Песнь о разбитой лире

— Он что? — Ты ведь не хочешь сказать… — …потерял память? — …и лежит в твоей гребаной постели!       Ах. Ночное утро было куда приятнее. Венти потянулся и громко зевнул, и голоса почему-то смолкли. Венти разлепил глаза с трудом, потер их кулаком и сонно уставился на гостей. — Ой. Вы его разбудили, — сказала Лиза нежным шепотом, и все притихли. Венти сел и обхватил свои колени и смотрел на незнакомые лица с детским любопытством. — Вы прервали один замечательный сон… но я его совсем не помню, так что все в порядке, — хихикнул юноша и подпер щеку рукой. — Видите? Он просто очарователен. Разве может это чудо оказаться кем-то еще, кроме нашего Венти? — Лиза садится за свой стол и едва ли не растекается по нему лужицей. Венти это немного пугает, но он очень польщен, хоть и мало что ему понятно. — Ты знала и молчала все это время, — говорит блондинка с хвостом. Венти она кажется очень важной: высокая, строгая и нахмуренная. Но голос у нее такой мягкий-мягкий, как у Лизы. Венти интересно, могут ли эти голоса вообще звучать в злом тоне? — О, дорогая, ты бы сразу примчалась к нам на помощь, когда же эта помощь не настолько важна, чтобы портить твой выходной. Видишь? Венти здоров и разумен. А еще вчера он был таки-и-и-им уставшим… не думаю, что от наших разговоров был бы хоть какой-то прок. — Разумно, — сказал мужчина с грубым голосом.       Венти бегал глазами от одной головы к другой: задумчивой, расслабленной, взволнованной… но все они были напуганы. (Или нечто в этом роде. Венти не то чтобы силен в чувствах). Почему они были напуганы? Стоит ли ему тоже быть напуганным? Улыбка с его лица спадала незаметно. Он сжал одеяло под пальцами и натянул повыше. — Просто подумайте о последействиях, — говорит мужчина невозмутимо. — Его амнезия действительно не так опасна для нас в данный момент. Ничего на самом деле не изменится. Проблемы появятся, только если мы не сможем вернуть ему воспоминания.       (не сможем)       (не сможем?)       (может, это будет не так уж и плохо)       Венти окутала какая-то приятная дымка. Может, его потеря памяти — и не проблема вовсе? Конечно, возможно, у него были друзья, которых ему хотелось бы вспомнить, но он ведь не может знать наверняка. Вдруг вместе с друзьями к нему вернутся и всякие плохие вещи? Но Венти не стал ничего говорить. Они так беспокоятся за него… — Да, но это ведь Венти. Мы не знаем, чем он занимается в глобальном смысле. Вдруг он день и ночь удерживает смертельную бурю на Драконьем хребте? Вдруг он все это время защищал Мондштат от какой-то ужасной опасности, а теперь он этого не делает и вообще знать об этом не знает, и мы тоже не можем об этом знать, и тогда, тогда…       Лиза встает и берет девушку за руку. — Джинн, дорогая… поверь, если это было бы так, думаю, мы бы уже об этом узнали, — Лиза давит Джинн на плечи, и та садится беспомощно за стол и хватается за лоб. — Не нужно так переживать. В конце концов, мы еще даже ничего не попробовали.       Но вопрос был в том, что они могли попробовать. И ни у одного из них не было свежей мысли. — Венти, расскажи-ка тете Джинн и дяде Дилюку все с самого начала, хорошо? — …а потом я проснулся снова, и вы были здесь, — Венти жевал яблоки прямо в постели и был доволен, даже если ему приходилось говорить и есть одновременно. В конце концов, ему не жалко. Но скучно. — Это… весьма неутешительно. — Итак, предложения? — Никаких. — Никаких.       Лиза грустно вздохнула. — И у меня тоже. Венти осмотрел их. Лица были озадачены и мрачны, и Венти хотелось бы это исправить, только он, правда, понятия не имел, как. — Я могу что-нибудь сделать? — спросил он, — кажется, вы все расстроены из-за меня. — Нет-нет, все в порядке, милый, — встрепенулась Лиза, — все, что тебе нужно делать для нашего счастья — это есть яблоки и не грустить. Договорились?       Венти не был против. — О, да он ведь даже не знает о том, что он… — Дилюк схватился за переносицу и зажмурился с силой. Венти, как ему и было сказано, грыз свои яблоки. И наблюдал. — Вежливо ли то, как мы разговаривает о Венти? Будто бы его нет с нами в комнате вовсе, — Джинн перекидывает ногу на ногу и вздыхает расстроенно. — Неужели это то, что беспокоит тебя больше всего?       Дилюк кажется очень нервным человеком. — Но ведь он даже понятия не имеет, кто мы. Разве ему с нами уютно? — О, и что же ты предлагаешь? Поиграть с ним в слова? Джинн, не думаю, что это будет продуктивным времяпрепровождением.       Лиза встает со своего места с взволнованной улыбкой. — Верно! Очень хорошо, Дилюк. Ты просто замечателен. Венти ведь нас совсем не знает, так что нам нужно это исправить. Не так ли? — она подмигивает, и Дилюк, только что готовый зарычать, борется с собой внутри и выдыхает. — Это несерьезно, — он уже сдался. Бесповоротно. — Если он узнает нас получше, то, возможно, сможет что-то вспомнить. Я не верю в это, но мы ведь договорились попробовать все возможное. А если это не сработает, то, по крайней мере, упростит нам дальнейшую работу. Джинн, ты так не думаешь? — Да, конечно. Я думала об это с тех пор, как поняла, что Венти взаправду не узнает нас. Разве это не удручает тебя, Дилюк? — Меня удручает то количество работы, что навалится на меня и тебя за то время, что мы тут прохлаждаемся.       Джинн улыбается. — Но мы ведь делаем это ради Венти.       Дилюк хмыкает и улыбается в ответ мягко. — Конечно, ради Венти. — Ты знаешь, кто ты такой? — Нет. — Ты знаешь, кто я такой? — Нет. — Ты хотел бы узнать?       Венти склоняет голову набок и смотрит на Дилюка внимательно. Красные волосы. Очень густые. Такие красные, как яблоки и… — Ты напоминаешь мне что-то.       Дилюк вскидывает брови удивленно. — Так быстро? Что ж, и что я тебе напоминаю?       Венти задумывается. Это невыносимо тяжело, но он очень старается. Мысли такие медленные и тяжелые… — Не могу вспомнить… но оно тоже красное. И сладкое. И вкусное. Но я не помню, что это такое. Знал бы ты, как это мучительно!       Все воодушевление из мужчины тут же улетучивается. — Я понимаю, о чем ты. Но я тебе ничего не скажу. — Что? Но почему! Я думаю, что мне это очень поможет, так что не мог бы ты, пожалуйста… — Нет. Ни за что. Лиза настаивает, что пока лучше ничего не говорить о твоем прошлом. Это может сказаться на тебе, м, не лучшим образом.       Конечно, Лиза говорила о чем-то более глобальном. Например, что Венти — этот милый мальчишка, который ведет себя как несмышленый ребенок, на самом деле, вообще-то, божественная сущность. Но Дилюк ведь имеет право на то, чтобы его винные запасы не были разорены уже к концу недели? К тому же, вряд ли алкоголь пойдет Венти на пользу. Определенно нет. Взвешенное и разумное нет. — Тогда скажи: яблоки растут на деревьях или под землей?       Дилюку вдруг захотелось выйти и отыскать Джинн с Лизой. Расследование в библиотеке, в любом случае, было бы намного полезнее для них всех. — На деревьях. Что-нибудь еще, что тебя интересует? — Нет, на самом деле ничего больше. — И тебе совсем не хочется узнать что-то о себе? — Но ты ведь сказал, что все равно не расскажешь. — Но тебе интересно, не так ли?       Венти снова заставил себя подумать. Интересно ли ему? Но ведь в нем нет ничего особенного. Чем ему интересоваться? — Я не знаю. Извини.       Дилюк прикрыл глаза. — Все в порядке, — и вышел из комнаты. Венти вновь вдруг окутала тишина, какая наполняла его голову у Дерева. Такая оглушающая и блаженная, что из этих сетей не хочется выпутываться совсем.       Он все еще лежал в постели, как и утром. Из окна светило Солнце. Оно больше не било по глазам и не мучило голову, так что Венти на него не злился. Он осторожно встал, выпутавшись из одеяла, и облокотился на подоконник. Солнце грело ему нос и ласкало закрытые веки. Это было приятно. Жаль только, что не было видно звезд, совсем никаких.       Венти опустил взгляд на улицу. Все сияло ярким и теплым желтым. Люди гуляли, ходили туда-сюда по площади, сидели на лавочках. Венти мог слышать их разговоры через стекло, но ничего не различал, ни словечка — только веселый смех, цепочку слов, детская радость; он мог видеть ухмылку рыцаря, недовольство женщины, споткнувшейся о неровную плитку. Венти хотел бы объяснить ей, что плитка не виновата в том, как ее положили, и ей не следует злиться, но он был слишком далеко.       (далеко…)       Интересно, эта женщина знает его? Лиза и ее друзья определенно знакомы с ним прежним, но неужели это все?       Он открыл окно       (ах, воздух!)       и       (но даже если он найдет тех, кого он знает, то ему вновь придется объяснять все сначала. А ему совсем не хочется)       выпрыгнул из здания. Первый этаж, но окно все еще было достаточно высоко, чего Венти не ожидал, и потому бешеное волнение вдруг всполохнуло в нем и тут же утихло. Венти лишь ободрал руку, когда пытался не удариться лицом после неудачного приземления на шатающиеся ноги. Он отряхнулся и поспешил к веселым голосам — наверх, по бесконечной лестнице.       Лестница действительно казалась бесконечной. Ступеньки были такими низкими, что шагать по ним было бессмысленно легко, однако их так, так много… Венти готов был сдаться. Он прислонился к стене — та ощущалась теплой от солнца. Венти прижался к ней щекой даже несмотря на то, что ему не было холодно вовсе. Он мог бы и заснуть так, если бы не эти голоса. Почему они смеются? Венти хотел узнать, хотел так сильно, что это уже становилось навязчивой идеей. — И тогда великий Барбатос пронзил небо стрелой разлуки, — говорил голос с воодушевлением, восторгом, и Венти замер на ступеньке, боясь упустить что-то из-за топота своих невысоких каблуков, — и погиб Декарабиан, и был он отпет могучей лирой, и вознесся на небеса, но уже туда, где нельзя воздвигнуть города, нельзя засеять поле, и остался Барбатос, окруживший нашу долину ветром свободы и научивший птиц летать… — Еще? Можно еще? — шепчет с надрывом кто-то маленький и любопытный, и Венти думается, что это мог быть он сам. — Ха-ха, ну уж нет! Скоро голос с вами посажу, негодники. И как мне тогда воспевать нашего архонта, не подскажите?       Потом хныканье разочарованное, детское, и восклицание, которое заставило Венти спрятаться на лестнице прямо перед тем, как он собирался выбраться, чтобы послушать истории. — Почему Венти так долго нет? Он мог бы день и ночь нам петь! — Точно, он никогда не отказывал нам в историях, и они у него никогда не закачивались!       Венти выглянул слегка из укрытия. Девушка с лирой в руках выглядела злой. Нет, не злой — она была готова расплакаться. Сжала руки в кулаки и состроила мордашку, причем очевидно ненамеренную, но Венти ее стало жалко. — Конечно, Венти вам никогда не отказывает! У этого бездельника кроме песенок совсем жизни нет! Ладно, я сыграю вам. Хоть до вечера играть буду, раз Венти нет. — Венти!       (о нет)       Девочка указала пальцем на его испуганное лицо, тут же спрятавшееся за стеной. Однако в его сторону понесся топот. Детский, но угрожающий топот обожания. Да, Венти точно следует уносить ноги.       Итак, он побежал. Возможно, это было не совсем правильным решением, однако Венти не думает, что детям было бы интересно послушать про его амнезию, и они бы точно не обрадовались, узнав, что у него нет лишних историй в запасе. И он не хотел доставлять проблем Лизе и остальным. В конце концов, его проблемы звучали довольно серьезно в их устах, и вряд ли они пожелали бы обнародовать их.       Итак, он побежал. Спустился с лестницы резвыми прыжками, едва не свернув себе шею, оббежал платформу и… еще одна лестница. Которая вела на то же место. Но понял это Венти только тогда, когда поднялся и оказался на площади, а слева от него (десяток метров — это, оказывается, так мало) беспомощно стояла с поникшей лирой девушка-бард, опустив руки и смотря вслед детишкам, которые, кажется, не успели проследить за его бегством. Однако их голоса все еще кричали внизу, так что Венти не решился спускаться обратно. Замечательно. Почти. Ведь девушка-бард до сих пор здесь.       Венти спрятался за колонной. Он не совсем понимал, что будет делать дальше. Возможно, вернуться в библиотеку было бы разумно, однако как ему уйти незамеченным? Ах. Он мог бы пойти к тому большому и красивому зданию с острыми крышами. Фрески на окнах сияли под солнцем и манили, слепили глаза, и Венти стал осторожно двигаться вперед, по окружности площади, пробежками от колонны до колонны и опасным выглядыванием. Он вышел к главной лестнице и побежал наверх, игнорируя косой, но беспомощный взгляд охранника, однако… — Венти! А ну стой!       …это он игнорировать не мог.       (о нет)       (что он может ей сказать?)       (будет ли невежливым просто бежать дальше?)       (черт, кажется, она тоже бежит)       (о нет)       Венти замедлил шаг и нацепил беспечную улыбку, когда обернулся к девушке, и чуть не дернулся от неожиданности, когда та оказалась ближе, чем он мог подумать. — Венти! — она остановилась и задышала тяжело и зло. — Да-да? — Ты… ты должен спеть им про Барбатоса!       Венти забегал глазами по площади. — Ха, я бы с радостью, но… — Пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста! Я не… гм, я не справляюсь. Я пересказываю им одни и те же истории, и им надоедает, если они не про великого Барбатоса… но я просто не могу разузнать про него ничего нового, понимаешь! Я перерыла все книги, но песни про те времена уже написаны. И я, как истинная моралистка и последовательна, не могу выдумать про своего архонта всякие глупости, как это делаешь ты… так что, пожалуйста? Не мог бы ты занять их своими глупыми историями про Барбатоса? Я понятия не имею, где ты постоянно пропадаешь, но никто не поет про него так, как ты, так что пойди и делай свое дело, в конце концов!       (эта статуя просто огромная)       (кто это?)       Венти проходит мимо девушки к статуе. Бард возмущенно замирает и распаляется, но Венти вдруг, ни с того ни с сего, слышит ее будто под водой, нет — не слышит вовсе. Он поднимает голову к небу, к лицу статуи. Он кажется такой букашкой по сравнению с ней. Да, точно — это так странно, почему она должна быть такой огромной? Венти встает прямо под ее руками. Наверняка он мог бы поместиться в них.       Ветер волнуется.       (почему?)       (только что ведь все было тихо) — Венти? Эй! Ты в порядке? Кстати, какого черта ты делаешь в Мондштате без лиры…       Волосы бьют по лицу, косички бушуют и царапают шею, и все это так неправильно, откуда здесь взяться ветру? Откуда, откуда, откуда…       Венти смотрит на ее каменные руки, пустые руки, на ее невинное лицо       (ах, как она страдает)       и чувствует, как она будто смотрит на него… Ветер внезапно стих так же неожиданно, как и возник. Плащ Венти перестал трепаться, волосы легли неровно на лоб, спутанные и свежие. Венти вдохнул полной грудью — его будто вытянуло из транса. Статуя больше не смотрит на него. И он может оторвать от нее взгляд. — Венти? — он оборачивается на голос с испугом. Неужели она не заметила…? — Хэй, разве только что не произошло что-то странное, а?       Девушка хмурит брови. — Кроме тебя в этом городе нет ничего странного, знаешь ли. Итак, ты пришел побездельничать или принести пользу обществу? Где твоя лира?       Венти вдруг стало нехорошо. — Знаешь, мне… думаю, мне пора. — Эй-эй-эй! Я вижу тебя впервые за месяц и ты тут же исчезаешь, даже не сыграв ни разу? Просто невероятно… знаешь, что я тебе скажу, Венти? Ты до невозможности… а?       Венти проносится мимо нее, мимо статуи, бегом неровным по площади, мимо детей и цветов, и домов, и смеха, и музыки, и запаха еды; он пару раз спотыкается о неровную дорогу, сталкивается с плечами жителей, не думающих ни о чем — ни о Венти, ни о статуе, ни о чем, и ему хотелось бы на мгновенье стать ими, потому что       (он ошибся)       эта головная боль — Венти! Эй, это же Венти!       (они все-таки думают о нем немного)       просто невыносима.       (ах пожалуйста пожалуйста пожалуйста) — Эй, ты в порядке? Не сыграешь за бокал вина, как обычно?       (вино) — Венти, я как раз припас самых лучших яблок на случай, когда ты вернешься…       (яблоки)       (нет-нет-нет, лишь бы убраться отсюда поскорее, так больно, так больно)       Венти проносится мимо, и его провожают недоуменные взгляды и пожатые плечи. Мужчины у главных ворот махает ему на прощание, пока не замечают, что Венти на них не обратил внимания даже, даже не сказал пока и не подергал струны в веселом трезвучии. Но что они могли поделать?       Венти не бежал — боялся упасть, потому что в ногах слабость тянула вниз, и его шатало из стороны, будто ветер жестокий игрался. Венти шел, как покалеченный, и обнимал себя руками. Он не видел, куда шел — просто шел, но хотелось ему больше всего на свете вернуться к Дереву, такому большому и уютному, успокаивающему, к щекотливым бабочкам, что сияли голубым, и теплому ветерку, что ласкал щеки… Да, это то, чего ему хотелось, единственное, чего он желал. А то, о чем он жалел больше всего на своей памяти — был момент, когда он увидел город и потерял Дерево. Но он хочет все исправить. Он будет идти, пока не найдет Дерево снова и не уснет у его корней.       Но тогда, что ж… тогда ему придется идти очень, очень долго.