Песнь о разбитой лире

      Когда они оказались у Дерева, небо совсем разбушевалось. Оно стало серым — не жутким, но унылым, каким-то тяжелым. Облака, жидкие, длинные, неслись на по нему, как волны по морю. Ветер выл в бескрайних полях.       Венти поднял взгляд на громадную темно-зеленую крону: ветви бесились, качались опасно медленно, почти медитативно       (вверх, влево)       (и снова, снова, снова)       и отбрасывали зловещие тени. Такие же огромные. Величественные. Иной раз вдохновляющие, но в этот раз, думает Венти, скорее угнетающие, потому что Чжун Ли вдохновленным совсем не выглядит — да он, право, на дерево вовсе и не смотрит, ни на овальную крону, ни на крученый, толстый и могучий ствол. Он оглядывается по сторонам.       Каменные изваяния, понимает Венти. Замшелые камни, возможно, подпорки для колонн — слишком древние, чтобы сохраниться. У них незамысловатый, острый узор из лепестков и старых трещин, осколков, и эти камни, симметричные, одинаковые, искусно сделанные и наверняка сверкавшие бронзовым блеском когда-то в прошлом, ведут прямо к полуразрушенной лестнице.       Венти помнит, как провел здесь некоторое время, тогда, в самом начале. Он сидел на этой лестнице, и на этих камнях — болтал ногами и смотрел на мельницу, что неизменно вращалась где-то вдалеке. И бабочки… но бабочек он за весь этот путь не наблюдал вовсе. — Вот то, что все не давало мне покоя, — говорит Чжун Ли. Взгляд его — на пустой лестнице. Скрестил руки за спиной, напряженный весь и полностью в раздумьях. — Статуя. — Какая еще статуя? — Статуя анемо архонта. Ее здесь нет.       Венти моргает глупо. — А должна быть? — Конечно, должна быть. Она была здесь тысячу лет назад. Храм был стерт в пыль: все стены, колонны, текста, и что-то от него все-таки осталось, но статуя! Статуи не могут быть разрушены так легко. Время им нипочем. Я могу видеть здесь каменные глыбы, но ее… — Чжун Ли подходит к короткой лестнице, преодолевает ее за пару шагов и наклоняется к полу. Небо начинает моросить. — Ее здесь нет. И будто бы и не было: на этом месте должно было бы остаться пятно невысветленного камня, или очертание, или вмятина — что-нибудь, но ничего нет. И по дороге сюда я тоже не увидел никаких статуй. Не находишь это странным, Венти? — Тогда последняя статуя — та, что в городе. Уж она не могла исчезнуть.       Венти тупит взгляд. Подходит к нему и тоже смотрит в пол, будто бы на этом месте сейчас восстанет из-под земли все, что ему нужно, и проблема разрешится. Но он тут же встряхивает головой и отгоняет эти мысли, потому что он должен быть рад, хотя бы немного — хорошо, что есть что-то, за что можно зацепиться. Но что вообще дает им эта зацепка? Совершенно ничего.       Венти садится на землю и обнимает себя за колени. Отовсюду веет сыростью, и Венти тут же ей пропитывается. Он, наконец, чувствует, как на него обрушивается вода с листьев Дерева.       Чжун Ли стоит над ним, как часть этого разрушенного места. — Меня теперь вообще никто не помнит, не так ли? — Да. Полагаю, что так.       Он чувствует, как мужчина смотрит на него, и вскидывает голову. — Меня знал весь город. Меня узнавали везде, куда бы я ни пошел, а теперь никто меня не помнит, и что, если и ты тоже? Какой срок у твоей памяти? Что, если совсем скоро ты тоже забудешь меня и я останусь один? Я ведь вообще ничего не знаю ни о мире, ни о себе, и уж точно не смогу себе помочь. Что тогда? — Если ты по-прежнему тот, кого я знал, — Чжун Ли приподнимает его голову за подбородок, и ему не остается ничего, кроме как смотреть в его яркие глаза, вселяющие надежду и непреодолимое желание сделать что-то… — то ничего не изменится. Все, сколько я себя помню, всегда выходило по-твоему, и сейчас тоже выйдет. Будь я здесь или нет.       …что-то непоправимое, глупое, очевидно лишнее и…       Венти ставит руку на холодную землю и тянется к чужим губам. Быстро, неощутимо, смазанно — будто просто полоснули чем-то мокрым. Венти медленно отстранился, не отрывая взгляда, потому что боялся или что-то еще. Ни поменялось ничего, даже выражение лица: Чжун Ли все так же смотрел на него; быть может, только улыбка растворилась в удивлении приоткрытого рта, и глаза сиять стали только ярче, но Венти эти изменения глотал, впитывал как только мог еще даже до того, как осознал свой поступок.       Чжун Ли отпускает его подбородок и встает ровно. — Не последняя. — Что? — В городе — не последняя статуя Барбатоса. Я знаю, где есть еще одна.       Чжун Ли начинает идти вперед, и Венти вскакивает на ноги, устремляясь за ним. Но Чжун Ли вдруг останавливается, и он чувствует, как теряется земля под ногами. Словно он споткнулся и падает лицом на камень и непременно, непременно разобьется; но земля возвращается, и Венти, неловкими движениями восстановив равновесие, оглядывается с ошарашенными глазами. Кожа все еще будто каменная, недвижимая, покрытая изнутри грубой коркой, но она тут же тает. — И ты все это время мог сделать так?!       Желтая трава, горный воздух, каменные стены и старые руины. — Конечно. Я ведь архонт, — Чжун Ли отводит взгляд и отряхивает руки. — Но, как я уже сказал, пока что мне нельзя злоупотреблять подобным. Но раз уж дело становится таким… серьезным, нам лучше не терять времени. — Он машет рукой, зовя за собой, и спускается по склону к черноте у подножия горы. — Мы ведь не собираемся туда заходить? — И зачем же мы тогда пришли? — Чжун Ли встает у входа в пещеру и вглядывается вглубь. Затем — ступает уверенно и тут же устремляется ниже. Венти следует за ним, потому что оставаться одному в таком месте, да даже рядом с таким местом — себе дороже.       Проход местами узкий, местами весьма широк; потолок, неровный, угловатый — постоянно высокий. Венти пугается то неестественной тишины, накрывающей их, то неожиданного эха, идущего словно из потаенного кармашка где-то в голове: капающая вода, шаги, стук, зловещий ропот глубоко под землей, который, должно быть, всего лишь мерещится…       Запах сырости забивает нос. Венти чувствует, как тут тяжело дышать.       Он замечает фиолетовое свечение в конце коридора, и старается держаться Чжун Ли. Свет зловещий, бушующий — ему кажется, будто он движется на них, движется по стенам, цепляясь за неровности времени своими цепкими, черными когтями, и ускоряется, ускоряется, пока тьма не поглощает всю пещеру и не оставляет их одних. Однако фиолетовое свечение все еще на месте: там, в конце коридора, ненавязчиво выглядывает из-за угловатого, зеленого поворота. — Что там? — спрашивает Венти. — Твоя статуя, — отвечает Чжун Ли, смотря вперед, и замедляет шаг. Берет Венти за руку, — к несчастью. Но в нашем случае, быть может…       Венти аккуратно проходит в новое помещение. Сырость здесь не бьет в нос — наоборот, Венти настигает неожиданная сухость воздуха. Стены, все в трещинах, трескаются у потолка, а под ногами — шуршащий, редкий песок. На секунду ему даже не хочется поднимать взгляд.       Статуя, без глаз, тянет к нему руки, будто чего-то просит. От ее крыльев уходят железные цепи и прячутся где-то за разрушенной стеной, в глубине камня. Она висит вниз головой, должно быть, вечность, и уже давным-давно мертва, думает Венти. Ее мучения расходятся фиолетовым мраком по всей пустой пещере, окутывают, поглощают — он вспоминает успокаивающий голубой, восходящий в небо поток света от статуй Чжун Ли, и эта разница заставляет его пальцы дрожать. — И что же теперь? — спрашивает Венти. — Это ты мне скажи, — мужчина отпускает его руку. Венти растерянно смотрит на нее, потом — в янтарные глаза, и видит в них ту же, что и у него самого, нерешительность, отсутствовавшую еще минуту назад, еще в темном коридоре, где светилось одно копье архонта и оставляло рассеянное благословление на его лице. — Но я… — Скажи, почему мы здесь. — Потому, что ты нас сюда привел. — Нет, я тут вовсе не причем. Скажи, почему?       Венти вновь поворачивает голову на статую. Ничего не меняется — быть может, только гнет ее мыслей давит на них сильнее. Он достает из сумки перо — оно кажется чересчур блеклым, но это не удивительно для такого места. Венти засматривается на переливы света между струнками пера — светлые, темные, ребристые, прямые, и ступает на широкую лестницу, ведущую к статуе. Гнет давит. Венти будто пытается пройти через ветряную стену, бьющую своим потоком бесконечно вверх, сильно и равнодушно, ступишь — унесет, цапнет за руку и откинет ее далеко-далеко. Но Венти все равно поднимается к пустым ладоням и дарит им перо. Чувствует, как волнуются косички и бьет по лицу челка, однако перо не улетает — лежит, будто весит тонну. Ощущения такие странные, неестественные…       Венти оборачивается: никого нет. Тишина, перебиваемая лишь тихим свистом свечения. Никакой тени, никаких следов, лишь пустые стены и углы, и в них Чжун Ли не мог спрятаться точно. Он чувствует, как замершее сердце набирает обороты. Аккуратно сходит с лестницы, так, будто земля может провалиться под ногой. Громкие шаги отбиваются эхом о высокий потолок.       Может, он сделал что-то не так?       Венти слышит, как звенят железные цепи. Они кажутся такими хлипкими, ржавыми, обветренными, путсь ветра тут никакого и не должно быть, но точно так же здесь не должно быть и статуи, и их, и всего остального, так что стоит ему уже перестать вопрошать о таких глупостях.       Так или иначе, цепи колышутся. Основание статуи, обвитое ими, неподъемно давит на нее. Оно должно было быть незыблемой опорой, думает Венти, а не еще одной обременительной заботой. — Извини, — говорит он. — Ты, верно, давно не встречала гостей.       (звон звон звон)       (металла об бетон) — Кто же мог так поступить с тобой?       (звон звон звон)       (и на пол цепей гром) — Ты жалеешь, что не исчезла вместе с остальными? Цепи, должно быть, не дают тебе улететь.       Ветер (откуда ему взяться?) бушует ураганом, наматывает круги и глушит все звуки вокруг, но Венти слышит отчетливо, как дерутся друг с другом цепи, сковывающие статую, будто только это ему и позволено, только это ему и хочется слышать, но…       (свист свист свист)       (греза падет под этот вис)       Цепи рвутся с треском, кольца разбегаются по полу, гонимые потоком ветра, и Венти делает шаг назад, но скорее из рефлекса сохранения, нежели желания. Статуя замирает в своей невесомости, поддерживаемая фиолетовым свечением — он глядит на это, полностью завороженный, всего секунду. Потом — она летит вниз, ударяется покрытой головой об пол и грохотом обрушивается на пещеру. Трясется пол. Эхо сокрушает слух. Венти стоит, пораженный, и глядит с немым ужасом на каменного мертвеца. Ветер исчезает. Фиолетовый свет рассыпается в воздухе и липнет к стенам.       Шар, понимает Венти. Шар катится из бледных рук статуи к его ногам. Стукается об его носок. Только тогда он, оторвав взгляд от ее пустого лица, смотрит вниз — обычный, каменный, тяжелый шар. Удивительно идеальный по своей форме, но с царапинами и шероховатостями, оставленными временем или чем-то еще.       Венти аккуратно поднимает его — в руках он ощущается большим, лишним, будто бы Венти стоило бы вернуть его на место. Он оглаживает его рукой неуверенно, крутит, пытаясь что-то понять, заметить, но — ничего. Обычный шар.       Он отводит от вещицы взгляд, смотрит вновь на пол, к обреченному каменному мертвецу, но его здесь нет.       Венти чувствует жар огня у щеки и как слезятся глаза. Оборачивается. Чувства       притупляются, он не ощущает себя уже напряженным и испуганным, даже удивленным, когда видит мальчишку в оборванном плаще. Черноволосый, большеглазый, с растрепанными косичками. — Ты потерялся? — спрашивает мальчишка, выставив обугленный факел перед собой.       Венти понимает, что теперь светит только этот факел, и остальное — все, все погрузилось во тьму. — Должно быть, немного, — отвечает заторможено.       Мальчишка берет его за руку и выводит из пещеры. Один поворот — и в глаза бьет солнце, и голубое небо, и белые, волнистые облака. Венти приходится прикрыть глаза рукой. Поднимается по лестнице, и чувствует под жесткими туфлями летнюю зеленую траву. Мальчишка садится без раздумий и свешивает ноги со обрыва. Венти смотрит вниз: высокий, величественный Мондштат, Мондштат, собранный из колонн и куполов, из мостов над землей, из буйства ветров, молчания птиц и скалистых, бескрайних стен. Такой, каким Венти всегда его знал — прямо здесь, под ним, и Венти ничего иного не может сделать, кроме как сесть рядом и уставиться вниз в попытках рассмотреть каждый узор, каждый камешек… — Я умер за него, — говорит вдруг мальчишка, и Венти вынужден вскинуть на него голову. — За кого? — За этот город.       Венти вновь глядит вниз. У него кружится голова — будто сейчас упадет, ухватившись за легкий ветерок. — Почему же? — Я не знаю, — говорит мальчишка, улыбаясь. — Это было мое желание. Просто… — облокачивается локтями на колени и ловит голову ладонями. Болтает ногами, будто от скуки, — так вышло. Я не был против, честно. — Почему ты желал умереть? — Моим желанием не было умереть. Знаешь, никто на самом деле не хочет умереть — это то, к чему я был готов. Всего лишь мелочь на пути к чему-то большему. Важному. — Не думаю, что смерть — это мелочь, — говорит Венти. Не сказать, что он внимателен к словам; все его внимание — внизу, в столпе ветряного света, пробивающего купол башни. — И все-таки, почему ты был готов пренебречь ей? — Ради свободы, конечно. — Ха… — Не смейся! Свобода — разве это не самое прекрасное, самое воодушевляющее, захватывающее чувство? Разве оно не стоит борьбы? Разве так? — Я не знаю. Быть может. — Ты глуп, раз не хочешь слушать. — Пусть так, — говорит Венти отстраненно. — И все же… в чем ты был несвободен, там, внизу? — Я не помню, — говорит мальчишка. — Детали стираются из памяти. Возможно, это были стены. Ты видишь их? — Нет. — Потому что мы сидим на них. Разве не здорово? Когда я жил там, они всегда были будто выше неба. Нельзя было никак выйти из них. Единственный проход — и то не для всех, и ведет неведомо куда. — И все же? — И все же я все равно был бы несвободен, если бы ушел. Ведь другие не смогут уйти, думал я. И зачем же мне такая свобода?       Венти молчит. У него чешутся руки. — И ты был готов умереть за них? — Я был готов умереть за свободу, — говорит мальчишка. Венти хочется прикрыть глаза и заснуть под его голос, — но свобода, она… она субъективна. Для меня свобода заключалась в свободе моих друзей. И если бы я сам оказался скован цепями, я был бы счастлив глядеть на них из окна темницы, резвящихся в поле одуванчиков. — Это странно, — Венти прижимает колено к животу. — У тебя получилось? — Я не знаю, — он улыбается, Венти может слышать это отчетливо, — я ведь умер. Но ты можешь помочь мне ответить на этот вопрос. — Как же? — Скажи, Венти: ты свободен? Ты ведь тоже был моим другом. Если я смог сделать свободным хотя бы одного, то цепи неопределенности на моей шее, быть может, ослабнут. Ты можешь это сделать? — Я… — Венти смотрит на него наконец. На губах — улыбка, добрая, почти веселая, и глаза так светятся, будто действительно от забавы, что не вяжется совсем от двух концов стрел, торчащих из груди. У Венти глаза раскрываются. Концы, кровавые, оставившие красные пятна и дыры на одежде, приковали потертый плащ к спине. Но на лице — детская радость, ожидание чего-то хорошего, и Венти хочет, очень хочет это что-то хорошее ему дать в ответ, но… — Я не знаю. Извини.       Лицо мальчишки тускнет. — Ну, ничего страшного, — переводит взгляд вниз, на город. — В конце концов, ты ведь все равно мне пообещал. — Пообещал что? — Уже не помнишь? Негодяй. Обещал, что станешь свободным. Словно мотылек, который сам выбирает свет, на который полетит. Словно бабочка, которая вольна выбирать самый красивый или самый уродливый цветок на поляне. Словно птица, которая способна лететь, куда ей вздумается, и не заботиться о стенах или сильном ветре. Ты пообещал, и у тебя достаточно времени, чтобы выполнить это обещание. Верно? — Конечно. Времени у меня всегда предостаточно, — говорит Венти. — А ты? Ты хоть раз чувствовал свободу, раз так о ней поешь? — Быть может. Быть может, и нет, может, мне просто казалось, что я знал, какого это — быть свободным. И пусть даже мне все казалось и я не стал свободен, я жил и умер ради свободы других, и разве этого недостаточно?       Венти видит, как кровь ползет по его рубашке. Будто время вдруг снова пошло, и раны вспомнили о том, что должны кровоточить. — Как тебя зовут? — спрашивает он.       Мальчишка задумывается, приложив пальцы к подбородку. Смотрит на Венти, нахмурив брови, а потом качает головой. — Извини, я не помню. Детали, детали… они не так долговечны, как можно подумать. Ах, позволь… позволь мне сыграть тебе перед тем как мы попрощаемся. — Что?       Безымянный мальчишка берет каменный шар из рук Венти. Осторожно, трепетно, и смотрит на него с тоскливой любовью. Шар сияет в его руках, ветряной поток окружает его и кружит голову и волосы Венти; шар вытягивается, кривится, как спокойная волна, и камень исчезает в эластичности струн. Он смотрит, завороженный. Мальчишка начинает играть, и все, в конце концов, сливается в линию, танцующую, обворожительную, прыгающую по нотам и сердцу, и Венти чувствует, что не хотел бы никуда уходить. Только бы слушать, и слушать, и слушать… — И все-таки, может, я делал все зря, — говорит безымянный мальчишка, перебирая струны длинными пальцами. — Ведь я все еще жив. — Неправда, — говорит Венти лениво, убаюканный бесконечной мелодией. — Стрелы насквозь проткнули твою грудь. — Да. Но я ведь все еще там, верно? В твоей голове. Мне это не нравится. Так твое обещание затянется на долгие годы. — Что.? — Венти сдерживает зевок, прикрыв глаза, а когда открывает — никакого мальчишки. Это уже начинает надоедать, думает он, и натыкается взглядом на Чжун Ли. Тот сам на себя непохож, но Венти его все равно узнает. — Как я и сказал, моя жизнь не вечна. Уже несколько тысячелетий мир благословляет меня своей красотой, но так не может быть всегда, — говорит мужчина, как будто повторяет это уже сотню раз и чувствует от таких ужасных слов лишь надоедливую усталость. — Нечестно, — дуется Венти, — если бы мы были вечны, то могли бы вечность сидеть под этим деревом. Разве тебе этого не хочется? — Вечность с тобой? Ха-ха, ни за что! И, чтобы мы могли вечность сидеть под этим деревом, дерево тоже должно быть вечно. И молить о подобном богов — разве то не удел жалких нахлебников? — Быть может. Однако мы ведь тоже боги, не так ли? Так почему же они — более боги, чем мы? — Вероятно, потому что они живут дольше нашего, и они могущественнее нашего. Таков порядок этого мира, Венти. На вершине — те, кто могут похоронить корни под землей. — Чжун Ли зевает и смотрит на небо. — О, довольно об этом… лучше сыграй мне что-нибудь. Венти смотрит на свои руки — в них снова простой, бессмысленный каменный шар. — Извини, — говорит он, указывая на вещицу, — сегодня нет настроения.       Чжун Ли усмехается и закрывает глаза, закинув руки за голову. Его щеки утонули в мягкости травы. — Тогда насладимся миром в тишине, — и только луна пыталась что-то пропеть.       Когда Венти вновь открывает глаза, то трава горит. Не только трава — горит все, что может гореть. Венти чувствует, будто падает в пропасть: слышит крики страдающих, ощущает жар огня, слепнет от жженого отражения в золотых колоннах подземного города, еще недавно сиявшего белизной и счастьем. Ему кажется, будто бы он упал еще тогда, когда безымянный мальчишка играл ему на лире и все вторил об обещании, а Венти смотрел вниз и мечтал оказаться там, среди каменных мостов, там, где стрелы проткнули мальчика, что желал свободы, и с тех пор его полет не прекращался. Пламя жгло спину. Вдруг думается Венти, что лучше бы его крылья сгорели вместе с золотым городом.       Но вместо посмертного хруста Венти ощущает мирное тепло и силу рук, поднимающих его на ноги. — Ты в порядке? — слышит он смутный голос, и вода тут же будто выходит из ушей, и Венти снова мыслит ясно. — Я видел тебя, — говорит Венти. — Конечно, я ведь все время был здесь. — Нет, я видел тебя там, у Дерева… ты говорил… говорил…       Чжун Ли все еще держал его за плечо и руку, даже несмотря на то, что он ясно вставать не собирается, а в лежащем состоянии довольно сложно упасть больно. — Что же? — Что-то очень важное. Но я не совсем понимаю, что именно ты имел ввиду… — Если я действительно говорил это, то, думаю, никакой проблемы не возникнет. Так или иначе, — лицо хмурится, возвращаясь к серьезным мыслям, — я успел заметить весьма занятную деталь — у этой статуи нет шара в руках, как это было у пропавших статуй. — Ах, — Венти осматривается быстрым и неуклюжим поворотом головы, — вот же он. — У подножия лестницы, гладкий и нетронутый, лежал идеальной формы шар, недвижимый, будто в ожидании ощущения чужих рук на себе. — Действительно, — говорит Чжун Ли с небольшой заминкой. — Но я уверен, что его не было здесь еще минуту назад. — Он садится рядом, все не убирая руку с чужого плеча. — Итак… что произошло?