Вечное сияние чистого разума

      к молочно-бледной шее Изана подставляет складной нож-бабочку, отблескивающую в слабом отсвете луны пурпурно-синим. у Манджиро взгляд на нем, и на Изане, и на лезвии, застывает. он не моргает, лишь дышит размеренно — даже в момент, когда нож встал впритык к его глотке, туда, где у Майки располагалась татуировка дракона. Сано лишь глазами хлопает: что за детские игры, Изана?              — чего ты застыл?              Курокава смиряет Манджиро под собой строгим взглядом, начиная краем лезвия проходиться по контурам татуировки. обводить.              — а ты только ждешь, когда я тебя убью.              шипит Изана, надавливая сильнее — кажется, капелька крови скатилась вниз.              — может быть, — хмыкают ему в ответ бесстрастно. такие царапины ничего не значили для Майки сейчас, после всего того, что ему пришлось пережить от Курокавы. это пустяк. можно сказать: лёгкий флирт.              Изана ухмыляется плотоядно, отстраняя слегка измаранное кровью лезвие и проводя по нему языком. слизывает кровь чужую, оставляет свою, в глазах, даже в полумраке отдающих ярким и насыщенным фиолетовым, пляшут демоны-черти. даже у Майки они поспокойнее будут, хладнокровнее. тут главенствует одержимость, а у Манджиро — желание всё как можно скорее закончить.              — ты же знаешь. я не позволю этому случиться.       произносит, наклоняясь к его уху, обдавая жарким дыханием. склоняется ниже — и снова у шеи, примыкая к ней губами, впиваясь зубами. нож в руке скользит по чужой рубашке, рассекая её на лоскуты. Изане всё равно, Майки и подавно. отлетают пуговицы, жалобно скрипит рвущаяся ткань. Изана кусается сильнее — Манджиро хмурится, сводит темные брови к переносице, смыкая плотно губы. не позволяет ни единому звуку сорваться с них, лишь бы Курокаву побесить, лишь бы не дать ему того, что он так хочет и жаждет. но, все же, Майки цепляется за простыни под собой, стискивая их до звука режущего слух. ногти впиваются в ладони через ткань.              Изана ведет ножом по уже оголенной коже, оставляя царапины с едва проглядывающими крапинками крови. вдох, Майки отворачивается, отчего, правда, Курокаве лишь шея открывается больше, и он входит во вкус — оставляя очередной синевато-красный след, так старательно, словно хочет выгрызть ему артерию.              может, в этом была толика правды, без капли гиперболизации. кто знает. Манджиро до сих пор Изану во многом не понимал, и честно, не стремился. давно сдался, в надежде, что наскучит, и ему пустят пулю в лоб. сколько можно это терпеть?              Курокава словно мысли читает, правда, Майки слышит лишь отрывок:              — …вечно.       — что?              спрашивает Майки даже несколько..              озадаченно, с искренним интересом.              — мой. навечно.              шепот раздается снова, в самое ухо, словно в мозг через него вливали кипяток, кислоту. разжижающую все мысли и суть, само его, Манджиро, существо, от которого осталось и без того одно название.              выдох.              нож режет ремень, брюки, задевает нежную кожу бедер. Майки не реагирует, принимает, как должное, зажмуривается. он бы сказал себе “нужно пережить”, но переживать всё это он, если честно, не имел никакого желания, но и к смерти плотские развлечения Изаны его не приведут. к сожалению?              он не оставил на шее ни сантиметра живой кожи, обглодал, как вечно голодный пёс обгладывает кости. Манджиро бьют по щеке.              — на меня смотри.              черт. приходится послушаться, веки тяжело-свинцовые приподнять, сосредотачивая взгляд на Изане. что спустился от шеи к ключицам, проводя по их изгибу ножом и слизывая выступившую алую жидкость, так отвратительно-пошло высунув кончик языка, не сводя, при этом, глаз с Сано.              что за мерзость, лишь пара слов на языке. но глаза его, темные-темные, смольные, как глубокое болото, вязкое-вязкое, не выражают абсолютно ничего.              он не сразу замечает, как быстро лишается брюк. осознал лишь в тот момент, как лезвие прошлось по внутренней стороне его бедра, по такому нежному месту и особенно грубо, чтобы Майки губу прикусил. слезы? мольбы? нет. ни за что.              Курокаве он свою слабость не покажет.              Изана хмурится на это, стискивая в ладони чужое бедро, расставляя его ноги пошире, шлепая по изгибу ягодиц. срезает белье в два резких движения, на что Майки даже не шелохнулся, стараясь мысленно быть уже не здесь, а, например, в воспоминаниях с Эммой, в том самом кафе, оставляя все ужасное-нынешнее где-то на периферии, отставляя подальше, как ненужную вещь — на дальнюю полку, пусть и знает, что сильно ему это не поможет. до первой попытки Изаны привести его в чувства.              Эмма же — вот, прямо перед ним, улыбается. Дракен рядом. кормит обоих Сано мороженым с ложки. как хорошо. Эмма напротив них, Кен — рядом, и Майки может коснуться его, теплого, живого, родного. доев мороженое, он завалится на его плечо, и, как обычно, уснет. и его понесут домой на спине.              как же было хорошо.              удар. звонкая пощечина — и вот Майки снова здесь, Эмма и Дракен мертвы, а Изана над ним, Изана улыбается издевательски, стискивая его за щеки грубо.              — я сказал: на меня смотри.              Майки смотрит-смотрит-смотрит. глаз не сводит, представляя, что все это не более чем дешевый и жестокий порнофильм.              правда, быть в главной роли вот нисколько не приятно.              смуглое тело Изаны, вспотевшее от жажды и желания, если абстрагироваться от ситуации, даже красиво отражало лунный свет. и Майки занимает себя пляской бликов на чужих руках, плечах и торсе. по его телу, тут и там, проходятся ножом, где-то сильнее, где-то наоборот ослабляя давление лезвия на кожу. не до крови — так царапина обыкновенная. Манджиро привык, у него таких по всему телу множество, тут и там шрамы, на груди, у сердца: инициалы его, Изаны, так старательно вырезанные.              Изана снова у шеи его рукой, снова — дракону чернильному угрожает ножом. как глупо.              — я бы срезал эту татуировку с тебя к черту, вместе с кожей.              — но ты этого ещё не сделал. если бы хотел, то уже бы осуществил. не бросайся пустыми угрозами.              голос безэмоционален, пуст и холоден, что злит Курокаву несметно.              как он может оставаться таким спокойным из раза в раз.              как он может не воспринимать его всерьез.              лезвие с размаху впивается в чужую руку, что цеплялась за одеяло.              Майки бы вскрикнул. может, заскулил бы, но вместо этого он собственные губы прикусил до кровавого месива, так, что рот тут же заполнился солоноватым привкусом. во рту зудит — больно. больно, блять. больно.              признавать это было унизительно.              вдох,              выдох,              но дыхание ему перевести никто не дает.              Изана вторгается в его тело под собой варварски, без подготовки, грубо, разрывая чужую плоть изнутри, до дорожки кровавой, что проследовала по ягодицам. сколько бы Изана так не делал, Манджиро не может привыкнуть, и его тело немного колотит дрожью. рукой не пошевелить, вторая зажата зубами, чтоб не издать случайно никакого звука.              больнобольнобольнобольно.              но ты же сильный, Майки?              самый сильный. потерпишь. конечно потерпишь.              Курокава размазывает его же кровь по телу. слизывает-слизывает, причмокивает почти, и Сано уже допустил мысль, что тот — самый настоящий вампир.              нет, он просто больной. пришибленный на голову, ненормальный и ненасытный. кровь Манджиро он пил и буквально и метафорически, и ему всё мало-мало было, и Майки мог только догадываться, когда всё это дойдет до своего апогея. волосы Изаны ниспадают на лицо, прилипая ко лбу, скулам. он растрепан, он — даже красив, если не считать всего душевного уродства, которым он заразил и Майки.              нет, нет, Манджиро теперь — ещё хуже него в несколько раз, наверное.              убить всех своих оставшихся близких.              насколько нужно быть животным?              рьяные толчки, которыми Изана вбивался в парня, отвлекают от мыслей. вернее, выбивают их из него, и Майки снова чувствует кровавый привкус на языке. это он не заметил, как руку, прикрывающую рот, прикусил настолько сильно, до раны очевидной. одна рука Изаны ложится Манджиро на плечо, прижимая к кровати, вторая — наматывает его темные волосы на кулак, стискивая, лицом утыкая в подушку. он сам останавливается на небольшой, с минуту, перерыв. Майки слышит чужое дыхание шумное, и сам он заглатывает, почти давится воздухом, зная, что это затишье перед бурей.              Изана его не оставит. изведет. изничтожит. до того, что от Сано останется один лишь пепел. он искусал его плечи, не оставил без внимания соски, что заставил его проколоть. ему так больше нравилось, и это всё, что имело значение.              ну конечно…              когда Изана, с рычанием тихим, утробным, продолжает начатое с новой силой,              пару слез Майки не сдерживает, бесконечно ругая себя за них.              отвратительный ты, Манджиро,              сама мерзость.