Армагеддон Сосновского

— Может, это только кажется, что она вокруг всего города? А на самом деле там военный объект просто? — задумчиво чешет нос физик Серёжа Шевелев. — Тем более тогда нам туда надо, — пожимает плечами Стас. — Стойте, — морщится Максим. — А если это не закрытый объект, а зона карантина? — Или мы в зоне карантина на самом деле, — безэмоционально вкидывает Маша. Антон не может сдержать глубокий вдох. Они на привале сколько, полчаса? Ещё поужинать не успели, а теорий уже выдвинули столько, что голова пухнет. В обсуждении засветились и титаны, и одичалые из «Игры престолов», и китайцы, которые достроили сюда свою великую стену. Ни у одной из теорий нет ничего, чтобы её поддерживало, но каждый тянет в свою сторону. Всё повышающиеся в тоне голоса эхом отражаются от церковных стен. Антон встречается взглядом с иконой Николая Чудотворца, взирающего на происходящее с некоторым скепсисом, поджимает губы и понимающе кивает. Видишь, Колян, с чем приходится иметь дело? — По-моему, одичалые это ещё самый норм вариант, — фыркает Серёжа, как сегодня выяснилось, Матвиенко, тот, который специалист по мелким вредителям. — По сравнению с зомбарями или военными, которые нас расстреляют при первой же встрече. А у одичалых если есть такие симпотные рыжули, как в сериале были, то я как будто бы и не против. Фу, господи. Антон отворачивается от иконы и делает вид, что увлечён сортировкой найденных сегодня мобильников. Всё-таки странная идея была остановиться на ночлег в церкви. Да, тут места достаточно и стены крепкие, но какое-то всё странное. Вайб странный. — Проблема в том, — рассуждает вслух Шевелев, — что, если там, за стеной, карантин, то нам туда не нужно. А если карантин тут, то нас туда не пустят. — Так мы это, остановились на болезни? — хмурится Стас. — В качестве основной версии? — Что это за болезнь такая, которую нужно бомбить прям… — пыхтит Горох себе под нос, распаковывая пайки. — Зомби, — уверенно отвечает Заяц раньше, чем предложение успевает закончиться. — Я вот, блядь, уверен, что зомбаков бы сразу бомбить начали. — Интересно, они сначала стену построили, а потом бомбили? Или сначала бомбили, а потом стену? — задумчиво тянет Гаус. Если честно, Антону сейчас на такие тонкости плевать. У него уже голова гудит, и слово «стена», повторённое сотню раз, потеряло всякий смысл. Кажется, что, если он продолжит обо всём этом думать, его начнёт тошнить. Обстановка тоже далека от идеальной — под взглядами почерневших от времени и отсутствия заботы икон сидеть как-то неуютно, а внушительное граффити «почему ты нас оставил?» прямо над алтарём придаёт этому месту только больше вайбов плохого ужастика. Пока остальные разбираются с палатками и перебирают все возможные сценарии конца света, Антон тихонько отделяется от группы и утекает подальше. Вообще, странно, что при эвакуации отсюда не вывезли все вот эти иконы и подсвечники — может, церковь продолжала функционировать до последнего? Или просто нет в этом никакой настоящей ценности, а всё настоящее золото давно увезли. Антон заглядывает за алтарь, находит проход в какое-то служебное помещение. Тут почти тихо и совсем темно, луч фонарика выхватывает нагромождение лавок, какие-то штуки для богослужений, о назначении которых приходится только догадываться, и коробку с маленькими иконами, видимо, для церковной лавки. — Вот такая тут… комнатушка… — зачем-то бубнит Антон, словно ведёт стрим. Интересно, эти учёные, которые остались там, в прошлом, они смотрят видео с их камер прям постоянно? Анализируют, обсуждают, строят теории? Видят ли они сплошную картинку или смазанное слайд-шоу? Пишут ли квантовые камеры звук? Вот кстати, если кто-то решит в туалет сходить или подрочить, получается, там всем НИИ на это смотрят? Или вежливо отворачиваются? А подрочить было бы неплохо — чтобы хоть немного расслабиться и дать распутаться клубку нервов в груди. Чисто ради физиологического эффекта, так сказать. Всё равно остальные штуки из пирамиды Маслоу им сейчас недоступны — ни тебе комфортного сна, ни вкусной еды, ни ощущения безопасности. После возвращения можно будет набрать полную ванну… или лучше в спа сходить! Отмокнуть в джакузи, массаж горячими камнями какой-нибудь заказать. А потом бы ещё пивчанского и хороший матч посмотреть… Но пока об этом приходится только мечтать. Мечтать и, может быть, грустно дрочить, пока выдалась возможность побыть наедине с собой. Антон опускается на низенькую лавочку у стены. С минуту рассматривает голую оштукатуренную стену, а потом всё-таки осторожно отцепляет от себя камеру и кладёт её рядом. Смотрит на неё и отодвигается подальше — на всякий случай. Так, щас, надо начать, и оно само пойдёт. Без порно непривычно, конечно, но что Антон, не представит себе Настю Задорожную в чулках, что ли? Или Роналду в шортах. Или Роналду в чулках. Короче, щас он быстренько что-нибудь представит. Но перед закрытыми глазами стоят только картины пустого разрушенного города, а перед открытыми — сотня маленьких икон в коробке, с которых смотрит сотня маленьких Иисусов. Их маленькие тёмные глаза осуждающе сверлят Антона, хотя он даже руку в штаны не успел засунуть. — Ой тоже мне, — ворчит он, отворачиваясь от коробки икон. — Сам тут всё пустил на самотёк, а теперь какие-то претензии у него. Сотня маленьких Иисусов молчит, но напряжение из комнаты никуда не уходит. Антон вздыхает, подбирает с лавки камеру и цепляет её обратно на куртку. Да уж. Подрочишь тут. Когда он возвращается в остальной зал, большинство уже заканчивает приготовления ко сну. Выдавив в рот какое-то безобразие с тунцом вместо ужина, Антон тоже уныло чистит зубы и заползает в палатку. Благо сегодня с ним хотя бы лупоглазый тигр и есть надежда немного поспать. Арсений уже внутри — лежит в своём тёплом спальничке, отвернувшись к стене. Но появление Антона язвительными комментариями не реагирует — должно быть, уже отрубился. Стараясь его не беспокоить, Антон вертится на месте, создавая свой кокон из одеяла. На спальник не похоже, но всё равно намного лучше, чем было вчера. Звуки снаружи затихают, наконец-то перестаёт повторяться ставшее за сегодня ненавистным слово «стена». Антон закрывает глаза, готовясь отрубиться вслед за соседом, но сон всё не идёт. Вместо этого в голове почему-то крутятся мысли об отпускницах в широкополых шляпах и тоненьких купальниках, их кожа покрыта жуткими ожогами. О пустых школах и том, где сейчас все дети, которые бегали по коридорам, оставляя чёрные следы на линолеуме. Об огромной, мать её, бетонной стене, опоясывающей город. Слишком много всего — информации, мыслей, впечатлений. Даже несмотря на физическую усталость, Антон не может просто взять и заснуть. Может, если бы Иисусы так не смотрели на него, и ему удалось бы подрочить, было бы легче? Иисусов здесь сейчас нет. Антон косится на Арсения, темнота с его стороны палатки не шевелится. Наверное, если быть очень-очень тихим, как в детстве, когда за дверью родители, можно сделать это незаметно. Что там вообще можно разглядеть под одеялом, правильно? Ну и Антон же не будет стонать как дурак, он всё тихонько аккуратненько сделает, и никто ничего не заметит. Он осторожно опускает одну руку и ёрзает на месте, высвобождая ей достаточно пространства, чтобы двигаться по нужной траектории. Забирается сразу под штаны и бельё, обхватывает ладонью член. Немного тепла и мыслей о Роналду — и тот медленно начинает оживать. Сильно не разогнаться, но можно сжать покрепче и начать потихоньку водить рукой, стараясь громко не шуршать тканью, а потом… — Ты что там, дрочишь? От внезапного голоса Арсения всё мгновенно съёживается, и Антон испуганно замирает. — Я д-думал, ты с-спишь, — шепчет он вместо того, чтобы начать отнекиваться. Эх, а мог бы уйти в глухую несознанку, и никто бы ничего не доказал. Сейчас начнётся новая волна возмущений, оскорблений, ещё в драку полезет… Но Арсений вместо всего этого вздыхает: — Сказал бы сразу. — Чего? — не понимает Антон. Он пытается в темноте разглядеть выражение на лице соседа по палатке, но не видит нихера. Только слышит по интонациям, что Арсений, вроде как… не сердится? — Сказал бы сразу — что-нибудь бы придумали, — поясняет он. — Я сам давно хотел, но как-то неловко было. Антон выдыхает и не может сдержать неловкий смех. Господи, два мужика, что с них взять? А он тут уже понапридумывал себе всякого, как будто это обязательно должно стать проблемой. Все же всё понимают, в конце концов. — Хорошо. Отлично, — Антон расслабленно откидывает голову на полотенце. — Ну раз мы разобрались, то может, мы тогда можем… — Подрочить друг другу? Так, нет, не все всё понимают. Каждый понимает что-то совершенно разное. Может, Антон пока не защищал диссертацию по арсениеведению, но он всё равно практически уверен, что эта реплика не была шуткой. Не звучала как шутка. Может, как провокация или попытка задеть, или… Искреннее предложение? — Э-э-э, — растерянно тянет Антон. — Я, эм… нет, я хотел предложить, чтобы мы… чтобы мы вышли по очереди из палатки тогда. — А, — быстро отзывается Арсений (Антону кажется, или он звучит разочарованно?), — тоже вариант. Выходи тогда. Или не выходи, но я всё равно… Антон выползает наружу прямо в коконе, не дослушав до конца. Непрогретый воздух ночного храма кидается ему в лицо, и он понимает, как сильно у него горят уши и щеки. Что это, блядь, было? Кто, кто, кто, блин, так делает? Сначала ворчит и придирается, потом даёт тупые прозвища, потом предлагает подрочить друг другу? Понятное дело, что не гетеросексуальные люди, теперь это очевидно, но даже взаимодействия в туалетах гей-клубов у Антона были куда более простые и понятные, чем это. Да собственно, ничего проще, чем эти взаимодействия, у него в жизни и не было! А может, этот Арсений вообще из тех, у кого жена и дети, но он считает, что подрочить братану это ничего такого? Ну вы знаете эти мужицкие развлечения: пиво, футбол, голландский штурвал. Кутаясь в своего косоглазого тигра, Антон отходит от палатки подальше, чтобы не услышать всякого такого, чего он слышать не хотел бы. Он опускается на ступенечку у алтаря и принимается ждать. Интересно, сколько Арсению нужно времени? Они как-то не условились. Если прям торопиться, Антону бы и пары минут хватило, но никто не обещал ему, что поторопится. А ворваться в палатку и выяснить, что Арсений ещё не закончил — эм, нет, спасибо, Антон сгорит от стыда на месте вместе со своим тигром. Может, ему понадобится десять минут? Или двадцать? Или сорок? В любом случае, он, наверное, выйдет и скажет Антону, что можно возвращаться, а пока… пока можно осторожно прилечь вот тут на краешке… …и очнуться уже утром от бьющего в глаза света. Антон удивлённо моргает и садится на месте, осознавая, что он, видимо, так и не вернулся ночью в палатку. Судя по шорохам и шебуршаниям, остальной лагерь тоже скоро начнёт просыпаться. Можно было бы пойти и попробовать доспать хотя бы час-два в палатке, но в чём уж принципиальная разница, в полотенце? Господи, хочется верить, что Арсений не использовал его, чтобы руки вытереть. Фу. Хруст затекшей спины, кажется, отдаётся в этой невероятной акустике так громко, что пытающийся размяться Антон рискует перебудить всех своей зарядкой. Остаётся только мечтать о том, что хоть одну ночь тут (или правильно говорить «сейчас») он проведёт нормально, потому что пока что попытки делить палатку с Арсением ничем хорошим не увенчались. А ещё есть робкая надежда на то, что совсем скоро они подойдут к разгадке происходящего, и вся эта экспедиция во времени не будет затягиваться, но она тает с каждым днём. То, что в видеоиграх выглядит простым и очевидным, в реальности оказалось куда сложнее, чем кто-либо предполагал. Лагерь потихоньку оживает: шуршит, скрипит, бубнит. Первым из своей палатки выбирается повар Серёжа и, найдя Антона на ступеньках, строит сочувственную мину: — Чего, это Арсений тебя, ну, бросил у алтаря? В смысле, выгнал из палатки. — Ничего он не выгнал, — ворчит Антон. — Я, может, сам ушёл. Сочувствие с лица Гороха никуда не пропадает, он уходит рыться в своей сумке с рационами, а потом возвращается с вчерашней рыбной бурдой в дой-паке и протягивает её Шастуну: — Он вчера от ужина отказался, сказал, рыбу не ест. Я думаю, ты заслужил его порцию. Ну, как компенсацию. Антон и сам не то чтобы фанат сомнительных паштетов, но если дают возможность всосать побольше питательной жижи, кто будет отказываться? Им сегодня целый день пилить до стены, а она как будто не очень близко. Любая калория пригодится. Поэтому Антон послушно присасывается к рыбному коктейлю и сонно моргает, наблюдая, как Серёжа суетится с завтраком. Вскоре из палаток начинают выползать и другие члены отряда — умываются, перешучиваются, собираются. Снова начинает звучать ненавистное слово «стена», которое уховёрткой заползает Антону в мозг и бессмысленно бьётся о черепушку изнутри: стена, стена, стена-а-а… Арсений палатку покидает одним из последних — довольный, румяный, он явно сегодня отлично выспался, и Антону приходится собрать всю свою ненависть в одном взгляде, чтобы прожечь его насквозь. Дыра в Арсении не появляется и даже дымиться он не начинает — что-то не работает. Приходится использовать слова. — Ты забыл мне сказать, что можно возвращаться, — шипит Шастун, когда Арсений опускается рядом с ним за завтраком. — Да? — тот изображает удивление. — Хм. Действительно. Я просто так хорошо заснул сразу… — Ещё бы, — морщится Антон. — Ещё бы ты плохо заснул после… кхм. Арсений не удостаивает его ответом, невозмутимо пьёт свои полкружки чая и грызёт выданный на завтрак протеиновый батончик. И Антону ничего не остаётся кроме как сделать вид, что он втрое более невозмутимый, и никакого дискомфорта он не испытал, и вообще ему в радость было спать на полу, так для спины полезнее. Всё равно, как только они отправятся, все его мысли будут сосредоточены на стене, и Арсению в кучерявой голове места не останется. Этот расчёт оказывается верен лишь отчасти — Антон действительно не может не думать о стене, когда она так пугающе высится вдалеке, но не думать об Арсении ему это почему-то не помогает. Каждый раз, когда тот возникает в поле зрения, внимание Антона перескакивает на лохматую темноволосую голову. Не то чтобы он прям за Арсением следит, просто… присматривается. Если представить, что вчерашнее предложение было всерьёз, а не просто шуткой или попыткой выбить Антона из равновесия, то теперь Недовольный Мудак начинает видеться в новом свете и превращаться в Мудака Эксцентричного, в чём-то даже Манерного. Его голос, его движения, его повадки остаются теми же, но теперь, когда Шастун смотрит через новую призму, он задаётся вопросом, как он мог не заметить этот вайб раньше. Похоже, гейдар надо будет в ремонт отнести. С другой стороны, Антон обычно и не склонен искать потенциальных сексуальных партнёров среди людей, которые первым делом при знакомстве принимаются на него орать, так что понятно, почему настройки сбились. — «Но я даже не люблю борщ», — внезапно выдаёт Арсений и оборачивается прямо на Антона, как будто всё это время прекрасно был в курсе, что тот на него пялится. Антон сначала испуганно отворачивается, пытаясь сделать вид, что его вообще тут нет, но потом мозг дообрабатывает услышанное, и он хмурится: — Чё не так с борщом? Мне нравится борщ. — Да я же ничего не говорю про борщ, — мгновенно переобувается Арсений. — Я вон граффити на стене читаю. Он кивает куда-то вправо от себя, и Антон действительно видит на стене некогда вычурного бизнес-центра эту странную нелепую надпись про борщ. — Может, они там к этому моменту все уже сошли с ума и не соображали нормально? — пожимает плечами Маша, тоже обратившая внимание на странное послание. — Там вон до этого на магазине была какая-то странная лирика про жестокое солнце. Мне кажется, это или безумие, или гениальность. — А чё борщ-то сделал, — бухтит Антон, провожая взглядом проплывающую мимо надпись. — Чем борщ-то виноват… — А помните, была серия про то, как йогурт захватил мир? — внезапно подключается Позов. — В этом, как его… как называется… — Любовь, смерть и роботы, — подсказывает Шевелев. — Да-да-да! Там. Вот, может, тут та же тема, но с борщом. — Прикиньте, поднимемся на стену, а за ней море борща, — хихикает Заяц. Горох мечтательно улыбается: — Было бы славно. Антон это умиление не разделяет. Мысль, что стена может оказаться и не стеной вовсе, а дамбой, приносит только какую-то первобытную животную тревогу, и никакого интереса. Там, за этим бетонным барьером, явно располагается что-то настолько опасное, что правительство города не поскупилось на строительство огромного бетонного забора — а они маршируют навстречу этой опасности так бодро, будто это поход в пионерском лагере. Кажется, надежду найти ответы среди предметов быта все более-менее к третьему дню оставили. Нашли несколько невключающихся компов, с которыми Антон ничего не смог сделать, пополнили коллекцию интересных по конструкции, но совершенно мёртвых телефонов, ткнулись в значительное количество запертых дверей. Стас тогда пошутил, что им в команду надо было слесаря добавить. А Антон подумал, что рад, что эти двери закрыты. Значит, у людей было время запереть их, когда они уезжали. Значит, этот город превратился в значительно меньшее по масштабам кладбище, чем мог бы быть. — А какой… какой у нас план, когда мы дойдём до стены? — осторожно интересуется Олеся. — Может, я прослушала? Она всё ещё в своей широкополой шляпе, и вместе с Антоном и его пляжной сумкой они выглядят как затерянные во времени туристы. — В стене должны быть ворота, — начинает рассуждать Макс и галантно подаёт ей руку, чтобы помочь переступить через трещину в асфальте. Олеся руку берёт, но ответ не принимает: — А они открыты будут, эти ворота? Какой смысл строить огромную стену и держать ворота открытыми? — Да плевать, если честно, какие они там будут, — фыркает Маша. — Мы их открывать в любом случае не будем. — Почему? — вклинивается кто-то. — Ну откроешь, а за ними стая саблезубых макак! — Или море борща, — напоминает Горох. — Или море борща, — соглашается Маша так, будто на курсах по выживанию они этот сценарий тоже отрабатывали. — Или зомби, — бурчит себе под нос Стас, но его реплика остаётся без внимания. — Я, в общем, про то, — Маша сдувает с лица выбившуюся светлую прядь и останавливается, пристально вглядываясь в горизонт, — что единственный безопасный способ узнать, что за стеной — это подняться на стену и посмотреть сверху. Всё как завещали средневековые замки. — В средневековых замках стены были не по сто метров или сколько там вообще, — морщится доктор Позов. — Вдруг у вас от подъёма сердечки поотказывают? — Мы же проходили медосмотр перед миссией, — чешет нос Стас. — Все должны быть здоровые. Дима морщится ещё сильнее и отмахивается: — Ага, да, и никто прям в своей анкете не напиздел ни про что. Конечно. Матвиенко поднимает руку и драматично вытирает пот со лба: — Чур я в очереди на инфаркт первым, а то я тут помогаю тащить наши рационы, и чёт мы всё едим, едим, а сумка только тяжелее становится. — Это потому, что я кое-что умыкнул по пути интересненькое, — признаётся Горох. — Пока интригу рушить не буду, но, когда будем праздновать завершение миссии, вы меня поблагодарите ещё. — Что же это может быть такое, ума не приложу, — саркастично отзывается второй Серёжа и встряхивает рюкзак, из которого доносится красноречивый звон. — Блядь, я надеюсь, это лимонад крем-сода, потому что, если я тащу алкашку, которую я даже не пью, я тебя угандошу. — Не ссорьтесь, — цыкает на него Позов. — Давайте сосредоточимся на том, чтобы вообще разобраться с этим заданием, а то так и не будет повода ничего праздновать. Антон про себя думает, что праздновать нужно будет, если они вообще переживут подъём на эту чёртову стену. Несмотря на то, что она теперь явственно видна с любой точки, даже если они меняют маршрут и выходят на другие улицы, приближается она мучительно медленно. Робкая надежда, что карабкаться вверх придётся завтра, держит Шастуна на плаву, но умирает, когда стена внезапно вырастает прямо перед ними, а солнце ещё высоко. — Вот знаете, я про сто метров говорил типа преувеличивая, но теперь мне кажется, что сильно её недооценил, — признаётся Дима и задирает голову. Вблизи она действительно кажется какой-то непомерно грандиозной, словно строили её не люди, а монструозно огромные инопланетяне, для которых такие масштабы были привычны. — Глупо было надеяться, что мы дойдём, и лестница прямо тут будет, да? — хмурится Маша, пытаясь разглядеть убегающие в стороны блоки бетона. Они кажутся бесконечными. — Может мы это, передохнём пока, а кто-то на разведку сходит? — предлагает явно выбившийся из сил Горох. — Поддерживаю, — активно кивает Матвиенко. И ещё до того, как получает от кого-либо подтверждение, сбрасывает рюкзак, удобно устраиваясь на близлежащем крыльце. — Ладно, — вздыхает Маша и вставляет в ухо наушник. — Привал полчаса, будьте на связи. На связи, говорю, будьте, я если найду подъём, не буду обратно к вам пиздовать! Арсений по-джентльменски вызывается отправиться на разведку с ней, и, не найдя поводов ему отказать, Маша соглашается. Оставив вещи, они выдвигаются исследовать правую сторону стены (Антону почему-то думается, что это юг, хотя с компасом он не сверялся), а остаток группы выдыхает, опуская сумки. Всё-таки, кажется, физподготовка в среднем у них не такая мощная, как была бы у военных. Вызвавшиеся в разведку Маша с Арсением, наверное, самые поджарые из присутствующих — ей потому что нужно в лесах от медведей убегать, а Арсений… чтобы в грайндере писать кому угодно и не бояться, что отошьют? Блин, ну вот опять, зачем Антон о нём думает, и тем более зачем думает о том, кому он пишет в грайндере, и насколько велика вероятность, что дрыщей с намечающимся пивным пузиком типа Антона он сразу отметает, а сам предпочитает таких же атлетичных Аполлонов, как он сам. Так. Хватит. Он ведь Антону даже не нравится, он Антона раздражает, просто это раздражение так контрастирует с той хуйнёй, которая, получается, уже вторую ночь происходит у них в палатке, что выгнать этого Надоедливого Мудака из своей головы не получается. — Интересно, тут было вообще солнце? — задумчиво тянет Гаус, запрокидывая голову. — А? — Антон с благодарностью выныривает из мыслей об Арсении и готов обсуждать сейчас что угодно. — Ну, в близлежащих домах. Прикинь, какую она тень отбрасывает, — поясняет Артём (господи, он всё это время был Артём, это же очевидно, как это можно было забыть?), кивая на стену. А что ему отвечать? Ну отбрасывает и отбрасывает. — Мария, вы в такой замечательной форме! Куда быстрее меня идёте, — раздаётся в наушнике. — Вам не нужно зажимать кнопку рации, если вы говорите со мной напряму… — доносится голос Маши, но глухой и далёкий, словно через чужой микрофон. Антон морщится. Арсений заполоняет собой пространство, даже когда его нет рядом. Вот зачем он это сейчас сделал? Чтобы заставить ревновать? Или убедить в том, что ему женщины нравятся? Или вообще — действительно случайно? — Тень… да, тень, наверное, везде. — мямлит Антон в ответ. — Никуда от неё не деться. Он тянется к уху, чтобы вытащить из него маленький чёрный наушник и больше никогда в жизни не слышать, как Арсений Попов отвратительно флиртует с женщинами, но уже покинув пределы уха, мини-рация вдруг вопит: — Есть! Нашли подъём! Сюда топайте! И вещи наши не забудьте. Кряхтя и тяжело вздыхая, группа поднимается с мест, на которые только успела опуститься. Ни у кого на лице не написано предвкушение подъёма по зубодробительно длинной лестнице — и Антон эту эмоцию разделяет. Если бы можно было разбить лагерь пораньше и начать подъём с утра… С другой стороны — а если там, наверху, лежат все ответы? И следующую ночь они смогут провести уже дома, в своих кроватях? Вообще, странно. Казалось бы, перед ними величайшая загадка человечества — его гибель, а Антон всё чаще ловит себя не на том, что ему страшно или любопытно, а на том, что хочет домой. Да-да, человечество погибло, очень грустно, у меня нет зарядки для этих телефонов — можно я пойду? Но кто бы ни решал их судьбу, это явно не Наталья Александровна, которая отпускала с уроков пораньше, и единственный путь из — через. Подъём, который обнаружили Маша с Арсением, оказывается довольно близко — наверное, и километра не проходит, как впереди появляются две тёмные фигурки, которые машут им с площадки уходящей вверх металлической лестницы. Лестница, правда, странная — начинаясь на уровне земли, она вьётся несколько пролётов, а затем резко заканчивается. Судя по тёмному прямоугольнику двери, который виднеется у верхней площадки, дальнейший подъём идёт внутри самой конструкции. Антон лестнице благодарен — вряд ли он бы хотел карабкаться на такую высоту и видеть, что остаётся внизу. — Я туда лезть не хочу, — озвучивает его мысли Позов. — Высоко. — Да тут метров десять всего, — отмахивается Серёжа Главный По Крысам, Которых Тут Нет. Дима смотрит на него, как на дурака: — Ты же понимаешь, что в стене лестница ещё выше? — И её ты тоже боишься? — не понимает Сергей. — Я всего боюсь, что высокое, — бурчит себе под нос доктор. — Может я это, внизу вас подожду? Это предложение вызывает волну протеста со всех сторон: — Ты чё, ёбнулся? — И не узнаешь, что там? — А если кому-то помощь нужна будет? — А если тебе помощь нужна будет? — Нет, разделяться нельзя. — Это же не трэвел-шоу какое-то, чтобы сливаться вот так! Гомон прерывает радостный крик Арсения: — Ну чего вы там, поднимаетесь или письки мять будете? — Правильно говорить «сиськи», — теряется Шевелев. — С этим у нас в команде дефицит, — фыркает Арсений. Реакцию Маши не видно, а вот Олеся закатывает глаза. Затем поправляет поля шляпы и уверенно двигается к лестнице. — Пошли, — Антон хлопает Позова по спине, поддерживая, но ладонь не отпускает, продолжая мягко подталкивать Диму вперёд. — Пока он там не начал… письки мять… Лестница заслуживает уважение за то, что пережила апокалипсис, но не доверие. Идти по ней всей толпой кажется самоубийственным, поэтому подниматься начинают по очереди — и только после того, как добравшиеся до верхушки убеждаются, что дверь хотя бы не заварена намертво. Чтобы открыть её, требуются групповые усилия, за которыми Антон наблюдает с земли, он в негласный клуб качков этого отряда не входит. За дверью темно и таинственно, а подниматься шатко и всё-таки страшно. Чтобы не бояться самому, Антон себя назначает ответственным за транспортировку Димы — так всегда работает, что легче собраться, когда нужно за кого-то отвечать, когда приходится брать на себя роль ответственного взрослого. — Если честно, если мы поднимемся, а там море борща, я тоже в восторге не буду, — бухтит Позов. — Я плавать не умею, так что водных пространств тоже, ну, опасаюсь. — Это не водное пространство, а борщевое, — протестует Антон. — И борщ солёный, в нём сложнее утонуть. За картошечку можно удержаться ещё. — Надеюсь, не придётся, — напряжённо улыбается Дима. Первым, что бросается в глаза, нет, скорее, в нос, когда они ныряют в холодное пространство внутри стены, является пыль и запах ржавчины. — Лифт, — с тоской констатирует Горох, глядя на аккуратную кабинку, не подающую признаков жизни. — Не поедет, — вздыхает Олеся, глядя, как её избранник хнычет, прислонившись к закрытым дверям. Вокруг сетчатой шахты лифта змейкой вьётся такая же металлическая лестница, как была снаружи, только чуть более прочной конструкции — по крайней мере, так кажется на вид. Вот она убегает вверх до самого края стены. — Может тут есть, ну, запасной генератор какой-нибудь? — цепляется за надежду Максим. — И можно доехать, а не пешком пилить? — Скорее, сорваться и разбиться, — морщится Самый Серьёзный Из Серёж Шевелев. — Или прикинь, застрянешь, а кого вызывать, чтобы достали? — подхватывает Серёжа Повеселее Горох. — Кто ж знал, что кроме слесаря нам в отряд ещё и лифтотехник нужен, — хихикает Совсем Расслабленный Серёжа Матвиенко. — Пойдёмте уже, чего время тянуть, — вздыхает Олеся и первой стартует подъём. Ей, конечно, легко, их палатку несёт Заяц, никаких особых чемоданчиков с инструментами у неё нет, идёт себе налегке. Наверное, ещё и натренировалась в зале на этом своём тренажёре, где, ну, шагают вот так вот. По Антону вон сразу видно, что он не то что название этого тренажёра не вспомнит, он и в глаза его не видел никогда — дыхание сбивается после третьего пролёта. А вверх уходит кажущаяся бесконечной спираль лестницы. — Я передумал, — пыхтит рядом Позов на седьмом пролёте, — я не высоты больше всего боюсь. Я боюсь помереть тут от инфаркта. — Ну мы же сделаем привал, да? — с надеждой уточняет Антон не у кого-то конкретного, а у мельтешащей перед глазами людской массы. — После привала ещё тяжелее идти дальше, — доносится сверху голос Маши. Но она же первой сдаётся на пролёте, который Антон уже не может сосчитать — знает только, что она ушла вперёд и, наверное, быстрее выбилась из сил. Начинавший в хвосте Антон чувствует себя коварной черепахой из гонки с зайцем, когда этого самого Зайца, быстро выдохшегося и усевшегося прямо на пол, обгоняет на повороте. Подъём превращается в какой-то чудовищный вертикальный марафон, в котором бодрая толпа разбивается на страдающих в разных точках лестницы одиночек. Открывается второе дыхание, потом закрывается, открывается третье и схлопывается почти мгновенно, зато четвёртое держится подольше. Когда Антон равняется с Арсением, тот цокает языком: — Хорошо да, когда палатку за тебя тащат? — С радостью потащу её сам, — блефует Антон, — если и я в спальнике спать буду. — Мне казалось, у вас там с вашим тигром уже всё серьёзно, — фыркает Арсений. — Не претендую на то, чтобы разбивать семью. Антон сжимает губы. Не хватало ещё улыбаться шуткам этого додика. Набрать темп и драматично уйти вперёд не получается — ноги и текущий-то темп еле держат. Замедляться тоже опасно — вдруг тело, расслабившись, совсем откажется двигаться? Поэтому Антон неловко висит рядом с Арсением, не убегая, и не останавливаясь. Захочет — пусть сам темп меняет. Но Арсений почему-то не хочет. Он идёт, кидая на Антона загадочные взгляды, но при этом картинно молчит. Прям раздражающе так молчит, с доёбом. Очень некомфортно. — Что? — не выдерживает Антон. Арсений пожимает плечами: — Ничего? Я молчал. Молчал он, ага. Что-то как-то громко молчал, выходит. И откуда берутся такие люди, что рядом с ними как на иголках? Вон с остальными ребятами Антон себя чувствует более-менее комфортно уже, но именно с соседом по палатке почему-то так не подфартило. Кстати, может, это всё потому, что они соседи по палатке? Когда Антону было одиннадцать, он с лучшим другом Саньком ездил в спортивный лагерь и жил в одной комнате — это их многолетнюю (с детского сада!) дружбу с Саньком чуть не разрушило до основания, и ведь хрен знает, почему так. Но Шастун с тех пор уяснил, что заселиться с друзьями в одну комнату в общаге или в отпуск вместе поехать — это ловушка, в которую он больше не попадётся. С другой стороны, они с Арсением и не друзья, так, коллеги по спасению мира. Которые спят вместе. — А где наш акрофоб? — вдруг интересуется Арсений, вырывая Антона из мыслей о том, к кому в палатку можно напроситься. — Кто? — морщится Шастун. — Это человек, который боится высоты, — почти не снисходительно поясняет Почти Не Снисходительный Мудак. — Дима. Врач. Антон замедляется и вглядывается в оставшиеся внизу пролёты через шахту лифта. По беспорядочно мотыляющимся точкам света вверху и внизу видно, в насколько разных ритмах двигаются обладатели фонариков. Какой из них принадлежит Позову? — Дима? — неуверенно зовёт Антон. Его голос эхом отскакивает от бетонных стен. — Кто-нибудь видит Позова? — подключается Арсений. Ответа нет, но фонарики озадаченно переглядываются. — Твою мать, — стиснув зубы, рычит Антон и начинает спускаться. — Ты что, ёбнулся? — кричит Арсений ему в спину. — Потом опять подниматься будешь? Антон мотает головой: — Я взял на себя ответственность и проебался. Значит, я должен убедиться, что с ним всё в порядке. За спиной раздаётся красноречивый вздох, явно дающий понять, какого мнения Арсений об умственных способностях собеседника, а потом — шаги. Антон оборачивается через плечо и с удивлением обнаруживает, что Арсений шагает за ним. — Если он отключился, ты один его не донесёшь, — нехотя поясняет Арсений, и Антон, если бы мог, выбрал бы не испытывать к нему признательность. Но не может. Навстречу плывут удивлённые и обеспокоенные лица поднимающихся — каждого из них Антон спрашивает, не видели ли они Диму, но Шевелев отвечает, что не смотрел по сторонам, а Стас и Гаус говорят, что последний раз видели его ещё на улице. Матерясь себе под нос, Антон заплетающимися ногами шагает вниз. Оступается не единожды — в первый раз его за воротник ловит проходящий мимо Заяц, а во второй — хватает за локоть Арсений. — Тише, тише, вас двоих я не унесу, — шепчет он и отпускает руку Антона, убедившись, что тот снова крепко стоит на ногах. Антон считает фонарики — три было над головой, пять они прошли. Один остаётся неподвижно светить в одну точку несколькими пролётами ниже. Не в самом низу и на том спасибо. Но сердце неприятно тянет от того, что луч замер и не двигается. — Дима-а? Дим? — пытается докричаться Антон, но ответа нет. А что, если они дойдут, а там просто фонарик лежит, и никакого Позова нет? Что, если вот сейчас, на этой ужасной SCP-087 лестнице они узнают, что они здесь не одни? Во рту пересыхает то ли от страха, то ли от этого бесконечного спускоподъёма. Но Антон переступает через несколько ступенек сразу, не обращая на это внимания. Луч света выхватывает какую-то тёмную массу у стены, и Антон не сразу понимает, что это рюкзак, на лямках которого повис обмякший Дима — как будто он забился в уголочек и решил прилечь отдохнуть прямо на ходу. Блядь. Антон кидается к нему и неуклюже машет руками в попытке понять, с чего начать. Положить его горизонтально? Проверить пульс? Похлопать по щекам? И почему из всех людей в команде это должно было произойти именно с доктором. Пока Антон паникует, Арсений мягко, но уверенно отодвигает его в сторону и прикладывает пальцы к шее Позова. — Живой, — коротко констатирует Арсений. — Аптечка. Нашатырь. Живо! Антон повинуется, не задумываясь — так даже лучше, когда решения принимает кто-то другой. Аптечка находится на самом верху Диминого рюкзака, и, открыв её, Антон на долю секунды поражается количеству препаратов — как будто собиравшие её ожидали, что у всех разом начнётся запор, диарея, кашель, все виды боли, изжога, сепсис и беременность. Кажется, здесь есть всё, но не нашатырный спирт. Видя, что поиски затягиваются, Арсений принимается хлопать пациента по щекам, но сам ворчит: — Там должно быть написано «нашатырный спирт» или «аммиак», что сложного? — Не используется сейчас нашатырь при… при потере сознания, — внезапно подаёт голос Дима. — Вызывает ожог… слизистых… — Слышь ты, умник, сам себя в сознание приводи в следующий раз тогда, — хмурится Антон, но тут же смягчается. — Что случилось-то? — Посмотрел вниз, — грустно вздыхает Позов. — Голова закружилась… и оп. — И оп, — передразнивает Антон. — А нахуя смотрел? — Интересно было, — пожимает плечами Дима. — Больше не интересно? — усмехается Арсений. — Больше не интересно. Вдвоём Позова поставить на ноги и правда легче. Антон забирает у него рюкзак и перехватывает его под правое плечо, а Арсению достаётся левое. — Да я могу идти, мужики, всё нормально, — вяло сопротивляется Дима. — Щас бы только свежего воздуха… — Свежий воздух наверху, — кряхтит Арсений, пытаясь вписаться в поворот лестницы. — Давай, быстрее дойдём — быстрее это всё закончится. Антон не уточняет, что он имеет в виду — плохое самочувствие Позова, подъём или миссию целиком. Но так или иначе, есть надежда, что все эти три злоключения придут к завершению в одной точке. Только вот добраться до неё не то чтобы легко. Если первый раз Антон шёл почти налегке (он не думал о своём чемодане и сумке с одеялом как о «налегке» тогда, но очень даже думает так сейчас), то теперь добавившиеся рюкзак и Позов, умноженные на боль в мышцах и усталость, увеличивают уровень сложности сразу до кошмарного. Висящий у шеи наушник что-то бормочет, и Шастун уличает момент передышки, чтобы освободить руку и вставить его в ухо. — У вас там всё в порядке? — интересуется голос Стаса в наушнике. — Все живы? — Все живы, — отзывается Антон и надеется, что одышка ответит за него на незаданный вопрос, нужна ли им помощь. — Позова нашли, поднимаемся. — Отлично. У нас большинство поднялось, ждём вас. Тут дверь наружу, пока будем искать, как её открыть. — Принял, — хрипит Антон. На этой стадии его утешит, только если за дверью окажется массажное кресло… нет, целый спа-салон с массажистками, курочкой и кинотеатром. Ну или хотя бы что-то мягкое, где можно будет лечь. Сверху раздаётся отдалённая ругань и звуки ударов по металлу. Сбоку раздаётся сопение Позова, который определённо очухался, но не хочет в этом признаваться, чтобы его не переставали тащить по ступенькам дальше. Когда Антону кажется, что он совершенно точно уже больше не может, что у него сейчас откажут ноги, руки, спина, сердце и почки за компанию, лестница наконец-то заканчивается и выпускает их на ровную площадку перед одинокой открытой дверью. Стас размашисто хлопает его по плечу, поздравляя с подъёмом, а Шастун от этого чуть кубарем не катится по ступенькам обратно вниз — настолько ноги не хотят держаться. — Чё… т-там? — прерывисто интересуется Арсений, кивая на дверь. — Тут ещё одна дверь! — хохочет Маша откуда-то с другой стороны. Антон заглядывает внутрь и к своему разочарованию не видит там никакого спа-салона. Больше всего похоже, что это помещение выполняло роль какого-то технического: пара столов, ряд неработающих мониторов, лежанка с истлевшим покрывалом. — Сторожка есть, а сторожа нет, — вздыхает Матвиенко и мгновенно располагается на скрипучей тахте с блаженным лицом. Маша тем временем разбирается с последним замком и берётся за ручку, но открывать дверь не спешит. — Ну что, господа, мы готовы? Группа неуверенно переглядывается, но в основном на лицах написана усталость, а не страх будущего. — Го, — командует Стас, и Маша дёргает за ручку. Оранжевый закатный свет заливает сторожку, и Маша ныряет в него, выходя на улицу. Цепочкой, по одному, остальные следуют за ней, но из-за двери не несутся ни вопли ужаса, ни крики восторга. Тоже нырнув в дверной проём, Антон обнаруживает себя, как и ожидалось, на вершине огромной стены, где ветер треплет волосы и шумит в ушах. За ограждающей сеткой с одной стороны раскинулся в предсумеречной дымке покинутый город, пустой и безжизненный. С другой стороны его полнейшим антиподом в закатных лучах плещется море зелени — огромные узорчатые листья, шапки белых цветов, почти достигающие края стены. Исполинский лес простирается до самого горизонта туда, где раньше, как Антону казалось, были маленькие городки, деревушки и дачные посёлки. И каждый выходящий на стену замирает, встречаясь взглядом с этими внезапными джунглями. — Я ошибся на четыре буквы, — отстранённо замечает Максим. — Борщ… — …евик, — безрадостно дополняет Горох. Антон закрывает глаза, трёт их и открывает снова, чтобы убедиться: всё, что не огорожено стеной, действительно покрыто нескончаемым океаном борщевика.