — топот ног, слабое жужжание этих проклятых ос, и все равно где-то кто-то кричит. Я не могу сосредоточиться на этом, иначе потеряю равновесие. Я концентрируюсь на сломанных кустах, примятой траве и следую за ними.       Затем раздается голос Катона, певучий и звонкий в этой перевернутой реальности.       — Я убью тебя, Любовничек!       Он так близко. Но где? Его голос все еще звучит так, будто доносится со всех сторон сразу.       Я растягиваюсь на земле, и это оказывается спальником. Мне с трудом удается перевернуть мир на правильную сторону, когда я пытаюсь встать. Это кемпинг, наши умирающие угли и припасы, лежащие в бешеном беспорядке на лесной опушке. Все остальные исчезли. Я впервые хорошо рассмотрел гнездо ос-убийц. Оно пустое, расколото надвое, как летняя дыня, из каждой половинки торчат бумажные края, похожие на зубастые ухмылки. Среди обломков остались только одна или две осы.       — Мирта была права насчет тебя, — снова раздается голос Катона. — Просто затаился, чтобы стать предателем. Держу пари, вы с Двенадцатой всё спланировали заранее.       «Я тоже из Двенадцатого», хочу сказать я. Но какая-то часть меня помнит, что я должен молчать. Я не знаю, сколько раз Катон был ужален. Осы-убийцы могут прикончить его за меня. А если нет, я должен сбежать, если смогу. Я должен убедиться, что Китнисс выберется из этой передряги, прежде чем поддаться нарастающему головокружению. Мне кажется, что я снова перевернул мир вверх тормашками, чтобы посмотреть наверх, но я, пошатываясь, иду к дереву, где мы загнали её в угол, откуда упало гнездо, и осматриваю ветви.       — Китнисс? — прохрипел я. Ответа нет. Если она все еще там, я никогда не смогу её заметить.       Бум.       Вторая пушка пролетает сквозь меня, как выстрел, как будто распорядители выкрикивают мне её имя. Китнисс. Китнисс. Найди Китнисс.       Я поворачиваю обратно к лагерю и хватаюсь за первое попавшееся оружие. Это копье Марвела. Я почти роняю его, потому что, как только я вижу, что это копье, передо мной возникает Джейсон, прижатый к земле через рот, из которого повсюду струится кровь. Потом его становится двое, потом трое, потом сотня. Но у шагов Катона теперь есть направление. Позади меня, слева, и так близко. Я встряхиваю головой и убираю из поля зрения галлюцинации мертвого трибута. Времени на поиски другого оружия нет. Я должен идти, пока Катон не последовал за мной.       — Мне убить её на твоих глазах? — раздается голос Катона, все еще странно певучий, словно он и Мирта превратились в одного человека. — Или тебя у неё на глазах? Думаю, первое… Мне всегда казалось, что ты больше влюблён в неё.       Я снова нахожусь среди деревьев. Я все еще слышу, как Катон идет за мной, но не вижу его. Мир кружится, кружится и кружится, и на третьем повороте среди деревьев появляется планолет. Первый, который я видел за все Игры. Их посылают за телами трибутов и этот корабль находится чуть поодаль от меня, он проносится низко и бесшумно, вытягивая из брюха клешню, чтобы подхватить жертву.       Тело распухло и неузнаваемо. Но я вижу темные волосы.       Я перевернулся на спину, и меня вырвало, что только усилило кружение. Когда я выпрямляюсь, планолет уже исчез, и я не знаю, была ли это Китнисс, я не могу сказать наверняка, я не понимаю, ведь тело едва ли выглядело человеком.       Но нет. Распущенные темные волосы. Именно распущенные, а не заплетенные в косу. Волосы Китнисс всегда заплетены. В голове всплывают ровные ореховые глаза Эшлинг, и сердце гулко стучит, когда я понимаю, кого, должно быть, забрало судно на воздушной подушке.       — Любовничек, — поет Катон, снова приближаясь.       Я вздрагиваю и начинаю двигаться. Каждый шаг требует огромных усилий: копье в моей руке словно весит сотню килограмм, а когда я смотрю вниз, это не просто копье, на его острие снова висит мертвое тело Джейсона. Я встряхиваю оружие, и он исчезает.       Его там никогда не было.       Копье не становится легче.       Китнисс здесь нет. Я не знаю, где она, но её здесь нет.       Смутно я понимаю, что это хорошо. Она успела сбежать до того, как её что-то убьет, а это больше, чем я могу сказать о себе. Я не смогу пробраться дальше. С той же стороны, откуда доносится голос Катона, раздается глубокий рвотный звук. Он тоже в плохой форме, но все еще настигает меня. Я прилагаю все усилия, чтобы перейти на пошатывающийся бег, прямо через ближайшую рощу кустов, и тут…       Это она.       Китнисс и ужасное раздувшееся нечто на земле. Я могу сказать, что это трибут только по одежде. Но рядом с трупом лежит она, маленькая, свернувшаяся калачиком и свирепая, как летучая мышь. Китнисс. И в руках у нее наконец-то серебряный лук, только руки дрожат так сильно, что она не может его натянуть.       Её глаза широко раскрыты, на шее вздувается красный рубец от укуса осы, она переваливается с боку на бок, пытаясь прицелиться в меня, и задевает мокрое и хлюпающее тело у себя за спиной. На её лице нет ничего, кроме чистого ужаса. Я никогда в жизни не видел у неё такого испуганного лица. Она боится меня. Её выражение лица — это стрела, которая вырывается из её рук и попадает мне в грудь, пока внезапно я истекаю кровью. Она все еще не натянула лук, и я знаю, что это всего лишь яд осы, а не настоящая рана.       Но боль все равно настоящая.       Я тут же опускаю копье.       — Что ты здесь делаешь?       Она просто смотрит и смотрит, покачиваясь взад-вперед. Она смотрит на меня так, будто я не имею никакого смысла. Я не знаю, что во мне не имеет смысла. Зато все остальное — просто ужас. Труп позади Китнисс — это Джейсон, потом Лейс, потом Эшлинг, потом снова сырое мясо. Рассвет над головой превратился из пастельного в кровавый. Китнисс пытается натянуть лук, а мир вокруг нас вращается, как секундная стрелка, отсчитывая мгновения до того момента, когда Катон доберется до нас.       Катон. Мы не можем просто сидеть здесь и ждать его. Я откидываю копье назад и тыкаю в Китнисс его тупым концом, пытаясь привести её в чувство.       —Ты с ума сошла? Вставай!       Она встаёт, вроде как, и, шатаясь, поднимает лук. Её ужас переходит в нечто более беспорядочное. Её лицо продолжает менять форму в смятении, но я думаю, что это яд. Я начинаю сомневаться, есть ли она здесь вообще, не является ли она для меня очередной галлюцинацией. Она либо умрет у меня на глазах, либо рухнет от яда ос, либо будет убита мечом Катона. Если я так и не узнаю перед смертью, что реально, а что нет.       Звук Катона изменился позади нас, резкий, непосредственный и такой близкий. Китнисс не слышит его. Она не понимает опасности.       Она встает на ноги и резко поворачивается ко мне. Я толкаю её в противоположном направлении.       — Вставай! — кричу я ей. — Беги!       А потом её взгляд переходит за моё плечо, и я понимаю, что он здесь. Наконец она, спотыкаясь, отходит от меня. Наконец-то она бежит.       Я поворачиваюсь лицом к Катону. Мой мир сужается до одной-единственной точки. Парень из Второго, продирающийся сквозь кустарник, его правый глаз опух, а на лице — гримаса ярости. Я встаю перед ним, как будто мы на ринге. Я уже побеждал более крупных противников, как и учил Китнисс. Использовать их вес против них самих. Двигаться точно и быстро. Я больше не могу быть ни точным, ни быстрым, но все равно должен попытаться. Перемещая вес копья в руке и стараясь не смотреть на него, вдруг на конце снова окажется Джейсон, я делаю шаг в сторону Катона.       — Сначала разберись со мной, — слова слетают с моего языка с железно-соленым привкусом крови.       Он смеется:       — Как будто это меня задержит.       У него есть меч. Он поднимает его, сверкнув в лучах солнца, и замахивается. Я уже не могу определить, в какую сторону — вверх или вниз, но я могу следить за светом на стали, и я могу поднести копье, чтобы оно разбилось о лезвие, блокируя убийственный удар. Я могу пошатнуться и не упасть. Я могу найти нож, всё еще спрятанный у меня на поясе, и достать его, чтобы заменить испорченное оружие Марвела.       «Ей нужно больше времени», думаю я. «Китнисс нужно столько времени, сколько я могу ей дать».       Катон снова замахивается. Он большой, неаккуратный и медленный. В его левой руке два, три, четыре укуса ос-убийц. Я кувыркаюсь и перекатываюсь к нему, уходя от удара меча, и он теряет равновесие, шатаясь, когда я отползаю в сторону.       Падать головой вперед было плохой идеей. Я прижимаю обе руки и лицо к земле и пытаюсь разобраться, что к чему, но не могу. Сотни червей вырываются из грязи и обвиваются вокруг моих рук, пытаясь утянуть их вниз, пытаясь похоронить меня прежде, чем я буду готов к смерти.       Я кричу во всю мощь своих легких и вырываюсь на свободу. Я встаю как раз вовремя, чтобы пропустить еще один взмах меча Катона, но теперь я не могу найти свой нож. Он где-то в листьях. Катон ловит свой выпад, и на этот раз, когда он идет на меня, он более тверд, а его лицо искажено сосредоточенностью.       — Мелкие сучата, — ворчит он. — Вы оба.       Когда он делает выпад, я делаю шаг вперед, чтобы встретить его. Я обхватываю его за талию и прижимаюсь к нему всем телом, пытаясь вывести его из равновесия.       Это срабатывает. Он так и не смог сделать замах. Он шатается, спотыкается, роняет оружие. Мы падаем в клубок и начинаем бороться. Я беру верх, потом он, потом снова я, потому что Катон ни черта не может прижать человека.       Я упираюсь коленями в его бедра и теперь мои руки на его горле. Он не может вырваться из-под меня; он борется, он слаб, и на его лице отражается растерянность. Думаю, его слишком часто жалили. Может быть, я смогу…       Все происходит быстро. Тусклый блеск другого, более короткого лезвия. Затем жгучая боль глубоко вонзается в мое левое бедро.       Я вскрикиваю и падаю. Катон отбрасывает меня от себя, как мешок с мукой, и поднимается на ноги. Кажется, что все десять его пальцев превратились в клинки, но потом я моргаю — это всего лишь один нож-боуи, ножны висят пустые на его поясе, а на лице застыло выражение триумфа.       Я прижимаю обе руки к бедру. Кажется, что если я этого не сделаю, то нога развалится под моими руками. Здесь так много крови, слишком много крови. Красная, как рассвет, внезапно ставший единственным цветом в бесцветном, кружащемся лесу. Я смотрю на Катона, он тяжело дышит, опасно раскачиваясь надо мной. Его губы трогает знакомая дерзкая усмешка.       — Я оставлю тебя здесь вот так, Любовничек, — говорит он, каждое слово произнося с придыханием. — Чтобы ты слышал, как она кричит, когда я её потрошу.       А потом он уходит.       Я пытаюсь идти за ним, но моя нога не выдерживает веса. Из раны водопадом льется кровь. Боль — это высокая и звонкая нота, едва слышная на фоне моего страха, когда я отказываюсь стоять и пытаюсь ползти. Когда это оказывается невозможным, я тащу себя. Мир кружится все быстрее и быстрее, и все, что я хочу сделать — это закрыть глаза и сдаться, но я не могу.       Не раньше, чем Катон уйдет. Не раньше, чем я буду уверен, что Китнисс сбежала.       Лес вокруг меня затих: ни пушек, ни шагов. Между стволами деревьев мелькают фигуры, и я вижу в галлюцинациях всех, кого когда-либо знал из дома. Делли, Олив, мои одноклассники. Мой отец, отворачивающийся от меня. Мои братья, скептически настроенные, смущенные, смотрящие на меня косо, как смотришь на убитых на дороге, слишком близко подошедших к твоему дому. Моя мать, качая головой, отворачивается, разочарованная.       Я добираюсь до края деревьев, до зарослей кустарника. А потом не могу идти дальше.       Я отдал им все, что у меня было. Катона больше нет. Китнисс нет. Не было ни одной пушки. Этого недостаточно. Но я должен позволить этому быть.       Я теряю контроль над сознанием, погружаясь в водоворот бескровных цветов и звуков.