Серебряные оковы

Лунные Башни выглядели отнюдь не так мило, как назывались. Высокая, мрачная крепость была плотно укутана тьмой, сквозь которую тут и там, словно светлячки в ночном лесу, проглядывали сияющие шары лунных фонарей. Стража на входе пропустила их без лишних вопросов, едва почувствовав отголосок личинки в голове каждого. Адепт Зарелл, едва завидев новых Верных, тут же взяла их в оборот и поручила выполнить задание для самого генерала Торма: отправиться в его фамильную усыпальницу, где недавно пропал советник Бальтазар, и найти одну реликвию – Песнь Ночи. – Это к нему собирался Верный Нере, – напомнил Гейл то ли себе, то ли остальным. – Слабый оказался дроу, – с усмешкой процедила Зарелл, – а строил из себя такого важного! Теперь лежит где-то в своем любимом Подземье и гниет. Энви только моргнула в ответ на это, ничем не выдавая, что сейчас Верный Нере стал частью грибницы миконидов, и его голова расхаживает вполне себе отдельно от тела, источая уже не абсолютистский яд, а облачка спор. – Но дело нужно завершить, – продолжила адепт уже серьезно, – вам понадобится лунный фонарь. Возьмете в кабинете Бальтазара. Только больше ничего там не трогать! Где-то за спиной ухмыльнулся и размял пальцы один Астарион. – Фу! Ну и мерзость! – даже Шэдоухарт скривилась в отвращении от картины, открывшейся перед ними в покоях некроманта: лужи крови, расчлененные тела тут и там, вырезанные сердца, лежащие порой прямо на полу. И в довесок к этому в целом безвкусный интерьер с тяжелыми красными портьерами, золотыми канделябрами и совершенно не подходящей к ним грубоватой мебелью. Никакие наставления Зарелл не могли помешать им облазить все углы помещения: Гейл быстро разгадал, что за парой шкафов прячется секретная комната, Астарион возился с замком двери, что вела наружу, Шэдоухарт изучала книги, а Энви осматривала столы и ящики на предмет чего-то полезного. – Там просто выход на крышу, ничего интересного, – вампир прошествовал мимо шкафов с высокомерным видом, призванным скрыть его разочарование от впустую потраченных усилий. Когда все полезные свитки, алхимические ингредиенты и даже предметы посуды, которые на вид казались хоть немного ценными, были убраны в рюкзаки, Энви отправилась обшаривать потайную часть кабинета, откуда уже полчаса не вылезал их волшебник. Она нашла его застывшим возле письменного стола, на котором ядовитым зеленым цветом светился череп на вершине треугольника. – Это символ Миркула, – пояснил Гейл, – очень темная магия и почти истощенная. Мистра запрещает такой пользоваться, она бы предпочла, чтобы я стер символ и разрушил круг зла. Использование магии стало для эльфийки привычным за последние недели, но от близости чего-то столь запретного и злого она невольно снова поежилась. На секунду даже вернулась мысль, что неплохо бы и местным магам выдавать лицензии, чтобы они не творили ничего подобного. Крошечные тельца мертвых писки, свечи, колбы – все было довольно примитивно для стола некроманта, но зато гораздо менее противно и кровожадно в сравнении с отрезанными конечностями в комнате по соседству. Энви сдвинула в сторону часть бумаг на столе, просматривая, нет ли среди них свитков для Гейла, как вдруг под ними обнаружился гребень в виде двух перекрещенных цифр «3», подобных когтям и более вытянутым с концов. Она вздрогнула от неожиданности и не могла решиться даже провести по нему пальцем. – Занятная вещица, что это? – Астарион, что по-вампирски бесшумно подкрался сзади, поднял гребень и покрутил его в руке. – О, это, друг мой, символ Витой руны, тайного общества нежити-заклинателей. Его основал волшебник из Калимшана, а потом другие мастера Руны его и убили, - Гейлу нравилось блистать энциклопедическими знаниями, и сейчас как раз выдался подходящий для этого момент. – Среди заклинателей преобладают личи, был, кажется, один драколич, один маг-бехолдер, вроде бы родом из Глубоководья, и даже один вампир! Астарион скорчил отвратительную гримасу и выронил гребень с брезгливым звуком. – И что эта гадость делает здесь? Калимшан отсюда далековато, – сказал он. – Возможно, Руна действует не только в пустыне, но и за ее пределами, – проговорила Энвиэль, поднимая гребень и убирая его в рюкзак к остальным вещам. – А Бальтазар – некромант, так что ему явно пригодились знакомые среди нежити. Гейл одобрительно кивнул. – Нам следует найти его в этой Усыпальнице, – внезапно подытожила эльфийка. – Из-за гребня? – Астарион нахмурился. – Из-за Кетерика и Песни ночи, – она закатила глаза и направилась к выходу из комнатушки. Пока они спускались вниз, голова Энви гудела. Бальтазар… Бальтазар… Когда Зарелл впервые упомянула это имя, оно сразу показалось знакомым, но ей никак не удавалось выудить из памяти нужное направление, зацепку, что позволила бы распутать клубок воспоминаний, отрывков услышанных разговоров и профессиональных знаний. И только когда Гейл произнес «Калимшан», в памяти вдруг щелкнуло: Бальтазар возглавлял монашеский орден, правивший в месте под названием Амкетран, в пустынях Калимшана… но вот незадача: он уже давно умер. Впрочем, Кетерик тоже «давно умер», а сейчас он, по словам Зарелл, молился на крыше Лунных башен. Как бы то ни было, следовало поговорить с этим некромантом. На первом этаже обнаружилось много интересного. В первую очередь, пара торговцев, которым удалось продать все оружие, подобранное в Подземье, и все содержимое сундуков, откопанных в Тронутых проклятьем землях. Во-вторых, гноллы на кухне. – Серьезно? И кто-то после этого вообще решается тут есть? – Астарион смерил обстановку максимально презрительным взглядом и тут же поспешил выйти вон, – Я лучше прогуляюсь где-нибудь еще. – Вон, специально для тебя есть очень симпатичная лестница и балки под потолком, осмотрись как следует, – расчетливым тоном ответила Энви, слегка обернувшись к эльфу. В отличие от него, ее слишком заинтересовало происходящее здесь. Гноллы подчинялись темнокожей девушке-халфлингу, они рычали, пускали слюни меж зубов, щерились и вздрагивали от напряженной, скованной злости, но не нападали. И даже сверх того, они ее как будто бы… слушались? Линселла, так она представилась, дала гноллам имена, и теперь уговаривала одного из них, Барнабуса, мешать суп ложкой, а не топором. Все это походило на безумный цирк, и оттого внезапно развеселило Энви. – Абсолют дала мне силы переписывать жизни верных ей, учить их верить, что они нечто большее, – лейтенант была явно довольна проделанной работой по одомашниванию гноллов. – И теперь они трудятся на ее благо? – эльфийка скрестила руки на груди и саркастично улыбнулась, но халфлинг этого не заметила. – Да! Они выполняют все мои поручения. – Это не вера, ты просто украла их волю, – не преминула вставить Шэдоухарт и нахмурилась в своей неповторимой манере. Энви обернулась к ней, приподняв одну бровь. Вера была щекотливой темой для шаритки. – Как интересно! – она вновь вернула внимание к Линселле. – Сомневаешься во мне, Верная? Что прикажешь попросить их сделать? – хозяйка гноллов говорила расслабленно и поучительно, без доли хвастовства, но все же желая доказать, что Шэдоухарт не права. – Попросить? Это повеления, а не просьбы, – парировала жрица. – А пусть станцуют! – все с той же улыбкой выпалила Энви. Линселла только ухмыльнулась, когда все трое почувствовали поток псионической энергии, вплеснувшийся из разума лейтенанта в сторону Барнабуса. Между ней и гноллом стала заметна связующая нить, заставлявшая его рычать и выть, но подчиняться. Она дрожала в воздухе, незаметная для обычного глаза, такая тонкая, напряженная и слабая из-за примитивного сознания гнолла. Силы личинки вполне было достаточно, чтобы без труда ухватиться за нее и разорвать, направив весь накопленный гнев гноллов на свою мучительницу. – Нет! Барнабус! Мы это уже обсуждали, – Линселла выставила руки перед собой в примирительном жесте, но какой мир может быть у халфлинга и дикого, сорвавшегося с поводка гнолла? Только тот, в котором девица будет мертва. Что и произошло через долю секунды, когда три чудовища кинулись к Линселле и разорвали ее на части под молчаливым одобрительным взором Энви. Как только внезапный пир завершился, эльфийка только хмыкнула. – Астарион пожалеет, что пропустил такое шоу, – засмеялся Гейл, и Энви удивилась подобной реакции волшебника. – Кстати, надо бы его найти. Вампир обнаружился по другую сторону тронного зала, в небольшом кабинете, уставленном деревянными ящиками, склянками, ретортами и перегонными кубами. Опираясь на стол, перед ним стояла женщина дроу: она склонила голову на бок и протянула руку к его паутинным доспехам, но эльф отбил ее резким движением. – Что у тебя тут происходит? – А вот и твоя хозяйка, понятно, – дроу осклабилась, отчего Астарион еще больше напрягся. – Прости, что? – брови Энви взметнулись от непонимания. – Предлагаю начать сначала, я – Арай Облодра, торговка кровью и кровавым искусством. Для меня честь предстать перед Верной и твоим бледным… спутником. – Арай метнула многозначительный взгляд на Астариона. – Я бы хотела предложить свои услуги, если пожелаешь. – Занимательно, – неопределенно протянула Энви, – а я Энвиэль, но позволь сперва узнать, чем тебя так привлек мой бледный друг? – Он ведь вампирское отродье, а у меня к ним прямой интерес. Профессиональный и не только. – Она попросила меня укусить ее! – зашипел Астарион, стиснув кулаки. – А ты что, отказался? – спросила Шэдоухарт и обменялась ироничным взглядом с Гейлом. – Представь себе, я не бросаюсь на всех подряд, – эльф начинал закипать. – С ее кровью что-то не так, я за версту чую ее неестественный, испорченный запах. – Он ведь принадлежит тебе, – как ни в чем ни бывало продолжила Арай, – уговори его выполнить мою просьбу. – Астарион – не раб. Он никому не принадлежит и делает только то, что сам считает нужным, – от веселья, что зародилось в душе Энви на кухне, теперь не осталось и следа. – И я уже ответил! – Ох, ну да, конечно, – дроу закатила глаза, – вразуми своего подопечного, и я дам тебе невероятно мощное зелье, которое навсегда увеличивает силу. – Он уже отказался, так что обсуждать тут нечего, – Энви смотрела на дроу немигающим взглядом. Владей она дикой магией, на торговку уже наверняка вылился бы поток жгущей лавы или налетел гигантский осиный рой. Все четверо – Гейл, Шэдоухарт, Арай и Астарион – взглянули на нее в изумлении. Первые двое – от такой внезапной непрактичности, дроу – от непокорности, а вампир – от неожиданного тепла, что стало разливаться в груди после ее слов. – Но у тебя наверняка есть много любопытного на продажу, это я бы посмотрела, – Энви резко расплылась в дружелюбной улыбке, что привело Арай в еще большее смятение. Она невнятно пробормотала «Да-да, конечно» и нетвердой рукой указала на флаконы с зельями и эликсирами на столе, которые эльфийка живо принялась разглядывать. Цена, конечно, выросла в два раза, но денег им после продажи всего найденного и награбленного хватало с лихвой. *** Все случившееся в Лунных башнях не давало ему покоя. По дороге обратно в «Последний свет» Астарион был необыкновенно молчалив, раз за разом возвращаясь к словам эльфийки, к ее диалогу с этой дроу, Арай, к тому, как Энви без колебаний отвергла ее притязания. «Астарион – не раб» – сладким медом каждая буква переливалась в его разуме, играя глянцем на свету, словно в лучах солнца, которого так не доставало в этих землях. Но вызывая ее в своей памяти, он будто бы чувствовал его на своей коже – его ласковое тепло, его нежное прикосновение. Никакие комплименты, никакая лесть, до которой он был так жаден, не могла сравниться с этими тремя простыми словами. Он все еще слышал ее голос в своих ушах – мелодичный, напевный, прекрасный. Добравшись до своей комнаты, Астарион рухнул на кровать и зарылся лицом в подушку, наслаждаясь ощущением чего-то незнакомого, радостного. Не того физического счастья, что подхватывало его в свои объятия после пары глотков человеческой крови, а чего-то более эфемерного, но такого бесконечно приятного. В голове один за другим стали всплывать все моменты, когда она вставала на его сторону, поддерживала и помогала. Не выдала его тайну, убила гурца, делилась кровью, делила с ним постель… Никто и никогда не делал для него столько. И то, что изначально казалось ему расчетом, а затем симпатией, вдруг обернулось чем-то более глубоким и… настоящим? Хотя знал ли он, что такое «настоящее»? Возможно, нет. Но возможно, он хотел узнать. Вместе с ней. Энви сидела в общем зале, вокруг сновали арфисты, готовясь к походу на Лунные башни, Гейл о чем-то увлеченно спорил с Уиллом, а Карлах и Лаэзель начищали до блеска свои мечи и секиры. Астарион аккуратно коснулся локтя эльфийки, привлекая ее внимание, а затем грациозно махнул головой в сторону второго этажа. – Найдется минутка? Я хотел бы с тобой поговорить. Пока они поднимались по лестнице, он все еще обдумывал, что именно собирался сказать: его ораторские навыки за 200 лет стали почти безупречны, но сейчас слова в голове упорно не желали складываться в нужные предложения. В правильные. Он облюбовал комнату в углу, удаленную от остальных покоев спутников. Обстановка была довольно аскетичной: только небольшая кровать, шкаф и письменный стол, но за проведенные в путешествии дни, когда приходилось ночевать под открытым небом, уже такой интерьер казался более чем роскошным. Когда за ними закрылась дверь, Энви прислонилась к столу и скрестила руки на груди, ожидая начала разговора. Астарион выглядел совершенно незнакомым – неуверенным, смущенным и смятенным одновременно. Вместо привычной горделивой осанки и надменной маски на лице – открытый, почти испуганный взгляд, вместо изящных жестов – робкие, ломаные. Он никак не решался заговорить, и это насторожило эльфийку. – Ты что-то хотел мне сказать, – осторожно начала она, давая ему возможность подобраться к теме не спеша. – Я хотел тебя поблагодарить, – нерешительно начал Астарион. Энви чуть наклонила голову, пытаясь уловить направление его мыслей и понять, чем заслужила такие слова. – За что? – она сдвинула брови в непонимании. – За то, что ты сказала, – просто ответил вампир, – когда я стоял перед этой отвратительной дроу. И он опять замолчал, то ли предлагая ей самой додумать остальное, то ли собираясь с мыслями. Энви не торопила его, продолжала молчать и открыто смотреть в глаза, не меняя выражения лица, чтобы не спугнуть его какой-то неподходящей реакцией. Тогда Астарион тяжело выдохнул и продолжил. – Понимаешь, я провел 200 лет, пользуясь своим телом, чтобы заманивать красивых существ к своему хозяину. Мои чувства и ощущения при этом, конечно же, никого не волновали. Я уже приучил себя ко всему этому. Момент отвращения, через который надо себя протолкнуть, а затем жить дальше. И ты могла поступить со мной так же. Просто заставить. Особенно когда тебе пообещали награду в виде зелья. Но… ты этого не сделала. И за это я тебе благодарен. Ей хотелось одновременно обнять его и убежать. Как будто его смятение перекинулось на нее в этой крошечной, вдруг ставшей почти душной комнате, где стены начинали давить и приближаться, обещая приступ паники и клаустрофобии. Но вместо этого она оттолкнулась от стола и развернулась к окну, хоть и боялась, что Астарион неправильно поймет ее, решит, что она уже жалеет о своем выборе. – Астарион, – Энви звучала как-то по-особенному тихо, – я сказала это ей и повторю снова тебе. Ты – не раб, – она принялась нервно водить пальцами по поверхности стола, – ты уже видел, насколько я ненавижу тех, кто владеет рабами, и слышал, что я думаю на этот счет, и тебя это касается в первую, главную очередь. Шумный выдох выдавал какую-то тяжелую борьбу, что шла внутри нее, но о ее причинах, как и побеждающей и проигрывающей стороне, он мог только догадываться. Затем она встряхнула головой, словно пытаясь откинуть в сторону все терзающие ее мысли, и развернулась обратно к нему с совсем иным, уже более светлым взглядом. – Твои слова насчет оков немало удивили меня тогда, – он подошел к ней и мягко коснулся плеч руками. – Я не думал, что у тебя есть хоть какие-то принципы. – Как видишь, ровно один имеется, – Энви усмехнулась. – И он стал для меня приятным сюрпризом, – на минуту его лицо озарила теплая улыбка, но затем она сменилась наигранным подозрением, – ведь если подумать, я вообще мало что о тебе знаю. – Ну как минимум ты знаешь, что я люблю читать энциклопедии, неплохо рисую и отлично умею прикарманивать нужные мне вещи. – О, дорогая, с этим я справлюсь куда лучше тебя, – коротко засмеялся Астарион. – Как и со взломом замков. Кстати, где ты этому научился? Вампир неприятно скривился и машинально отступил немного назад, как делал всякий раз, когда речь заходила о его прошлом. – Везде, где только можно. В Нижнем городе, где нужно было появляться и исчезать в разных местах. В Ривингтоне, если удавалось добраться туда и обратно затемно. Но в особенности на псарне во дворце. – На псарне? – переспросила Энви, хотя прекрасно его расслышала, но теперь хотела получить больше подробностей касательно этой части ответа. – Место, куда Касадор ссылал своих отродий за провинности. А уже там Гоуди, его скелет-нежить, истязал нас. Свежевал, ломал конечности, прижигал раскаленным железом, вспарывал внутренности… В общем, всячески пытал, – каждое воспоминание возвращало его в те страшные, ужасные дни, недели и годы, – Иногда он запирал нас, как собак, в клетках. Вот на них-то я и практиковался чаще всего… – Прости, что заставила вспомнить, – теперь Энви искренне сожалела, что задала вопрос. – Когда мы придем во дворец, мы разберем на части этого скелета, а потом воскресим и будем повторять все сначала до тех пор, пока ты не почувствуешь, что вернул ему все сполна, – она говорила вполне серьезно, и Астариону пришлась по душе и ее кровожадность, и жажда мести. И в целом, весь план – вломиться во дворец и уничтожить Касадора. Еще одна пауза повисла в воздухе, прежде чем Астарион вновь решился заговорить. – А ведь я изначально соблазнил тебя именно за этим, – Энви подняла на него недоумевающий взгляд, – чтобы ты не вздумала предать меня, бросить посредине дороги, сама захотела защитить. – Он усмехнулся, прежде чем продолжить. – Такой изящный, милый план, включающий в себя секс и немного манипуляций твоими чувствами. Все, что требовалось от меня, это не начать ничего чувствовать в ответ. И вот здесь я просчитался… Энви сделала шаг к нему навстречу и безо всяких слов просто обняла. Это стало неожиданностью для нее самой – то, как все внутри затрепетало от тонкого, неуловимого момента счастья. Когда кто-то, ставший дорогим и близким, внезапно открывается, показывает, что ценит тебя не меньше. Когда сердце сжимается в тисках бушующих эмоций и одновременно будто готовится лопнуть от переполняющей радости. Ей хотелось сказать ему так многое, рассказать все о себе, поведать о том, как во многом совпадают их устремления, как сильно она желает помочь ему расправиться с Касадором, как она ненавидит таких, как он… Но все это неизменно вызвало бы у Астариона слишком много вопросов, и многие ответы пришлись бы ему совсем не по душе. По крайней мере сейчас. Она обязательно все ему скажет. Но позже. Немного позже.