Армагеддон Сосновского

— Это плохо? — подаёт голос Олеся, нарушая затянувшееся молчание. — Ты не знаешь про борщевик? — удивлённо уточняет Маша. — Ну давайте предположим, что знаю, просто сейчас забыла. Стас откашливается: — Борщевик Сос… — Блядь, Сосновский! Точно! — Заяц перебивает его тем, что с размаху шлёпает себя по лбу. — А я всё думал, причём он тут! — А это кто? — хлопает ресницами Олеся. — Борщевик Сосновского, — с нажимом повторяет Стас. — Это вид борщевика, который открыли в середине двадцатого века и начали активно использовать как кормовую культуру, чтобы кормить коров. — А теперь коровы кормят его, — мрачно вклинивается Горох. — И чего с ним не так? — продолжает допытываться Олеся. — Ну во-первых, его сок при попадании на кожу вызывает дикие просто фотоожоги, — поясняет Позов. — Теперь, кстати, понятно, почему в «Отпускнице» был такой ассортимент. — А во-вторых, — всё пытается заполучить власть над повествованием Стас, — это оказалась дико инвазивная культура, невероятно живучий сорняк, от которого очень сложно избавиться. И кормить им никого не стали в результате — просто на свою голову насажали везде растение, которое захватывает всё, что видит. — Видит?! — ужасается Олеся. — Образно. Всё, до чего дотягивается, — поясняет Шеминов. — Никогда не понимала, нахрена этому Сосновскому надо было такое выводить, — ворчит Маша, подходя к сетке вплотную. — Не выводить, а открывать, — вмешивается Заяц. — Да и не Сосновскому, по-моему, — вздыхает Стас. — Если мне память не изменяет, это его ученица открыла, просто в его честь назвала. Типа как подарок. Дмитрий Иванович Сосновский это вроде как рок-звезда от мира ботаники. — Охуенный подарок, — хохочет Матвиенко. — Дорогой, я назвала в твою честь армагеддон! Антон ёжится от забирающегося под рубашку холодного ветра. Или от мыслей про то, как безобидное открытие травки для скота привело вот к этому. — Ну это, кстати, ещё вопрос, как вот это всё, — Позов обводит рукой лес перед собой, — привело к концу света. Борщевик, который я помню, рос у бабушки на даче за полем и был, ну, метра три высотой. — Мутации, — пожимает плечами Стас. — Ну хорошо, а бомбу на город тоже борщевик скинул? — не унимается Дима. — Не бьётся! — Да отлично всё бьётся, — вдруг подаёт голос Арсений, который до этого в дискуссию не вступал. — Борщевик мутирует, становится агрессивнее и опаснее, захватывает пастбища, поля, леса. Все ресурсы уходят на борьбу с ним, а еды становится всё меньше. Результат — старая добрая война за ресурсы. А борщевик это так… повод. Антон вглядывается в простирающиеся до горизонта гигантские зонтики. На даче в Воронеже эти ребята выглядели безобидно, как очень большой укроп. Пацаны играли с ними даже. А в этом времени их, выходит, боялись настолько, что выстроили целую огромную стену и запретили все парки, лишь бы борщевик не забрался внутрь города? — Так мы, ну… разгадали эту загадку, выходит? — робко вклинивается Шевелев. — Конец света вызвал борщевик, чтобы это предотвратить, нужно не позволить ему мутировать или чего там. Миссия… выполнена? У Антона внутри странный винегрет из чувств. С одной стороны, они и правда как будто справились — если опустить, что бездумный дрон мог справиться с это работой за несколько часов, а не за три дня. Надо бы радоваться скорому возвращению домой, но в голове никак не могут устаканится мысли: а что стало с людьми? Их эвакуировали перед ударом? Куда? Остались ли выжившие? Может, человечество оставило всю эту историю позади и сейчас успешно живёт в капсулах под водой или на орбитальных станциях? — Интересно, — задумчиво чешет нос Гаус, — а мы уже остались в истории? Спасли мир? Про нас же в газетах написать должны. Если не в учебниках. — Мы ещё ничего не изменили, — возражает Маша. — Ну-у, это как посмотреть, мы же свою миссию выполнили, а там уже работа других людей, — пожимает плечами Артём. — Знаете, что, — вмешивается Стас. — А вот плевать, что там в учебниках, потому что мы же знаем, что мы спасли мир, правильно? Так может, ну, отпразднуем, как полагается? Серёж, что у тебя там в рюкзаке звенело? Доставай! Если сложить два и два, догадаться оказывается несложно, что где-то в церковной подсобке Горох обнаружил несколько бутылок Кагора. Благодаря им разбитие лагеря проходит намного живее и веселее. Палатки решают ставить прямо на стене — в сторожке всё равно всем места не хватит, а спускаться по бесконечной лестнице никто не хочет. Да и вид тут поприятнее будет. Глядя на закат, Антон кутается в своего ставшего родным тигра (интересно, когда они вернутся, одеяло вернётся вместе с ним? его разрешат оставить на память или велят уничтожить как контрабанду из будущего?) и слушает ленивые споры о том, есть ли у вина срок годности. Ощущение как в конце лагерной смены: и хорошо, и немного печально, и с ребятами прощаться не хочется, но вместе с тем знаешь, что, когда вы вернётесь домой, никто никому писать не будет. Перед носом появляется бутылка с вином, а только затем человек, её держащий. Антон протягивает руку и делает щедрый глоток, морщится — кислятина. — Ужас какой, какого оно года? Арсений опускается на пол рядом, нагло садясь на часть одеяла: — Две тысячи семидесятого. — И что они, разучились делать вино в две тысячи семидесятом? — Я думаю, оно испортилось, — пожимает плечами Арсений. — Горечь не почувствовал? Антон снова делает глоток и снова морщится — и чего он ожидал? Всё ещё отвратительно. Арсений не сообщает, зачем пришёл, но так как он принёс отвратительно кислый алкоголь, прогонять его со своего одеяла Антон не спешит. Они оба какое-то время наблюдают, как Горох с Машей спорят, делать из последних запасов воды чай (потому что миссия очевидно закончилась и больше запасы экономить не надо) или приберечь их (потому что они всё ещё не вернулись домой, и рано разбрасываться ресурсами). — Спасибо, что с Димой помог, — мямлит Антон, просто чтобы не сидеть и не молчать как два дурака. — Я этого не ожидал. — Почему не ожидал? — удивляется Арсений. — Я что, чем-то заслужил образ человека, который бросит другого в беде? — Ну не прям так, — смеётся Антон. — Но первое впечатление о тебе у меня было, что ты вечно всем недовольный мудак. Ворчишь, людей из палатки выгоняешь… Непонятно, это два глотка вина расслабили его достаточно, чтобы начать бросаться в людей правдой, или близость расставания такие трюки выделывает. — Да не выгонял я тебя из палатки, — возмущается Арсений. — Я дал тебе выбор, там были разные варианты, ты сам выбрал… — Нет, — мотает головой Антон. — Нет, давай без вот этого вот газлайтинга, ты предложил подрочить друг другу, чтобы я смутился, и… Арсений поджимает губы. — А, ну да, я же не мог предложить подрочить друг другу, чтобы реально подрочить друг другу. Ну конечно, легко стоять на своём, когда теперь уже ничего не докажешь! Мимо проходят хихикающие Олеся с Зайцем, и Антон выжидает, пока они окажутся достаточно далеко, чтобы прошипеть: — И что, часто ты гетеросексуальным мужикам подрочить предлагаешь ни с того ни с сего? — Во-первых, да, и большинство соглашается. Во-вторых, ты же это не про себя? В его голосе звучит такое искреннее возмущение, что Антон себя тоже чувствует возмущённым, хотя чисто номинально права на это не имеет. Более точная формулировка была бы «мужикам, об ориентации которых ничего не знаешь», но Арсений и с этим готов поспорить: — Не начинай. Даже не начинай. Антон Андреевич Шастун. Антоха. Тоха. Шаст. Бэбигёрл. От тебя несёт бисексуальностью за километр. В костюме было не очень понятно, но как только ты его снял, я увидел внутри человека, который, когда «Мумию» смотрел, не мог определиться между Бренданом Фрейзером и Рейчел Вайс. — А как между ними можно определиться?! — ворчит Антон и смущённо отворачивается, чтобы сделать ещё глоток. — Да я без наезда, — вдруг идёт на попятную Арсений. — Просто говорю, что, ну… мне показалось забавным, что так вышло. Что нас таких тут два. Я не думал, что тебя это прям так смутит. Извини, наверное. Наверное! Может быть, но не точно, ага. Самое странное, что Антон и сам не знает, почему Арсений так на него действует. Или дело не в Арсении, а в обстоятельствах, в которых они встретились? Если бы они нашли друг друга глазами на танцполе гей-клуба, всё, наверное, было бы по-другому. Там Антон умеет не просто отключать голову, а снимать её с плеч и убирать в рюкзак. Быть какой-то другой версией себя, альтер-эго, крутым анонимным музыкантом, под треки которого все танцуют, но не узнают автора в лицо. Тут он слишком Антон. Неуверенный, стесняющийся и чувствующий себя не на своём месте. Слишком настоящий. — Я почему-то автоматически подумал, что все к этому так же легко относятся, как я, — негромко продолжает Арсений. — Мне надо было предположить, что ты в шкафу, или что у тебя ещё мало опыта. — У меня мало опыта?! — возмущается Антон так громко, что сразу несколько голов поворачивается к нему, и приходится продолжить, не сбавляя громкость. — Да я с компьютерами шесть лет вожусь! Или шестьдесят вообще, если считать, какой сейчас год. Арсений прыскает от смеха. — Ничего у меня не мало опыта, — шипит Антон уже тише, почти ему в ухо. — Я, может, просто не дрочу кому попало. Арсений ничего не отвечает — просто осторожно забирает у него бутылку, делает глоток и улыбается. У него получается как-то самоуверенно, но всё равно настолько притягательно, что взгляд не оторвать. Медленно, показательно, Арсений отцепляет с куртки камеру и кладёт её на бетон рядом с собой. Затем поднимается на ноги, потягивается и направляется к сторожке. Антон держится четыре секунды, прежде чем выпутаться из одеяла, поспешно кинуть на него свою камеру и направиться следом. Да какого хуя. Это как курортный роман, только в будущем — кто ещё сможет таким похвастать? Вот именно, никто. Антон уверен, что одной двери будет достаточно, чтобы никто их не нашёл, но Арсений мотает головой и, перехватив его за запястье, тащит на лестницу. Здесь темно и тихо, и Антон чувствует, как бегут по спине мурашки, когда его прижимают спиной к дверям лифта. — Что там было про кого попало? — мстительно уточняет Арсений, запуская руки ему под рубашку. — Вот он, Недовольный Мудак, которого я знаю, — усмехается Антон в ответ и скользит пальцами в чужие волосы. Он может выпендриваться сколько угодно, но ощущение близости, ощущение другого человека рядом — это то, по чему он так сильно скучал и то, от чего так сносит голову сейчас. Арсений не пытается его поцеловать, но его горячего дыхания на шее и уверенной ладони, гладящей пах, достаточно, чтобы Антон ткнулся лбом ему в плечо и промычал что-то невразумительное. Каждый шорох и каждый вдох отскакивают от бетонных стен, отражаются, наполняют лестницу свидетельствами чужой близости. Арсений тычется лицом Антону в шею, и нос у него холодный. Арсений запускает руку Антону в штаны, и пальцы у него тёплые. Парадокс. Невольно верится во все те мириады гетеросексуальных мужчин, которые не могут перед ним устоять, потому что Антон эти три дня провёл, считая Арсения последним мудаком, а сейчас всё равно тает в его руках, как мороженое. Особенно, когда ему на ухо шепчут: — Единственное, что останавливает меня от того, чтобы взять у тебя в рот прямо сейчас — это то, что я наверняка знаю, что ты не мылся три дня. — Не больно-то и хотелось, — врёт Антон. На самом деле, прямо сейчас ему хочется всего и сразу, и три дня без душа не остановили бы его, если бы кто-то не сакцентрировал на этом внимание. Но нет так нет, уговор всё равно был только на дрочку. Антон слепо шарит рукой перед собой, пока Арсений не перехватывает его ладонь и не помогает, уверенно пихая её к себе в штаны. От ощущения горячего, и твёрдого, и влажного в ладони сладко тянет в районе живота и сладко стонет в районе уха. Антон самодовольно улыбается в темноту — приятно осознавать, что не он один истосковался по человеческим прикосновениям, и не он один бессовестно получает удовольствие от происходящего. Простые мелочи: тепло дыхания, ощущение кожи под пальцами и пальцев на коже, крепкая и умелая ладонь, сжимающая член, щекочущие скулу волосы — складываются в сумму большой горячей волны, которая почти сбивает Антона с ног и, накатив, оставляет его с шумом в ушах и звёздами перед глазами. Арсений требовательно тычется в руку, словно боится, что о нём забудут, но как о нём забыть? Как о нём забыть, когда Арсений — такое незабываемое природное явление, холодное и горячее, и уверенное, и мягкое, и пульсирующее, и липкое… Привалившись спиной к решётке, в крепости которой даже не уверен, Антон хрипло дышит и наслаждается звуком второго хриплого дыхания рядом. Шум прибоя в ушах медленно отступает, временное помутнение рассудка проходит. Антон вытирает руку о штанину, и Арсений повторяет за ним движение, тоже вытирая руку о его штанину. Козёл. — Увидимся в палатке, — шепчет он вместо прощания и, судя по всему, пытается таинственно раствориться в темноте. Судя по всему — это потому, что у него нихрена не выходит. Открыв дверь в сторожку, Арсений тут же закрывает её со скоростью света и остаётся стоять на лестничной площадке. — Что? — шёпотом интересуется Антон. — Там кто-то трахается, — так же шёпотом отвечает Арсений. — По-моему, эти, которые вместе. — Блин, неловко, — соглашается Антон. — Там никак не проскользнуть? Темнота немного шевелится, как будто Арсений мотает головой, а потом понимает, что его не видно, и дублирует вербально: — Неа. Ха, а ведь хотел слиться побыстрее. Лошара. Антон опускается на верхнюю ступеньку чудовищной лестницы и чувствует, как Арсений садится рядом. Он ничего не говорит, но его бок приятно греет. Теперь, когда они оба молчат, и не отвлекаются на другие вещи, прекрасно слышно, как лежанка ритмично стучит о стену. Наверное, это было бы очень неловко и даже немного возбуждающе, если бы не тот факт, что они сами минуту назад дрочили друг другу прямо здесь же. — Нас же вернут назад? — вдруг спрашивает Арсений у темноты. Он звучит неожиданно по-человечески и уязвимо, и тем страннее это слышать под аккомпанемент чужого секса. Антон поджимает губы. Не хочется верить, что он сам был просто временным отвлечением, чтобы позволить Арсению не думать о том, что его пугает. Но похоже на правду. — Вернут, конечно, — выдыхает Антон. — Как иначе. — Как они вернут нас? — настаивает Арсений. — Они с нами не связывались всё это время. Антон качает головой: — Я думаю, им просто нужно время, чтобы всё настроить. Знаешь, вот эти все передвижения земли, там, астрономические вычисления. Я думаю, знаешь, мы утром проснёмся и всё прояснится. Антон сам за эту мысль держится, как за спасительную верёвочку. Держится за неё, пока они ждут на ступеньках, и когда ритмичный стук заканчивается, и когда они прокрадываются к своей палатке. Держится за неё, когда заворачивается в одеяло с тигром, и когда засыпает. Но только утром, когда Антон просыпается, убеждать себя, что всё вот-вот прояснится, больше не получается. Снаружи серо и пасмурно, вчерашнее веселье рассыпается трухой, превращаясь в сегодняшнее разочарование. А ещё очень, очень болит голова, и во рту сухо так, как не бывает от пары бокалов вина. Кажется, в споре про то, может ли вино испортиться, победили те, кто отвечал утвердительно. Антон вылезает в холодное блёклое утро из тепла палатки и не очень понимает, зачем он это сделал. Разве… разве они не нашли ответ? Разве их не должны были вернуть назад? И что им делать сейчас — просто сидеть и ждать инструкций? Настроения в лагере примерно такие же — нет вчерашней оживлённой суеты, нет бодрого оптимизма, всех разом словно окунули в одну большую лужу растерянности. Умножь это на массовое отравление испорченным вином, и получишь мораль отряда на уровне настолько низком, что Марианская впадина покажется тарелкой. Получая паёк, Антон напряжённо сверлит взглядом почти пустую сумку, которая когда-то ломилась от ровных рядов пачек. Что ж, наверное, ему только казалось, что еды у них навалом — если умножить десяток человек на три дня пути, начинаешь даже удивляться, как им хватало воды и еды до сих пор. Антон понуро усаживается у горелки жевать свою грустную сухую лапшу, но вкуса не чувствует — то ли, потому что специи не высыпал, то ли, потому что сложно почувствовать что-то за давящим ощущением тревоги. — Очевидно, мы не дома, — Стас начинает разговор, который никто не хочет начинать, и Шастун ему за это даже немного благодарен. — Вероятно, мы не до конца выполнили условия миссии? — мрачно предполагает чистящий ботинки влажной салфеткой, которой до этого явно чистили лицо и тело, Шевелев. — В чём ещё может быть причина? — Сказали определить причину конца света — мы определили, — раздражённо кидает Заяц. — Ты мне это говоришь? — Серёжа приподнимает бровь. — Я-то согласен. Но видимо, им нужно… я не знаю, больше информации? — А больше пайка они не собираются нам дослать? — включается в спор тоже недовольный с самого утра Горох. — И так хуйню какую-то дали, извините, ещё и недостаточно. Неприятное липкое молчание разливается по лагерю — никому не хочется думать о том, в какие условия их поставит нехватка еды. Должны же были быть какие-то расчёты, какая-то логика за всем этим? Можно было ставить запас консерв в каком-нибудь секретном месте и передать инструкцию? — Надо прям туда спускаться, — еле слышно шипит в висящем на шее наушнике, и Антон, засовывая его в ухо, поднимает удивлённый взгляд на фигуру в костюме химзащиты. Только не опять, блядь. Из наушника несётся голос Маши: — Ну чё вы так смотрите на меня? В городе голяк, мы все это видели. За стеной должны быть и вода, и еда, так что это уже не столько вопрос разведки, сколько вопрос выживания. — Я видел птицу, — вставляет Антон. — Два раза. — И не сказал? — возмущается Горох. — Два раза? — Сначала подумал, что мне показалось, а потом… отвлёкся. На стену. Гаус вздыхает: — Ну хорошо, значит, наш конец света не такой уж конец света, а скорее, конец человечества. — Спускаться как? — хмуро уточняет Стас. — Я тебя не слышу, — напоминает Маша и показывает на кнопку рации. — Как мы собираемся спускаться, говорю? — повторяет он раздражённо уже в микрофон. — Как пришли и искать ворота? Или тут есть верёвочная лестница на ту сторону? — Есть спуск, да. Арсений Сергеич нашёл, пока бегал. Ну конечно, он такой человек, который ещё и бегает по утрам, ну само собой. Арсений кивает: — В паре сотен метров отсюда есть лестница на ту сторону. Можем, конечно, и ворота поискать, но не факт, что у нас получится их открыть с нашим, — он кидает быстрый взгляд на Антона, — техническим оснащением. Пффф, вот уж в хакеры Шастун точно не нанимался, он заявлял, что битые винты умеет восстанавливать, про взлом обесточенных конструкций с непонятными интерфейсами разговора не было, так что доёб не засчитан. — И что, ты одна туда пойдёшь? На разведку? — хмурится Матвиенко. — А ты со мной хочешь в борщевик? — фыркает Маша. — Ну пошли. Одевайся. Щас по лесенке туда-обратно сгоняем. — Нет, действительно, а какой смысл человека одного отпускать? — вмешивается Дима. — Мы видим, что там есть растения, знаем, что есть животные. Может, даже хищники, кстати. Надо всем сразу тогда спускаться. Голоса сливаются в непонятный галдёж — кто-то хочет идти всей толпой, кто-то уверен в необходимости разведки. Маша всё это время стоит в своём душном костюме химзащиты и чувствует себя, наверное, как ребёнок, который уже оделся и ждёт в прихожей, пока соберётся мама. Когда спор почти начинает перерастать в драку, она делает шажок назад, потом ещё один. Убедившись, что никто не обращает на неё внимание, она взваливает на плечо небольшую сумку с, как можно предположить, самым необходимым, и просто топает дальше по стене. Антон наблюдает за тем, как уменьшается жёлтая фигурка и борется с желанием что-то сказать. Но собственного мнения о том, можно ли опытную выживальщицу отпускать одну на разведку, у него нет, да и вмешиваться не хочется, поэтому он молча жуёт свою лапшу, так и не привлекая ничьё внимание к тому, что объект спора давно свалил. — Потому что в момент, когда мы начнём разделяться, мы перемрём тут по одному! — надрывается Стас. — Конечно, давайте потратим последние силы на бессмысленное шляние по лесу толпой, — рычит Шевелев. — Это-то точно наши шансы на выживание увеличит! Антон тяжело вздыхает, отряхивается от крошек и отправляется собирать вещи под чудесный аккомпанемент грызни за спиной: — А отпускать одну женщину туда, где на неё может напасть кто угодно — нормально? — А причём тут то, что она женщина? — Ну давайте не будем притворяться, что одна худенькая девочка справится, если на неё нападёт медведь или толпа выживших. — Слышь, а ты, что ли, справишься? С медведем-то? — Давайте не будем недооценивать Машу, она всё-таки профессионал… — Да какой она профессионал, она блогерша, которая за донаты землянки копала на стримах. — И? А ты много землянок выкопал? Думаю, всё равно меньше, чем она. — Да я не говорю, что… — А что, что ты говоришь? — Мальчики, я всё-таки чувствую какой-то, ну, нехороший сексизм в этих словах, мне некомфортно. — Да не в сексизме дело! Кому угодно одному идти опасно! — Зато быстро. Чем больше человек, тем дольше возиться будут! — А мы что, куда-то торопимся? — Да! Торопимся не сдохнуть от голода! — От жажды быстрее умрём… — Тем более! Голова от этого лая только болит ещё сильнее, неужели им самим не больно быть такими громкими? — Слушайте, а прикольно тут, — внезапно раздаётся в наушнике. Стас оглядывается по сторонам и испуганно хватается за кнопку рации: — Где? Маша, ты где? — Вот спустилась почти, — бодро докладывает Маша. — Тут такой, знаете, тропический вайб… если не знать, что борщевик. — А кокосы-ананасы есть? — интересуется Горох тоже в наушнике и в жизни одновременно. — Конечно, — хохочет Маша. — Прямо на борщевике растут! Гроздьями! Несмотря на обескураженность, топившие за то, что одну её отпускать нельзя, не кидаются натягивать на себя костюмы, а просто неловко разбредаются собирать палатки в ускоренном темпе. Точнее, это относительно массового отравления вином темп ускоренный, относительно классической скорости сборов он всё ещё замедленный. Оно и понятно, куда торопиться? В неизвестность? В душный костюм? Антон так радовался, когда стало можно его снять, а теперь вот обратно забираться. Снова еле различать, кто где, и говорить только через рации, и терпеть без туалета. Кстати, надо сходить на дорожку. От идеи поссать со стены, как в «Игре престолов» Антон благоразумно воздерживается — мало ли потом из записей с их камер сделают документалку или реалити-шоу, и Шастуна массово отменят за какой-нибудь идиотский поступок. Щас такое на каждом шагу. Запихивая косоглазого тигра в пляжную сумку с надписью «Babygirl», Антон раздумывает о том, насколько эта миссия не похожа на то, что он себе представлял, когда записывался в темпоральные путешественники. Испорченное вино, дрочка на лестнице, нехватка палаток и пайков — балаган какой-то, а не задание по спасению мира. Нет, Антон не против веселиться даже в серьёзных ситуациях, просто впечатление складывается, что абсолютно все они как специалисты тут совершенно бесполезны: и компьютерщик без компьютеров, и повар без еды, и миколог без грибов, и уфолог без инопланетян. Для полноты картины осталось только узнать, что их доктор на самом деле стоматолог какой-нибудь, вообще класс будет. Лестница, которую нашёл бегающий по утрам Арсений, действительно оказывается недалеко, но у Антона от одного взгляда на неё голова кружится. Проржавевшая железная лесенка, прикрученная к стене, похожа на нечто, по чему всякие монтажники-высотники забираются на трубы. Спускаться по ней действительно быстрее, но и страшно — капец. — Я остаюсь здесь жить, — тоскливо заключает Позов, когда видит, как именно выглядит их предстоящий спуск. — Так, ну всех вместе она нас точно не выдержит, — вздыхает Гаус. — Это затянется. — Ты что, предлагаешь по одному прям спускаться? — хмурится Шевелев. — Это точно затянется. — Ну а иначе мы как залезем на неё, а она как отвалится, — разводит руками Артём. — Она и под мной одной скрипела! — радостно докладывает Маша. Отлично. Просто замечательно. Мало того что нужно сейчас спускаться по этой адской лестнице, пытаясь утащить на себе все свои вещи, так ещё и остальных ждать не пойми сколько. И всё в этом мерзком костюме, чтобы сок мутировавшего борщевика не разъел их живьём. Предсказуемо, спуск затягивается. Первым идёт неведомо почему взявший на себя роль лидера грибовед Стас, и пока он пыхтит, спускаясь вниз, Маша радостно перечисляет всю фауну, которую встретила за стенами: это птица, мышь и птица побольше. На ужин дюжине человек не хватит, но всё равно обнадёживает. Чтобы не оставаться наедине с неясной тревогой и мыслями о том, как хочется курить, Антон пытается прибиться к вялым чужим разговорам, но от них только становится тошно, все они пронизаны одним и тем же — страхом, что что-то пошло не так, и никто их отсюда не заберёт. Спуск отвлекает только тех, кто активно борется с лестницей, все остальные застряли в тягучем бесконечном ожидании, в котором только и остаётся что обсасывать свои опасения. Из стены такая себе зона ожидания: ни вайфая, ни дартса, ни автомата с напитками. Поэтому скоротать время приходится за игрой в футбол каким-то куском щебня с Арсением. Ему, кажется, тоже тошно от этой гнетущей атмосферы, и за готовность помолчать Антон готов в своём виртуальном отзыве накинуть ему лишнюю звезду. Может быть, что-то в нём есть под всей этой его вредностью. Когда приходит очередь Антона спускаться, пляжную сумку с покрывалом он просто кидает вниз — что ей будет? Вон рюкзаки с палатками и спальниками остальные же покидали, и почти ничего не порвалось. С чемоданом сложнее — Антон десять раз проклинает тяжеленный военный компьютер, который ему даже не довелось использовать в этом раздражающе беспроводном мире. Мало того, что он полностью занимает одну из рук, так ещё и лестница скрипит так, словно готовится обрушиться в любой момент. — Шастун, ты вообще зачем так полез? — раздаётся в ухе насмешливый голос Арсения. — Ты мог бы просто руками за бортик зацепиться, а ноги бы уже земли касались. Повезло ему, что у Антона обе руки в деле и нечем нажать на кнопку рации, чтобы ответить. Поэтому все проклятия, которые он бормочет себе под нос, до адресата не долетают. — Попов, хватит дёргать за косички понравившуюся девочку, — ворчит вместо этого в наушнике Серёжа Повелитель Крыс. — Пригласи на свидание по-человечески. Арсений хохочет: — Антон, приглашаю тебя на свидание в… э-э… в борщевик! Тут больше ничего нет. Приходится замедлиться, чтобы подбородком таки нажать на кнопку и прохрипеть: — Иди на хуй. Если это у него такой флирт, то пусть лучше продолжает душнить и доёбываться — лишь бы не флиртовал. Ощутить под ногами не асфальт, а землю, приятно и странно одновременно. Антон понимает, что за три дня отвык уже от этого мягкого успокаивающего чувства. Пока остаток группы продолжает спускаться, наконец-то можно осмотреться в этом царстве борщевика. Гигантские зелёные стебли уходят ввысь, и Антон себя рядом с ними чувствует крохотным, как в том фильме, где мужик детей уменьшил. Постоянно кажется, что вот-вот на них выйдет гигантский муравей или громадная мышь — но судя по докладам бродящей поблизости Марии, фауна тут нормальных масштабов. Только флора с ума сошла. Когда вся группа наконец-то оказывается внизу, у Антона уже спину ломит от долгого ожидания. Постой наверху, постой внизу, никуда не уходи, никакого прогресса — но устанешь как псина. А ведь их поход в эти смертоносные джунгли ещё даже не начался. — Думаю, нам надо найти дорогу и идти вдоль, — пытается командовать Стас, когда отряд собирается у подножия лестницы. — Это если бы у нас был приоритет найти цивилизацию, — не соглашается Маша. — Если она вообще тут есть. А у нас приоритет найти воду. — Так, — крякает Стас. — Поэтому идти будем по рельефу, спускаться вниз, — она звучит так уверенно, что спорить с ней не решается даже самопровозглашённый лидер стаи. — Объяснить, почему? — Потому что вода течёт вниз, — голосом второклассника блеет Стас. — Потому что вода течёт вниз, — соглашается Маша. — Ещё есть вопросы? Горох тянет руку, как в школе, поставив её на «полочку». — Да. — А костюмы обязательно носить? Если честно, я уже вспотел весь, а мы ещё не вышли. — Сымай, конечно! — радостно предлагает Маша. Серёжа не верит своему счастью: — Да? — Конечно! Ну подумаешь, волдыри на весь ебальник — не беда! Зато попка не чешется. Горох весь сникает, руку опускает и больше вопросов задавать не стремится. — Давайте я уточню, — вклинивается Заяц. — Костюмы реально нужны. Мы не знаем наверняка, какой это вид борщевика. Может, он безопасный, а может, мутировал настолько, что ожог тебя убьёт. Хуй знает, товарищи, честно. Поэтому, если мы не хотим выяснять на себе, придётся ходить в костюмах. Ну, или передвигаться ночью, чтобы солнечный свет нас не нашёл, но там, кхм… там свои опасности. — Волки, одичавшие собаки, гадюки, — равнодушно перечисляет Маша. — Медведи. — Прям медведи? — недоверчиво переспрашивает Матвиенко. — Хуй знает, — вздыхает Маша. — Хочешь узнать наверняка? Я вот нет. С этим потрясающе весёлым настроением отряд и выдвигается. Единственное, что в этой затее Антону нравится — это смена обстановки после бесцветных городских пейзажей. А, ну и ещё то, что идут они не в гору, а с горы. Пока что. Единственный обладатель чего-то, похожего на мачете, Маша, прокладывает путь, борясь с нижними ветками, остаётся только следовать за ней послушной змейкой. Оглядываясь по сторонам, Антон понимает, что сравнивать это место с джунглями он поторопился. Здесь нет ощущения нетронутой первозданной природы — скорее, наоборот, он наконец-то попал в свой долгожданный «Last of Us». Где-то он спотыкается о бордюры, где-то видит остатки зданий, через крыши которых пробиваются гигантские стебли. Цивилизация была здесь, думала, что укоренилась здесь, и на всё это борщевику было плевать. Его тяга к жизни, его упорство — это, наверное, то, чему можно позавидовать. Его очаровательный биологический эгоизм — это то, чего Антон боится. Осознавать, что человечество — всего лишь песчинка не только в космических масштабах, но и на родной планете, жутко и тревожно. И тревогу эту некуда выплеснуть, взгляд некуда отвести. Иди и смотри на неизбежное. Хотя, может, им ещё удастся этого избежать. Или уже удалось. Дорогу они и правда находят, растрескавшийся асфальт уступил природе, и легче идти рядом, чем по вздыбившимся кускам дорожного покрытия. Им в любом случае недолго по пути с дорогой — как только намечается очередной склон, Маша сворачивает к нему. Вскоре ноги чувствуют значительный уклон, и Антон понимает — они, вероятно, спускаются в какой-то овраг. Чтобы не потерять равновесие и не покатиться вниз, пару раз приходится обнять шершавые толстые стебли и выслушать в связи с этим несколько безвкусных шуток про члены. Антон ничего ни о чьих размерах знать не хочет, он и так уже вдвое больше положенного видел членов членов отряда, обойдётся без лишней информации на этот счёт. — А если, ну, не найдём тут воду? — интересуется Макс. — Дальше будем искать, — пожимает плечами Маша. — Ты сам какой ответ ждал? Ляжем и умрём? А воду найти уже очень хочется. Антон всего пару раз приподнимает маску, чтобы сделать глоток, а его фляжка уже пуста. Где тот брезгливый городской мальчик, который был готов пить только бутилированную? Сейчас он не то что из-под крана, из лужи готов будет набрать. А вообще, хорошо было бы найти родник — бабушка так на дачу воду набирала. Там и чисто будет, и качество нормальное. Но ни лужами, ни родниками этот овраг не радует. Зато вместо воды тут находится перепуганный заяц, который от неожиданности не знает, как реагировать, и из-за этого попадает прямо под Машино мачете. Антон слышит приглушённый вскрик — так, не через наушник. Ему и самому не хочется видеть, как добывается сегодняшний ужин, но он поджимает губы и никак это не комментирует. — Простите, господа веганы, ежели такие имеются, — Машин голос перемешан с тяжелым дыханием. — Либо это, либо кушаем друг друга. Наверное, можно было бы поискать в качестве альтернативы (или гарнира) что-то растительное, но Антон, сколько ни смотрит под ноги, видит там только траву и поросшие мхом камни. Ни грибам, ни ягодам здесь не хватает солнца, да и если бы хватало, Антон бы не осмелился есть случайные вещи, найденные под ногами. Кто знает, может, они тоже мутировали и стали ядовитыми? А ещё, эти, ложные все подряд, и опята, и маслята, и лисички… Отправился на суперопасную миссию в будущее и помер там от ядовитых грибов — вот уж никому такой эпитафии не пожелаешь. Подниматься из оврага не так приятно, как спускаться, ноги, измученные утренним спуском по лестнице и путешествием по пересечённой местности, мгновенно забиваются и объявляют бойкот — вторую половину пути наверх Антон ползёт на четвереньках. Зато какое облегчение он чувствует на контрасте, когда, выпрямившись, видит впереди проблески серо-голубого — между редеющими стволами впереди виднеется река. — Слава богу, господи, — Матвиенко рядом победно вскидывает руки, а затем опускает их на колени, тяжело дыша. — Я уже думал, этот ваш борщевик всю воду выпил тоже. — Ты рано благодаришь высшие силы, — фыркает Маша. — Нам ещё к этой воде спуск найти надо. Тут она права — река кажется такой близкой, но, если идти к ней напрямую, упрёшься в обрыв, с которого, конечно, можно прыгнуть бомбочкой, но вряд ли это будет самый эффективный способ набрать воду в фляжки. Плюс только в том, что там, где скалы отвоёвывают территорию у землистого берега, нет чёртового борщевика. Идти там, может, и сложнее из-за резкого перепада в уровнях, но, по крайней мере, наконец-то можно снять хотя бы маску и полноценно дышать, не боясь, что тебя отхлещут ветками по лицу и оставят на память вечный встроенный косплей Фредди Крюгера. — Лагерь тоже придётся на камнях разбивать, — вздыхает Гаус. — Холодно спать будет. Ой, можно подумать, на бетоне в церкви или на стене тепло было. Антон потихоньку начинает влюбляться в своего косоглазого тигра, потому что подозревает, что спать, завернувшись в него гусеничкой, и подложив под голову полотенце, на самом деле мягче, чем в тонких спальниках, разработанных с учётом максимальной компактности, а не комфорта. Ещё одним плюсом скал являются чайки — поймать их не выходит ни у кого, но несколько пятнистых яиц из гнёзд утащить получается. Антон их раньше так близко не видел, но это и были те, другие чайки, наученные соседством с людьми. Эти явно непуганные и ещё не в курсе, что вить гнёзда там, где загребущие обезьяньи руки могут дотянуться до твоих детей — не лучшая идея. Что ж, пусть учатся. Когда среди скал попадается относительно ровная площадка, идеально подходящая для привала, солнце ещё высоко. А вот про мораль того же не скажешь — после нудного спуска и дня в душных костюмах группа почти единогласно решает разбивать лагерь здесь и на этом заканчивать сегодняшний переход. Ещё до того, как Антон успевает поставить свои сумки на землю, он видит стремительно избавляющуюся от костюма химзащиты фигуру, а затем — полностью голого Максима, который разбегается и кидается в воду, орошая всё вокруг ледяными брызгами. — Как водичка? — со смесью восхищения и зависти кричит ему Горох. — Пиздец! — признаётся Заяц, отбрасывая с лица мокрые волосы. — Но хотя бы жопу помыть можно! Извините, дамы! — А ты не мог бы жопу в этой реке мыть после того, как мы воду наберём? — не упускает возможности позанудничать Арсений. — Ну чё уж теперь, — разводит руками Макс. — Могу предложить изобрести машину времени и всё переиграть. Или! Или. Прыгай ко мне. Арсений фыркает так, как будто его это предложение не интересует ни капли, но, найдя место для своего сиамского рюкзака, действительно принимается раздеваться — и тоже на костюме не останавливается. — Ну началось, — вздыхает Маша. Сам Антон колеблется. Будь сейчас знойный июль, он бы ринулся в воду, не задумываясь. Но на улице довольно прохладно — даже если сейчас номинально июль, вода в реке в лучшем случае не ледяная, а натопленной баньки или хотя бы костра, чтобы согреться, не предвидится. Около примуса сохнуть, что ли? Но судя по популярности, которую получает идея Максима, мало кто задаётся такими вопросами. Возможность наконец-то помыться кажется такой привлекательной, что эта идея захватывает умы людей, словно массовая истерия, пока на берегу не остаются только дамы (да и те обсуждают, как бы им помыться отдельно ниже по течению) и Шастун с Позовым. — Ну конечно, купайтесь, купайтесь, — ворчит Дима себе под нос. — Переохлаждайтесь сколько душе угодно, у Поза же тут целая больница. Он же и пневмонию вылечит, и ангину, ага… — Не будешь купаться, да? — осторожно уточняет Антон. — В котелке нагрею и так польюсь, — морщится Дима. — Там сколько, градусов десять вода? Справедливости ради, по купающимся сложно сказать, что вода такая уж ледяная. Они, конечно, кричат, толкаются и издают звуки, больше подходящие животному миру, но также они… смеются? Плещутся? Выглядят довольными? Решительности Антона хватает только на то, чтобы снять сапоги, закатать штанины и осторожно присесть на камень, опустив ноги в воду. Уставшим от постоянной работы ступням прохлада как раз живительна. — Антох, ты чего там застрял? Ссышь? — кричит Арсений, и Антону приходится, как бы он этого ни избегал, перевести на него взгляд и встретиться глазами с его голой грудью и подтянутым животом, по которому скатываются прозрачные капли. — Да это вы небось ссыте, — отмахивается Шастун. — В воду. — Зато тепло! — хохочет Заяц. — Я воздержусь, — мотает головой Антон и машет рукой, чтобы купающиеся держались от него подальше. Всё это напоминает сцену из летнего лагеря, только в отличие от летнего лагеря, никто не брызгается из вредности и не затягивает Антона в воду прямо в одежде. Оказывается, если человек сказал, что не хочет купаться, его можно оставить в покое и не заставлять его делать то, чего он не хочет! Оставленный в покое Антон андерсеновской русалочкой умещается на камне и скользит взглядом по купающимся. Видео, которое снимает сейчас его квантовая камера, наверно, похоже на чьи-то семейные архивы — толпа друзей отправилась на шашлыки. Вот Макс пытается, забравшись на плечи к Серёге, сделать сальтуху; вот Стасян третий раз безуспешно пробует сделать стойку на руках; вот Арсюха… выныривает из воды и откидывает волосы назад с грацией модели с календарей в девяностых? Ладно, Арсений явно из этой картины выбивается, но, остановившись на нём взглядом, Антон не может уже сфокусироваться на чём-то другом. Внутри клокочет что-то очень простое и очень человеческое — любовь к красивому, желание, чтобы на тебя тоже обратили внимание. Глупо отрицать, что в Арсении есть что-то, что неизменно выделяет его из остальных, заставляет раз за разом возвращаться к нему глазами, искать его одобрения. Антон не совсем дурак — эти знаки он распознаёт. Вот это самое приятное, тягучее, щекочущее нервы — самое начало. Бессовестный флирт, поиск поводов остаться наедине, сводящая с ума неопределённость. Это всё, конечно, очень приятно, но это совершенно не то, на что Антон рассчитывал. Это маленькое приключение закончится в любой момент, а у них даже контактов друг друга не будет — это если им вообще разрешат связаться после миссии. Если они захотят связываться после миссии. Что это в лучшем случае? Курортный роман, подстёгнутый не столько личной симпатией, сколько волею случая: о нет, у нас всего одна палатка, а мы двое мужчин, которым нравятся мужчины, во что же это может вылиться? (на что же это может вылиться? прямо на одеяло с тигром) И может показаться, что ничего страшного в этом нет, но это ошибка мышления, свойственная недальновидным людям. Курортные романы как пьянки — делают хорошо в моменте, но оставляют отвратительно послевкусие и заставляют тебя жалеть о принятых накануне решениях после того, как всё заканчивается. Это просто того не стоит — ни ради человеческого тепла, ни ради прикосновений, ни ради насмешливых серо-голубых глаз. И когда Антон успел рассмотреть, какие у него там глаза? Арсений в воде словно танцует, ныряет и появляется на поверхности, красуется, словно знает, что на него смотрят, но ни одного взгляда в сторону Антона не бросает. Так даже лучше — незачем ему знать, что Антону от него глаз не отвести, ничего хорошего из этого не выйдет. Потому что, даже если поддаться искушению и попробовать… — Мыться пойдёшь? — А? — Антон оборачивается на Димин голос, мгновенно забыв, о чём он вообще думал. — Я там воду в котелке нагрел. Ты меня польёшь, я тебя. Добро? — Добро, — выдыхает Антон и поднимает успевшие скукожиться ноги из воды. Мыться с помощью котелка далеко не так прикольно, как плескаться в воде, но от ощущения тёплой воды на коже Антон готов издавать почти неприличные звуки, даже если холодный ветер заставляет его мгновенно остывать. — Щас ещё трусы постираем и вообще заживём как короли, — приговаривает Дима, усердно натирая подмышки. Антон улыбается, думая о том, как сильно упали его стандарты королевской жизни. На прошлой неделе он сказал бы, что ему нужен геймерский сетап, ортопедический матрас и красная рыба в холодильнике. Сегодня хватает чистых трусов и предвкушения настоящего мяса на языке. И глядя, как свежевыстиранные трусы сушатся на протянутой между палаток верёвке, он ловит себя на этой странной щемящей ностальгии. Глупые жёлтые боксеры с бургерами — это всё, что у него тут осталось из личных вещей, кусочек дома вдали от дома. Интересно, зачем забрали телефон? Даже если бы он не работал, Антон был бы не против сейчас пройтись по фоткам в галерее или послушать сохранившиеся в кэше песенки. Но песенок нет — кроме тех, которые он может сам себе под нос намурлыкать, пока помогает Арсению устанавливать их палатку. — Серьёзно? — улыбается Арсений. — «Джаст дэнс, гонна би окей, талап тюлюп», такие там слова? — Ой, а ты, можно подумать, знаток Леди Гаги, — морщится Антон. — Я знаток многих вещей, о которых ты и понятия не имеешь, — кокетливо ведёт плечом Невыносимый Мудак. — Может, ты знаток того, как свежевать зайца? — с надеждой вклинивается в их разговор Горох. — Нет, этого в моём послужном списке нет, — честно признаётся Арсений. — Я говорил про… кхм… про несколько другие вещи. Серёжа закатывает глаза: — Ну конечно. Ну очевидно. Что именно ему очевидно, Антон в душе не ебёт, но он догадывается, что нужно бы фильтровать базар, держа в уме, что их где угодно слышит кто угодно. Может, и тот разговор на стене все слышали, просто деликатно промолчали. Хотя, он и не собирается с Арсением ничего такого больше обсуждать. Они просто соседи по палатке и коллеги по миссии — и ничего больше. Ничего больше, что бы ни происходило на тёмных ржавых лестницах после полбутылки испорченного вина. После представления по анализу воды из реки от Гауса («ну… железа многовато, но не умрём») наступает время ужина. Все мокрые и счастливые, а зайчатина на вкус как чуть более жёсткая курица, и пахнет необычно. Её бы запечь с каким-нибудь розмарином или что там из трав кладут обычно. Но тут из приправ только борщевик. — Вкусно, но мало, — вздыхает Матвиенко, обсасывая косточку от лапки, которая ему досталась. — В следующий раз на лося пойдём, — фыркает Маша. Антон её скептицизм понимает — у них ни оружия, ни всяких приблуд для ловушек, ни даже представления о том, насколько опасной может быть местная растительность. Может быть, тут всё мутировало. Может, лось мутировал. Может, заяц, которого они растащили за считанные минуты, тоже мутировал, и теперь с ними произойдёт что-то непонятное и необъяснимое… Но тем не менее, заползая в палатку, Антон чувствует, как урчит всё ещё почти пустой живот. Успокаивает только мысль о яйцах, которые они приберегли на завтрак — но их тоже мало. Несмотря на верного тигра, спать на голых камнях и правда холодно, а ещё неудобно — неровности впиваются в бока и спину, поэтому Антон крутится, как вертолётный винт, в попытках найти хоть какую-то позу, в которой можно будет отключиться. — Чё ты ворочаешься? — сонно ворчит Арсений. — Неудобно, — вздыхает Антон и почти тут же чувствует, как уверенная рука перехватывает его поперёк талии. Арсений подтягивает его к себе, пользуясь секундным замешательством, утыкается ногами в сгиб коленей, а носом — в шею. Антон снова чувствует его тёплое дыхание, от которого приподнимаются волоски и мурашки спускаются по плечам. Становится тепло. Рука, которая прижимает Антона к Арсению, замирает на животе, и Антон ждёт, затаив дыхание, ждёт, что она вот-вот поползёт вниз. Представляет, как сначала мизинчик подденет резинку штанов, а потом вся ладонь нырнёт туда, где так удобно сейчас нет жёлтых боксеров с бургерами. Как Антон вздрогнет от холодного прикосновения, а потом подастся назад, подставляясь под чужие прикосновения и поцелуи. Но рука неподвижна. Арсений просто лежит, прижавшись сзади и сопит в спину с равномерностью засыпающего уже человека. Антон ждёт подвоха ещё с минуту, а потом позволяет себе расслабиться, когда окончательно понимает, что ничего не произойдёт. Странное чувство растекается по телу из центра груди: часть Антона разочарована тем, что Арсений ничего не предпринял, но другая его часть… приятно удивлена? Впервые за всё время здесь он засыпает так — ему тепло и спокойно. Потому что он ещё не знает, что проснётся от душераздирающего крика.