Серебряные оковы

Одной только Шэдоухарт, кажется, вполне нравилось в Подземье, за исключением того, что вход в него лежал через селунитский аванпост. Едва завидев статую богини, жрица нахмурилась, и с каждый вскрытым сундуком, каждым подобранным мечом или флаконом алхимического огня выражение ее лица делалось все более и более недовольным. Но и оно спало в ту секунду, когда Астарион, поигрывая связкой отмычек в руке, подошел к высоким воротам с очевидным намерением вскрыть их, как вдруг с той стороны послышался дикий рев. Минотавр перепрыгивал через несколько ступеней разом, устремляясь огромными рогами в сторону кованой решетки. Еще секунда, и он бы снес их напрочь, если бы два ослепительных луча не направились прямо на него. Они прожигали огромного монстра насквозь: толстая кожа его плавилась будто нежнейший лист бумаги над пламенем свечи, исходила пузырями, шипела и покрывалась углем. Зверь взвыл еще громче, отшатнулся в сторону, и лучи последовали за ним. Он предпринял еще две попытки подобраться к воротам, прежде чем рухнул замертво. – Знаете, мне кажется, этот замок невозможно открыть, давайте найдем другой путь, – проговорил эльф, все еще не отводя глаз от трупа минотавра. – Или сделаем еще проще, – ответила Шэдоухарт и пустила направляющий луч прямо в лунный камень посоха Селунэ. Потоки энергии, что еще секунду назад струились от камня в сферы над головами статуй за воротами, мгновенно иссякли. – Ха, кажется, я все же понял, как его открыть, – Астарион засмеялся и вернулся к взлому. Узкую тропинку между скалистыми обрывами и высокими стенами Подземья освещали лишь редкие лакулиты, да высокие кусты ночесвета. Недвижимый воздух здесь ощущался будто бы гуще, тяжелее, и после свободных, спешащих потоков горного перевала голова набивалась ватой от удушливости. Тишина, которую можно было ожидать в подобном месте, и вовсе не случилась: где-то постоянно что-то шуршало, покатывалось, грохотало и падало, а впереди и вовсе нечто словно пело. И песня эта не понималась, но чувствовалась, кожей ощущалась как грусть и тревога, что стремились разлиться по сводам Подземья и затопить их своей горькой водой. Мягкое свечение камней постепенно сменялось на ядовито-зеленые и огненно-рыжие всполохи грибов, предвещавшие колонию миконидов. Никто из спутников раньше не видел ее своими глазами, поэтому каждый держался настороже. Коридоры, что вели в круг владыки Спава, облюбовали неожиданные гости. За одним из поворотов суетилась женщина-дварф, что пришла в Подземье за доброгрибом, в другом тупике обитал хобгоблин, перебиравший склянки на столе. К нему-то Энви и направилась, руководимая каким-то неведомым чутьем. Возможно профессиональным, а возможно чем-то непостижимым, иллитидским. – О, у нас гости! Приятно познакомиться, – немного скрипучим голосом, но с весьма дружелюбной интонацией сказал хобгоблин. – Я Блорг, гордый член Сообщества блистатльных, к вашим услугам. – А в этих краях куда ни плюнь, все в вашего брата попадешь, не так ли? – Астарион не удержался от язвительной насмешки. – Встретить тут обитателей поверхности – это неожиданно, что вас сюда привело? – Иллитидские личинки в наших головах и поиски способа от них избавиться, – не таясь ответила Энви. Все равно Блорг скоро бы узнал эту историю от Эстер, так что к чему скрывать от него истину? – Тебе в мозг подсадили иллитидскую личинку? И ты до сих пор жива? Это чудо! Могу представить, как тебя это тревожит. Но успокойся, у меня есть друг, который возможно сумеет помочь. Омелум! – Надеюсь, ты по важному делу, Блорг. Мои образцы зурк-дерева требуют постоянного внимания, – из-за гладкой колонны, поддерживающей потолок в этой части пещеры, выплыл самый настоящий свежеватель разума. Энви вместе с компаньонами инстинктивно вздрогнули и отшатнулись. – По самому важному! У этой эльфийки в голове иллитидская личинка. А трансформация не происходит! – Блорг был крайне озабочен темой разговора. – Никакого цереморфоза? Быть не может. Как интересно. Тебе хотелось бы ее извлечь? – Да, несомненно, – мгновенно ответила Энви, и кожей ощутила, как за ее спиной недовольно скорчился Астарион, а остальные утвердительно закивали. – Открой мне свой разум, посмотрим, что таится внутри. Легче сказать, чем сделать. Ей все еще с трудом давалось любое взаимодействие с паразитом, хоть гость из сна и продолжал настаивать на использовании его способностей. Но момент прикосновения разума Омелума к своему Энви ощутила явственно и ярко: личинка стала наполняться мощью, будто бы физически увеличилась в размерах, распространяя пульсирующую боль по всей голове, спускаясь ниже по шее и позвоночнику. И затем также резко прекратилась, когда иллитид отступил. – Весьма необычно. Инкубационный период давно должен был завершиться, как и твоя трансформация. Личинка, должно быть, насыщена странной магией и пребывает в стазисе. И твой гитзерайский барьер тут точно не причем. – Какой еще барьер, о чем это он? – удивленно спросил Гейл. – Я потом расскажу, – незамедлительно бросила Энви и тут же обратилась снова к Омелуму, – а что будет, если снять стазис? – Могу лишь догадываться, но подозреваю, что трансформация будет мгновенной и крайне болезненной. Энви передернуло от одной только мысли об этом. – Но я мог бы помочь с твоим барьером – он сильно ослаб, а у тебя должно быть были причины им обзавестись. Я не гитзерай, и даже напротив, они сочли бы меня своим врагом, но я кое-что знаю о сопротивлении Старшему мозгу, как видишь. Одна только мысль о возведении стены между личинкой и спрятанными за барьером воспоминаниями, до которых могли бы добраться другие люди, в частности Верные и один весьма определенный спутник, тут же воодушевила Энви. – Это очень кстати, буду премного благодарна. Сзади опять послышалось взволнованное шипение и торопливый шепот. Омелум достал из кармана мантии небольшое кольцо с зеленым камнем. – Назови цену, – Энви неотрывно смотрела в светящиеся желтым глаза иллитида. – А что именно оно делает? – уточнил Астарион, которого, впрочем, никто не спрашивал. – Ограждает разум, позволяет лучше сопротивляться влиянию извне. – Назови цену, – повторила Энви уже более нетерпеливо, и Омелум вновь прикоснулся к ее разуму, давая безмолвный ответ. Эльфийка потянулась к рюкзаку, нашаривая в нем кошель с нужным количеством монет. Весь вечер она разглядывала зелень камня. Он был ничем не примечательным, а само кольцо может и вовсе не работало, но оно уже дало ей нечто важное – покой. Теперь она могла приступить к тому, что так долго откладывала. Энви скрылась в своей палатке и принялась писать одно письмо за другим, тут же запечатывая их в конверты и подписывая тройкой в нижнем правом углу. Выбирая место у костра, Астарион впервые решил сесть поближе к Лаэзель. Гитьянки вскинула на него надменный взгляд и с презрением наблюдала, как вампир устраивается рядом. В последнее время он стал чаще присоединяться к общему ужину, хотя ничего из их меню не могло его заинтересовать. Обычно уже после того, как все ложились спать, он легкой тенью проскальзывал в шатер Энви, если днем не напивался досыта крови гоблинов или других тварей. Так что само его появление у костра не было необычным, но выбор места определенно мог что-то сказать. – Говори, – сказала Лаэзель. – Прозвучало как приказ, дорогая, но я пропущу это мимо ушей, – с улыбкой начал Астарион, но был тут же прерван ее испытующим взглядом. – Ты сел здесь, потому что хочешь меня о чем-то спросить. Так что оставь свои прелюдии для ночи с эльфийкой, задавай уже свой вопрос или оставь меня в покое. Вампир поморщился, но увиливать не стал. – Ты когда-нибудь слышала о гитзерайском ментальном барьере? Вопрос застал гитьянки врасплох. Она резко повернулась к Астариону и прищурилась. – Откуда тебе известно это название? – О, как любопытно! – он всплеснул руками в искренней радости, – значит, слышала. – Гитзераи – родственники гитьянки, так что да, конечно я слышала, - ядовито выплюнула Лаэзель. – Они – наши кровные враги, ведь предательство гитзераев позволило иллитидам бежать в свои тайные подземные крепости. Астарион закатил глаза и отмахнулся от ее слов. – Радость моя, давай обсудим ваши семейные разборки в другой раз, а сегодня ты посвятишь меня в тайны этого ментального барьера, ладно? – Я бы ни слова не стала тебе говорить, будь это искусством моего народа, но гитзераи – другое дело. Они ставят эти барьеры, чтобы оградить себя от влияния Старшего мозга – ядра цивилизации иллитидов. Ментальные заслоны позволяют им сопротивляться его псионическим атакам, а также укрывают от него часть своих воспоминаний, чтобы иллитиды не могли узнать от одного гитзерая планы остальных. – Как любопытно… – протянул Астарион, постукивая кончиками пальцев по подбородку. – Так откуда ты узнал про барьер? – не унималась гитьянки. – А? – взгляд вампира стал рассеянным, но затем быстро обрел привычную резкость, – в справочнике Воло о монстрах. Он улыбнулся и рывком поднялся на ноги, прежде чем Лаэзель могла снова о чем-то его спросить. «Часть своих воспоминаний» - слова гитьянки теперь крутились у него в голове, и уже сидя в своей палатке он никак не мог отделаться от мысли, что Энви скрывала нечто важное, раз так хотела заполучить кольцо Омелума, едва услышав о нем. И теперь, нося его на пальце, она надежно защитила ту часть разума, в которую еще утром вампир мог проникнуть благодаря силе личинки. Что было там спрятано? Астарион считал себя непревзойденным в искусстве скрытности, и не только в физическом плане. Он прятал свои чувства под маской непринужденности, мог завуалировать истинный смысл слов игривым тоном. Однако все же из него многое прорывалось наружу, теперь, когда Касадор был больше над не властен. Он и сам не заметил, как стал все чаще открываться: позволил Энви рассмотреть свои шрамы и даже запечатлеть их на бумаге, поведал о части своего прошлого, о том, как соблазнял жертв, как из-за этого он научился абстрагироваться от происходящего во время близости. Все то, что вампирское отродье не могло даже произнести вслух, скованное волей своего хозяина, вдруг стало возможным, и это… поражало. Интриговало. Волновало. Но с Энви все было не так. Что он знал о ней по сути? Что она эльфийка из Врат Балдура. Что она знакома с Зентарим и Сообществом блистательных. Что она хорошо умеет врать и убеждать. Что она ловко меняет свои личности в зависимости от ситуации. Что близость и секс для нее тоже каким-то образом непросты. Что у нее нет примерно никаких принципов. Но причины каждого из этих «что» были ему неведомы. Единственное, что он знал о ней совершенно точно, так это то, что вся ее истинная личность оставалось скрытой ото всех. И даже от него. А это так мешало его цели. Поэтому он был так удивлен, когда на пристани Гримфорджа он стал свидетелем странного разговора. Двергары встретили их не сказать, что очень дружелюбно: схватились на оружие, едва завидев плот Геха без самого Геха, с ходу же стали дерзить и оскорблять. Но Энви это, казалось, ни разу не смутило. Не моргнув глазом, она выдала: «Я Верная, и ты будешь обходиться со мной подобающе». В следующую секунду двергарша зажмурилась и скорчилась от боли, и все спутники сразу поняли – Энви пустила в ход силу иллитидского паразита. – Твою ж… А ты не врешь, чую, как мне вставило. Ну в таком разе дава сразу к делу. Твой дружок Нере по дури обвал устроил. Его там запечатало почище, чем осиную матку в улье. – Да еще пара рабов-гномов с ним застряли, паршивцы мелкие, – добавил другой двергар. Лицо Энви моментально преобразилось: актерская игра исчезла, от деланного высокомерия не осталось и следа, и на первый план вышло что-то подлинное. Ненависть. Гнев. Ноздри расширились, челюсти сжались, взгляд прожигал насквозь. – Говоришь, вы тут рабов держите? – слова, что лились из уст, звучали как затишье перед бурей. – Свирфнеблинов, в основном. Жрут немного, да и пальцы толстые – самое то копать, – двергар буднично описывал глубинных гномов словно товар на рынке. – У тебя с этим какие-то проблемы? – дерзко спросила двергарша, которой видимо показалось мало от предыдущего проникновения в разум. Эльфийка помедлила секунду, моргнула, и ответила с прежней безучастностью: «Забудем об этом». Они уже вернулись в лагерь, развели костер и собирались ужинать, а Энви все еще трясло. Все произошедшее за день не хотело укладываться в голову. Мысли лихорадочными обрывками метались одна за другой, не завершаясь и не останавливаясь, но уставший мозг никак не мог сложить все в единую картину. Она сидела и молча вглядывалась в пламя, с противным скрежетом вычерчивая на камне хаотичные линии острием кинжала. – Кто-то должен с ней поговорить! – сказала Шэдоухарт в полголоса. Она прозвучала чуть более взвинчено, чем обычно, так что даже Лаэзель была вынуждена согласиться со жрицей. Вид эльфийки не просто тревожил – он пугал. Они провели в Гримфордже всего пару дней, а уже успели одолеть огромного металлического голема, где жрица чуть было не пожертвовала собой, обшарили бесконечное количество комнат, сундуков и бочек, и даже покатались на паре подъемных площадок. Энви, казалось, не пугало ни Подземье, ни скелеты темных юстициаров, ни бесконечные ловушки. Когда в стороне от пристани они обнаружили множество тел свирфов, ее лицо тронула странная печаль. Астарион не мог не заметить, как вновь треснул этот монолитный фасад, и за ним на долю секунды мелькнуло что-то настоящее, не наигранное. Но затем все так же быстро исчезло: она соврала двергарам, что их зовет сержант, а сама запустила ловкие пальцы в карман одного из погибших, выудив оттуда изумительное кольцо в виде голубого с позолотой цветка. – Тебе оно нужнее, – просто сказала она Астариону и отдала украшение, хотя в душе что-то в этот момент радостно взметнулось. Но после того, как в ее голове раздался голос Верного Нере, краткий миг радости бесследно растаял. Она убила его. Самолично. Сперва еще думала пощадить, прикидывала варианты, решала, так ли ценна будет награда миконидов, если отдать им голову этого дроу, или будет проще добраться до Лунных башен, примкнув к нему. Но когда темный эльф отправил в лаву девчонку свирфов, которая и так без отдыха работала, чтобы раскопать этого придурка, кровь застила Энви глаза. Она будто даже не помнила, как бросилась на него, метнув на ходу один из своих отравленных кинжалов в Тринн. Они перебили всех прислужников Абсолют в этой дыре, но Нере она убивала с особым удовольствием и особой жестокостью. Даже Астарион поморщился, когда она отрезала голову дроу: «О господи, сладкая, ты что, никогда раньше этого не делала? Или лезвие затупилось?» Нет. Просто она хотела сделать это самым варварским, самым ужасным способом. Сломать ему шею, раздробить позвонки, оторвать куски кожи, позволить мышцам беспомощно свисать. Пусть он уже давно был мертв и не чувствовал боли, ей словно хотелось отыграться на нем, выплеснуть наружу все омерзение через этот кровавый, дикий, первобытный ритуал. Она слишком ненавидела таких как Нере. Тех, кто владел рабами. То, что с эльфийкой что-то не так, стало понятно только по пути назад в лагерь, когда она прошла мимо пары сундуков и нескольких бочек, не став их открывать. Руки по локоть в крови уже были привычным состоянием, но пока что они не мешали ей осматривать каждый угол и засовывать нос в каждый ящик. Теперь же она вернулась в лагерь с пустыми руками, сидела молча, изредка потирая виски и подергивая плечами. Глаза то и дело предательски начинали блестеть. – Астарион! – Шэдоухарт больно ткнула его в бок. – Полегче, дорогуша! Чего тебе? – он тоже выбился из сил и потому не особо сдерживал свою раздражительность. – Иди и поговори с ней! Сейчас же! – жрица схватила его за руку и рывком потянула на себя, заставляя встать. Остальные спутники молча наблюдали за разворачивающейся драмой, но мысленно были на стороне Шэдоухарт. О том, что Астарион и Энви сошлись, все прекрасно знали. Так что казалось вполне очевидным и логичным, что сейчас он должен проявить внимание к своей пассии. – А ну иди! – Шэдоухарт уже успела разозлиться и сильно толкнула его в спину по направлению к эльфийке. Впрочем, Астарион и сам собирался к ней подойти, просто еще не подобрал нужных слов. Если вообще мог их подобрать. Он не совсем понимал, что вдруг так выбило ее из колеи, отчего она еще вчера легко всаживала лезвия под кожу гоблинам, двергарам и тем же дроу, а теперь вдруг размякла. – Отойдем, м? – от пламени, что нервно дергалось у Астариона за спиной, она не могла разглядеть его лица. Он протянул ей руку, и Энви схватилась за пальцы безотчетно. Эльф вел ее в комнату, где днем ранее они прикончили меррегона. Достаточно далеко от лагеря, достаточно высоко над залом, где остался лежать обезглавленный труп Нере. Что-то подсказывало, что состояние Энви как-то связано с этим мерзким дроу. Энви все так же молча опустилась на скамью из темного камня. – Что случилось, радость моя? Мне казалось, тебе понравилось отрезать голову этому Верному, – последнее слово получилось особенно ядовитым. – Не могу перестать думать, – ее голос звучал более напряженным, чем когда-либо прежде. – О чем? – Астарион присел на пол рядом и обвил руками ее колено. – Обо всем. Не могу расслабиться. Обычно могу, а сейчас нет. Перед глазами стоят трупы этих свирфов и этот гад Нере, – от его имени у нее опять непроизвольно дернулись крылья носа в нескрываемом отвращении. – Посмотри на меня, – он взял ее лицо в свои руки, – Нере мертв. С ним покончено. Я, конечно, не понимаю, с чем тебе вдруг сопереживать каким-то глубинным гномам, но… Он не успел договорить, потому что она скинула его руки и резко выпалила: – Вот именно: не понимаешь! Хотя должен, как никто другой! Астарион опешил. С чего бы ему вдруг сочувствовать этим свирфам? Что за нелепость. Для него они стояли внизу пищевой цепочки, немногим выше кобольдов. Но эльфийку необходимо было успокоить, поэтому пришлось выдохнуть, закатив глаза, засунуть куда подальше все раздражение от этого странного выпада и как можно нежнее спросить: – Почему же? Энви вскочила со скамьи и принялась расхаживать взад-вперед возле каменного стола, пальцами одной руки нервно сжимая подбородок. Тело непроизвольно напрягалось, по мышцам бесконтрольно прокатывалась волна дрожи, мысли не отпускали, потому что в руках она будто все еще держала белые волосы Нере. Энви несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, сжала пальцы, чтобы потом до боли выпрямить, тряхнула головой, но особого эффекта это не произвело. – Рабы. Они все были рабами, слышишь? – Да, сладкая, я в курсе. И что? – Как и ты. Три коротких слова, но каждое отозвалось в нем болью и обидой. Он резко поднялся и подошел к ней, еще толком не осознавая, что задело его больше – сравнение с этими существами или напоминание о его статусе отродья. Он остановил ее и с силой схватил за плечи. – И что? – Я не могу этого выносить, – она впервые за весь вечер наконец взглянула ему в глаза. Стальные радужки нервно дергались, словно в болезненном тике. – Рабства? – Любые оковы должны быть сломлены, как и те, кто их выковал. Астарион отпустил ее. Что это такое? Идеалы? Откуда в этой беспринципной блондинистой голове вдруг взялись идеалы? Хоть и такие сладкозвучные для его острых ушей. Казалось, она выпалила это, и сама немного выдохнула. Глаза перестали так бешено бегать, кулаки больше не сжимались. Астарион вновь положил руки ей на плечи, только теперь более мягко, успокаивающе. – Так и есть, моя радость. Мы уже освободили этих гномов, все хорошо. – Их – да. Но еще остается твой хозяин и… Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но осеклась, отвела взгляд и опять болезненно зажмурилась. – И…? – протянул Астарион, немного наклоняясь, чтобы заглянуть ей в глаза. – И это ужасно, – закончила она, но это было явно не то, что она собиралась сказать изначально.