и я пытаюсь донести до тебя то, что хотел донести
мой заплетается язык —
тебе это не вынести
и если веришь мне, то почему тогда, ты обвиняешь меня
в том,
чего не было никогда?
как ощутить недопонимание? это как заброшенное хобби, сломанная вещь, что была дорога, но бесполезна. нужна для картины и внутреннего порядка, без хаоса и разрухи. а к человеку нужно относиться так, словно он самая хрупкая хрустальная ваза, которую нужно оберегать у себя в руках и не давать ей трескаться. относиться так, чтобы он всегда был нежным теплым оттенком, что всегда радует глаз. так, чтобы он он был всем. началом, вечностью, концом, гибелью. больше чем все, что ты чувствовал прежде. достойно ли скрывать ураган смертельный в голове собственной за улыбкой? бледными губами объясняя, что всё в порядке. так ведь и нужно. и не больно вовсе. пока однажды не перестаёшь этому верить. и вроде бы так и должно быть, но ветра эти приносят ещё больше боли. легче спрятать ведь, да? легче уйти и потеряться где-то на чужой квартире, да? глеб любит запах свежей улицы и запах одеколона близкого для него человека. любит вкус крепкого кофе, горького шоколада и вкус отчаяния саши. любит чувствовать холодный ливень собственным телом, любит тепло после холода сразу и касания, такие нежные, грубые, мягкие, любые — позволяет себя трогать. глеб любит слушать музыку громко, шум дождя и голос. возможно, именно голос того же близкого человека. они такие разные. поэтому и тянет друг к другу. страшнее смерти, когда умирать совсем не хочется, может быть только непонимание. любое. и ясюкевич многого не понимает, на самом деле. не понимает, как он смог упустить момент, когда чужие глаза стали холодным озером, в котором видны капли крови. не понимает, когда он упустил то, что потерял чужую руку из собственной. не было никакого разговора на эту тему. викторов замолчал — этим все и объясняется. если бы хотел — то мог бы просто не показывать, что ему настолько безразлично. долгие запои, протяжные истерики, вечное самокопание с вопросом « почему » и мертвая душа. когда это все стало частью ясюкевича? когда он сам себя возненавидел? и почему, блять, так важно после этих этапов хотя бы мельком увидеть глеба? хотя бы в толпе. хотя бы через экран. хотя бы на совместной фотографии. звучит жутко и глупо. работа его заключалась в том, чтобы не сойти с ума. музыка писалась. тексты тоже. но главным в этом было, конечно, эмоциональное равновесие. иначе можно сделать ошибки, которые ластиком не сотрёшь. и не вырвешь листочек исписанный.. за альбомом и красивой героиней саша скроет все свои страдания. невыносимо тяжело тянет где-то в сердце. комком в горле застревают все слова. болит аж. и звенит шумно в ушах. почти шагает в огонь. а если бы мог все изменить? а если бы оставил при первой встрече, не пытаясь нырять в это море чужой пустоты?снова спасаешь
и ты всегда меня спасала
кричала, плакала и спасала
и её губы — холодные, цвета алый
даже если извинюсь тринадцать раз — этого будет мало
викторов наконец выходит с ясюкевичем на улицу, покидая душное помещение. пластинка « больше не буду » дописана. и, казалось бы, можно спокойно выдохнуть, но эмоции сошли на ноль. сколько бы они не написали строчек, сколько бы не сидели до пяти утра, сколько бы не обменивались сообщениями, сколько бы не говорили — ближе не стали. и не станут, уже кажется, никогда. каждая затяжка, часто, приносит некоторое облегчение, пока аромат дыма распространяется, внушая иллюзию временного умиротворения. неудивительно, что каждый вдох отнимает крошечную долю жизни, а каждый выдох создает слабое ощущение облегчения и избавления от боли. они выстраивают свой мир в табачном тумане, а жизненные силы сменяются забвением. остатки прошлой жизни, растворенные в дыму, медленно стираются ветром, лишь напоминая о своем существовании после каждого глубокого вдоха. —..саш, да не могу я, это сложно. не хватайся за меня. нет, глеб много чего может. залезть или влипнуть в кожу, неглубоко, но оставив выразительный шрам. так, чтобы через несколько лет, а может и десятков, саша помнил о нем. неважно как и сколько времени он будет его вспоминать. это действительно не имеет ни малейшего значения, важно то, что он никогда не забудет викторова насовсем. он – та самая тень воспоминаний, от которой спасёт только амнезия. правда ведь. ощущение важности написанного отступит. сказанное в любом случае лучше, чем несказанное. наверное. — что именно ты считаешь сложным? от каждого такого разговора саша сплошь из вмятин состоит, выстраданый, вымученый и такой бесконечный груз на себе ощущает, что любой, даже самый слабый ветерок пустит по миру его блеклый пепел. — довериться. сколько бы я не высказал тебе, я все равно себя пустыми чувствую. глеб пытался игнорировать. сидишь, смотришь в окно, пока пальцы перебирают струны. на улице ревущим потоком течет жизнь, грохочущая в своей вульгарной иногда красочности. и тут осознание, простое, приходит само собой, ведь ты знаешь, что катится она исключительно к своему трагическому финалу. каждый в этой толпе — одинок, но эта мысль не приносит тебе удовлетворения. каждый день, вновь и вновь ты просыпаешься в этом уставшем теле, что давит, тянет к земле грузом. вначале ты борешься. толкаешь тело с кровати, грузишь в лифт, катишь на студии и обратно, кормишь это тело и едва ли выдерживаешь до ночи, что бы тело позволило твоей душе криком изойтись в подушку. а потом невыносимо. невыносимо прогуливаться в установленное время, в которое он привык встречаться с остальными. невыносимо делать что-то самое банальное. встреча с сашей через общего менеджера, в какой-то степени, свой глоток свежего воздуха. он постоянно видел его искрящиеся глаза, когда они смогли сработаться. но легче от этого не становилось. наоборот — груз ответственности душил. саша молчит, смотрит на викторова, пока тот, в свою очередь, куда-то в сторону взгляд направляет. он ничуть не изменился. они ничуть не изменились с первой их встречи. все та же улица, те же сигареты. только разговор другой. — но сам же ты хочешь этого? дай мне просто помочь тебе. каждый вздох давался с огромным трудом. все эти слова для викторова — словно забытый рассказ, прочитанный давно. помня содержания, забыв пустые описания автора. глеб и был старой книгой, прочитанной свежим и взрослым взглядом, анализируя прошлое уже под новым ракурсом. хотелось перечитать и изучить вновь, ощутить по-новой. может, дать другому человеку погрузиться в строки боли, отчаяния и тоски? — хочу. у всех же есть свои секреты в шкафу, да? у них обоих, судя по всему, их полным полно. только вот саша их игнорирует, спасая другого. а глеб уже ничему не верит. — но, саш, не думаешь о том, что ты просто зря свое время на меня потратишь? где-то внутри, совсем глубоко, что-то бьется снова. хотя, казалось, а куда дальше? уже поздно. молчание невыносимо, сдерживать эмоций становится всё труднее. уйти, спрятаться, убежать. надолго. он не видел варианта признавать правду. но то, что сказал — вопрос из глубины души, который создан лишь из сомнений прошлого. откладывая все в более дальний ящик, ему не станет лучше. как бы не хотел это забить алкоголем, либо полностью утонуть в работе — по итогу возвращается к началу. а перед сашей встал важный выбор, который повлияет на будущее. их будущее. выбор, который нельзя изменить, нельзя будет понять это иначе. признание самому себе в первую очередь, от которого он сбегал, уходил и всячески уворачивался. — не думаю. если потрачу, значит так нужно было. ощущение, будто с каждым словом стрелы все больше и больше поражали их тела. — красиво говоришь. только уверен, что не оставишь это все при первой возможности? со сломанным доверием сложно окунуться в эти слова с головой полностью, да без памяти желательно. но глеб бы соврал, если бы сказал, что для него ничего не значили такие признания. это тепло. наверное, такого тепла от банальных слов он давно не ощущал. оно ведь действительно грело, и грело так сильно, что уходить не хотелось. хотелось сказать и показать, что все будет хорошо, но страх того, что жизнь и взаимотношения снова пойдут тем же чередом, что и раньше – очень знакомое чувство, очень хороший его друг. хотя если бояться всего этого, то дальше не пройти. если не справляться с этим, не плевать на боль, не разрешать себе чувствовать что-то, то ты скорее помрëшь, чем выдержишь. причём умрешь в тоске и одиночестве. — уверен. один раз поверь мне, пожалуйста.дальше скурю одну за одной
пока на балконе тепло
пока не закончилась пачка
проверю, вдруг ты уже спишь?
я подойду поцеловать тебя, если найду жвачку