Sensitive Saint Sacrifice

3,14159 * «мне вдруг стало интересно» «кто стоит у тебя на экстренном контакте в телефоне?» «Вау, ты написал первый» «Субин. А что?» «просто собираю статистику» «а как же родители?» «Они в другом городе, а Субин работает в полиции. И мы живем вместе, так что это весьма неплохой вариант» «А с чего такой вопрос? Планируешь мое убийство?» … «Бомгю?» «прости, дурацкое ограбление старушки отвлекает от важных разговоров» «да просто задумался» «это как-то прикольно, быть чьим-то контактом в экстренных случаях» «тебе не кажется?» * — Сынкван-аааааа, — тянет Бомгю, раскручиваясь на стуле, закинув голову к потолку и по инерции продолжая тянуть, — ааааа.аааа.аааа Это уже потихоньку можно принимать за крик о помощи. — Я за него, только хватит орать, — поворачивается к нему наконец Сынкван, скорчив недовольную физиономию. На его столе лежит кипа непроверенных бумаг — распечатанных счетов кого-то из мелких мошенников, что предстоит проверить. И вот тут кто-то смеет еще его от этого занимательного дела отвлекать. Бомгю тут же успокаивается, откашливается, выпрямляется. И довольно лыбится. — А кто у тебя стоит на экстренном контакте в телефоне? — радостно спрашивает он. Глаза Сынквана вдруг темнеют. А глаза Бомгю — расширяются в понимании. — Ой, — только успевает пискнуть он, резко падая со стула под стол, чтобы кинутая в него папка промахнулась и улетала к чьим-то ногам. — Я не подумал. Прости. Прости, пожалуйста. Оглянувшись по сторонам и понимая, что кинуть так, чтоб было не жалко больше чем Бомгю, со своего стола больше нечего, Сынкван успокаивается. — Спасибо, что напомнил, надо поменять, — вздыхает он. — А то Гаин, помирать буду, не приедет. Хотя от вас тоже толку… И только прервав причитания, он понимает, что кинутая папка улетела прямиком к ногам Субина, выкопавшегося зачем-то к ним из своей горы рапортов и отчетов. — А вам, я смотрю, заняться нечем, — комментирует новоиспеченный начальник, поднимания несчастную страдалицу с пола. Он отвлекается на жалкое копошение под столом, иронично сжимая свои и так сложенные трубочкой губы. — Я пуговицу потерял. Блять! — вскрикивает Бомгю, хватаясь за затылок после звука глухого удара головы о столешницу. Он и ориентация в пространстве вообще из параллельных миров, пока все движения Субина будто происходят по преждевременному согласованию с воздухом. — С тебя тысяча вон на булочки, — комментирует Субин меланхолично. — Так вот, — перешагивая через вылезшего наконец из-под стола, но все еще остающегося на полу друга, который в пустоту протягивает руку, чтоб ему помогли подняться, он добирается до следующего стола, — Сынкван-а, есть дело. — Хорошо, что не тело, — кривится Сынкван. — Поверь, лучше труп, чем живое оно, — не успокаивает Субин. Вместе с поднятой с пола папкой, он протягивает Сынквану еще какие-то материалы. — НБР скинули на нас трёп с журналистами, пока это еще возможно. Здесь основные тезисы для презентации, нужно в общих чертах, — на направленный на него яростный взгляд под кряхтящие звуки поднимающегося Бомгю, Субин корчит страдальческую умоляющую рожицу. — Я бы мог приказать, но я просто прошу. Сынкван, пожалуйста, у тебя единственного получается так хорошо с ними говорить. Ты как-то это вот это, — он заворачивает руки запястьями друг с другом, насколько позволяет их гибкость, показывая видимо физически слово «изворачиваться», — так классно делаешь. — Ла-адно, — покупается Сынкван на лесть и даже чуть улыбается, добавляя к довольному взгляду осуждение и снисхождение со своих ораторских высот, — давай сюда, — он раскрывает папку на первой же странице и огорченно вздыхает, — это же значит, что там опять будет Квон Сунен. — Все проигранные Бомгю булочки — твои, — Субин складывает ладони друг с другом в умоляющем жесте. — Вот смотри, — он подходит к наконец-то устроившемуся на своем рабочем месте Бомгю и не сильно дергает его за прядь длинных волос. Как за звоночек. Чтобы услышать незамедлительное: — Ты ахуел?! Субин довольно улыбается. — Вот видишь, я тебе их сто-олько достану, — поворачиваясь в сторону доски с объявлениями, он окрикивает оказавшегося в этот момент рядом с ней сотрудника, — офицер, допишите, пожалуйста, Чхве Бомгю две тысячи вон штрафа. Бомгю раскрывает рот, изображая настолько гипертрофированное удивление и оскорбление, что начинает смеяться с него сам. Но когда Субин уже собирается обратно в свое царство отчетов за порталом из жалюзи, Бомгю вдруг вспоминает, что хотел спросить. — Субина-а, — зовет, дождавшись, пока друг обернется, — а кто у тебя на экстренном контакте в телефоне стоит? — У лейтенанта Чхве, — улыбается Субин, — стоят… ну вообще-то вы двое, — он, кажется, неиронично смущается, совсем не привыкший говорить даже настолько понятные вещи, — и Ёнджун еще. А что? От так просто произнесённого имени по руке вдруг пробегает мурашка: так, что хочется инерционно сбить с кожи надоедливую мошку, за которую ее можно принять. — У меня так-то тоже вы… — Бомгю, чтобы от самого себя скрыть эту реакцию, снова бьет по рубильнику театральности. Он прикладывает ко лбу тыльную сторону ладони в намеке на непростительную ошибку Сынквана. Тот лишь закатывает глаза, пока достает телефон: — Да меняю я уже, меняю. Улыбаясь тому, что удалось поймать момент с друзьями посреди всеобщей суматохи, связанной с появившимся серийником и другими мелкими делами, Бомгю возвращается к своему столу. Он нечитаемым взглядом рассматривает появившуюся там вчера сшитую нитью, как делали раньше, папку. Скребет по ней короткими ногтями, снова и снова читает заголовок «Больничная карта» и свое, но так и не развязывает узел. При наклоне из сшитого грубого картона выпадает рецепт на оксикодон. *** — Серьезно? Джонхан спрашивает медленно и также медленно поднимает взгляд, сопротивляясь тяжелым ресницами. От резных сводов входа, каменных статуй в стенах, по деревянной тяжелой двери с засовом, до круглого витража, отражающего солнечный свет разноцветными бликами, вплоть до самого острого шпиля, разрезающего низкое облако на две части. От средневековой двери до креста, устремляющего небу свои молитвы. — День всех влюбленных, который мы заслужили, — Мингю рядом, также стоит с поднятой вверх головой, рассматривая необычное природное явление разрезанного облака во всех подробностях. Похоже на слоенный наполеон с одним выкраденным кусочком. Даже в свете зимнего солнца, посреди снега, потемневший готический собор кажется мертвенно-ледяным. В этом всегда их особое очарование: как бы ни было жарко на улице, внутри каменных стен — всегда царит только холод. Потемневшая от времени кладка угрожающе нависает над маленькими фигурами: она совсем не подходит всем современным зданиям, расположенным вокруг. — Пресвитерианская церковь Ённак, — словно зачитывает сценарий детектива Мингю. – Ее заложили здесь мигранты в 1949 году. — Выглядит старше, — Джонхан удивленно изгибает бровь. — А ты откуда знаешь? — Загуглил. Сценарий плохого детектива, конечно. — Знаешь, ты прав, нам в отделе срочно нужен кто-то умный, — подытоживает Джонхан недолгую лекцию. — Кто вообще такие пресвитериане? — Сейчас загуглю, — вздыхает Мингю. Но Джонхан останавливает его, проводя рукой по запястью, мол «не так уж это походу и важно». Он, делая пару шагов, первый пытается толкнуть дубовую дверь, хотя получается это у него только тогда, когда сзади альтруистично надавливает рука начальника. Что-что, а стоящий посреди залы с высокими потолками под отблесками витражей Минхао идеально вписывается в антураж. Настолько, что хочется его тут оставить как экспонат. Оглядываясь по сторонам, Джонхан видит голые холодные стены, расставленные рядами длинные лавки за резными заборами, высокопарное молчание затухших свечей и, наконец, страшную картину, развернувшуюся на алтаре. По позвоночнику пробегает завиток холодного воздуха. Затаивая на ней неподвижный взгляд, Джонхан подходит ближе к напарнику. Усмехающийся голос совсем резонируют со стоящим в стеклянных глазах ужасом. — Привет, — поддевает он, стараясь звучать максимально пофигистично. — А если у тебя принцип «после одного жестокого убийства — один красивый фильм», то что после таких убийств делать? На контрасте Марвел смотреть? Минхао взмахивает длинными белыми волосами и цокает языком, складывая на груди руки в белых рукавах рубашки, вышитых золотыми нитями. — Можно хоть чуть-чуть уважения, — шикает он. Но Джонхан не отстает. — К богу или мертвым? Понимаю, в твоем мире существование Марвел оскорбляет создателя, но все-таки… — Джонхан, заткнись, — шипит проходящий мимо Мингю, который подходит ближе к к окровавленному алтарю. Джонхан только грустно усмехается. И снова возвращается к месту «погребения», переставая уже маскировать леденящий ужас за шутками. Из-за образовавшегося сквозняка прозрачная вуаль ярко-красного платья мертвой девушки развевается вместе с ее черными как смоль волосами. Зеркально ей, по другую руку от алтаря, — фигура мужчины в черном костюме. Оба привязаны так, чтобы сидеть на коленях со сложенными в молитве руками. Это несложно, если заставить труп окоченеть в таком положении, а после — перенести сюда. Они друг к другу… то ли спиной то ли лицом. Их сложенные в молитве ладони направлены в противоположные стороны, а вот глаза… смотрят прям друг на друга. Шеи свернуты на 180 градусов. Изящное тело девушки оплетает обернутая вокруг нее в виде летящего наряда прозрачная красная вуаль, поплывшие глаза смотрят вперед. Насколько это направление можно назвать передом. У нее вместо сережек — словно молнии, зигзагообразные белые ленты. На мужчине такая же надета вместо браслета. Снова разлитая повсюду кровь и… разбросанные красные цветы. Такой необычной формы, словно с сотнями мелких тонких лапок, качающихся на сквозняке. — Паучья лилия, — говорит Минхао, понимая, что вряд ли кто-то кроме него знает здесь это название. Джонхан думает, что он добавит что-то еще, но психолог только опускает глаза. — Красивые цветы. Постепенно вокруг начинается копошение. Хансоль меланхолично слоняется молча туда и сюда, собирая необходимые для анализа биоматериалы, закат начинает проникать сквозь витражи красным светом, еще сильнее оттеняя характерный цвет преступления, а Бомгю появляется рядом с ними, прижимая к себе по иронии красную папку. — Уже опознаны, — сообщает он. — Ли Ара и Ясуо Исикава. — Он иностранец? — тут же спрашивает Мингю. — Нет, гражданство корейское, видимо предки перебрались во время войны из Японии, но Сынкван уже уехал опрашивать родственников. Они оба, — Бомгю кивает на алтарь, — работали вместе, в Сеульском представительстве Toyota. На работе сразу же сказали, что были любовниками. Она — замужем, он — в разводе. Пропали неделю назад, после корпоративного ужина компании. Мы сразу же возбудили дело. Спинами друг к другу… смотреть друг на друга. Джонхан с интересом склоняет голову на бок, но речи все еще придает характерную пофигистичность: — Убийство в храме. Тела на алтаре. Скучнее чем в прошлый раз. — И правда не особо оригинально, — кивает Мингю, — если бы не свернутые шеи. А причина смерти? Это? — Не-а, — вклинивается в разговор услышавший их Хансоль, продолжающий топтаться вокруг тел. Он даже снимает большие наушники, чтобы ответить, — потеря крови. Они обескровлены. Шеи свернуты уже после смерти. — И снова вокруг столько крови, — медленно говорит Минхао, подмечая все схожести с убийством первого января и третьего февраля. — А вот и мимо, — Хансоль привстает с колен, отряхивая джинсы перчатками, — это не кровь, это… сладкий джем. Вперемешку с красной краской, чтоб поубедительнее. — Джем? — ахает Мингю, подходя ближе, чтобы рассмотреть. — Зачем?! Хансоль только пожимает плечами. — Откуда я знаю, это же не я их убил. Скажет, конечно, как отрежет. — А где же тогда кровь? Вопрос босса так и остается риторическим. Когда следственные действия, фотографии и сбор материала на месте завершаются, а нужные бумаги подписанными готовятся лечь к Джихуну на стол, Мингю, уже на улице, перестает скрывать свою досаду даже в мелких дерганных движениях. Замечая это, Джонхан наклоняет голову, чтобы многозначительно посмотреть на него исподлобья. — Что ты на меня так пялишься? — отмахивается Мингю. И обреченно вздыхает, когда к анализу подключается и подошедший Минхао. Два совершенно разных, но одинаково пытливых взгляда впериваются прямо в него. — Ты явно хотел провести 14 февраля как-то по-другому, — говорит Джонхан. — Ты дурак? — Я чувствую неспокойствие, — встревает Минхао, согласно кивая. — И с убийствами оно никак не связано. Ты очень нервничаешь с самого утра. — А я вижу обновлённую стрижку и запах твоего мерзкого одеколона в два раза сильнее чем обычно. К чему ты готовился, когда эти наглые убийства посмели тебя оторвать? Ну-у, — тянет злорадно Джонхан, явно намеренный выяснить правду. — Вы двое, — тычет Мингю в них пальцем поочередно, — оба два, меня бесите. Иногда кажется, что они терпеть друг друга не могут, но стоит только выбрать цель для совместного уничтожения, и это превращается в самый сплоченный в мире дуэт. Сам создал этого двухголового монстра, теперь самому с ним и мучиться. — Дедукция сломалась? — огрызается он. — Сегодня вечером прием у генерала Ли. Вы вообще об этом помните? — Его даже не перенесут? — удивляется Минхао. — Ты прекрасно знаешь, начальство плевать хотело на то, какие дела сейчас в процессе. Всегда кого-то убивают, и для них это не повод переставать закатывать званые вечеринки и слушать о том, как прекрасно справляются наши отделы. — Слава богу кого-то убили, — бубнит оказавшийся рядом в этот момент судмедэксперт. — Хансоль! — осуждающе вскрикивает Мёнхо. — Да я ж не об этом. Простите, не приду, буду проводить доскональные вскрытия. О-о-о-о-чень долгие, — салютует Хансоль от виска, исчезая в машине скорой помощи, в которую уже поместили снятые с алтаря тела. * Гугл сообщил, что ликорис символизируют «прощание». Говорят, он растёт в тех местах, где когда-то люди расстались навсегда. В «Сутре Белого Лотоса высшего учения» сказано, что о ликорисе заботились два природных духа: Манжу опекал цветки, а Сага — листья. Из-за этого им было очень сложно увидеться, но им нестерпимо хотелось хоть раз встретить друг друга. Их тяга была так сильна, что однажды они оставили ради этого свои посты. Встретившись, духи полюбили друг друга. Но высший природный Дух, стоявший над ними, разгневался от их своеволия и наложил проклятие: он сказал, что теперь они никогда больше не встретятся, хоть и всегда будут рядом. Именно поэтому листья и цветы ликориса никогда не существуют одновременно. Когда распускаются бутоны, засыхают листья, а к тому времени, как они вырастают вновь, — заканчивается цветение. В буддистских писаниях говорится, что ликорис является проводником для умерших через сансару. Его не принято сажать возле домов: это цветок, полностью посвященный миру мертвых. И подходящий, пожалуй, холодной готической церкви. Полутьма конференц-залы давит на веки не хуже яркого полуденного света или храмовых витражных бликов. Кости ломит, словно каждую из них — немного подташнивает. Опираясь на край высокого барного стула, Джонхан взбалтывает в руке бокал с шипящим шампанским. Оглядывается по сторонам в поисках виски, но бармен куда-то ушел, а миловидная девочка-официантка разносит только эту странную газировку. Запах концентрированного одеколона так сильно давит на внутренности, что в какой-то момент приходится отойти к окну и распахнуть его. Чтобы прикрыть глаза и набрать в легкие побольше свежего воздуха. Противоядие от кружащейся головы и всеобщей духоты, собравшейся сегодня в управлении. Все эти большие дяди и тети, что мерят свой успех успехом подчиненных – они в жизни уже сделали все что могли, остается лишь пожинать плоды. Слова «сделали», «добились», «победили» — больше из лексикона Мингю, и составлять ему конкуренцию в описании достижений команды перед начальством совсем не хочется. Кажется, если слишком серьезно относиться к жизни, рискуешь словить инфаркт от сорванных дедлайнов мытья головы. Джонхан улыбается своим мыслям, вслушиваясь в шуршащий под ботинками прохожих снег. Зимний ветер растрепывает уложенные длинные волосы настолько, насколько это ему позволяет специальный лак, — единственное, что успелось между выездом на кровавое двойное убийство и лицемерным приемом, в качестве приведения себя хоть в какой-то порядок. Вновь прикрывая от удовольствия и долгожданной прохлады глаза, Джонхан отвлекается на рев мотоцикла, доносящийся снизу. Есть несколько вариантов, кто это может быть, и все они — сомнительное удовольствие. Оказывается, настоящая вечеринка еще и не начиналась. Когда на пороге появляется белокурая девушка, все взгляды устремляются, конечно же, на нее. Первые — восхищенные, вторые — ревностные, третьи — заинтересованные, один — безнадежно влюбленный. Платье удачно подчеркивает каждый изгиб. Оно ярко-красное, очень похоже по цвету на то, что было на жертве днем. Моргая, Джонхан стряхивает это наваждение с ресниц. Какая ирония. Внизу, в холодном морге, лежит труп, здесь — на двадцать пятом этаже управления — дефилирует на высоких шпильках тело, которому удалось избежать этой участи прямо на его глазах. Джонхан поджимает губы в приветственной улыбке, рассматривая каждую женственную черту: от груди, к талии, от талии — к бедрам — красивый S-образный изгиб. Чуть торчащая из обтягивающего платья лямка от кружевного белья. Острые длинные ногти цепко сжаты на блестящем клатче. Если бы все было просто и справедливо, в мире бы существовал идеальный баланс красоты и ума. Но каким-то образом получается, что зачастую кому-то достается все, а кому-то — ну. Первый этаж местного морга. Невозможно обвинять хоть в чем-то этот невинный взгляд. Первую час Лиз делает вид, что они вообще не знакомы. Болтает с каждым начальником по очереди, изящно подает ладонь, улыбается накрашенными блестящими губами и хлопает длинными ресницами. Чтобы как можно дольше скрывать от посторонних глаз пронзительный умный взгляд. Она использует точечные, плавные движения. И угловатые, резкие слова. Одним своим существованием создает привлекающий внимание контраст. Подходит только тогда, когда пятый бокал шампанского дает о себе знать. Джонхан весь час не покидает своей занятой снова одинокой позиции на барном стуле, выторговав наконец чистый виски у бармена. Увидев движение к себе, он чуть сползает со стула навстречу. Глаза Лиз становятся самыми красивыми после одного бокала. Ни больше, ни меньше. Именно столько она позволила себе выпить. Пять бокалов — это тут про всех остальных вокруг. Джонхан чуть выставляет ногу вперед, так, чтобы она острым носом красных шпилек могла задеть его классические лакированные туфли. (в панике найденные за диваном за оставшийся на сборы час) Длинные острые ногти без церемоний ложатся на лацкан черного пиджака, а с него — чудесным ловким образом перемещаются на бедро. Обнимая за талию и притягивая к себе, Джонхан криво, совсем немного пьяно усмехается: — А не здороваться не вежливо. — Возьму потом у тебя пару уроков по этике. Женский голос обжигает и так накалившуюся в душном помещении кожу. Джонхан снова ухмыляется, когда изящная женская рука проводит по его ладони и возвращается на бедро уже совсем в неприличном намеке. — А почему Мингю не попросила? — спрашивает ехидно он, делая глоток виски из олд фэшна с фирменным логотипом. Для этого приходится немного отстраниться. — Я еще ничего не просила, — Лиз, наклоняясь, почти размазывает блеск с губ по его уху, и от этого в стороны разбегаются испуганные мурашки. Глубокие весенние духи пахнут… не ей, а ее амплуа на сегодня, и это раздражает, но не возбуждает. Именно такой запах, думает Джонхан, мужчины представляют себе оставленным на подушке после бессонной ночи. Такие волосы, как у нее, мягкие и шелковистые, они мечтают увидеть под собой, раскиданными на простынях. Такую талию хотят сжимать сильными узловатыми пальцами, толкаясь вперед, в нее. Такие колготки смотреть как она натягивает на худые ноги утром, стараясь беречь от острых ногтей, чтобы вызвать после такси. И исчезнуть. Похоть не позволяет всем им увидеть самое интересное. — Что, он настолько плох? — Ты лучше, — хихикает Лиз, срываясь поглаживанием на его плечо. Еще чуть-чуть и она сорвется растрепать волосы, длинные, мягкие и шелковистые, и заливисто расхохотаться. Может, даже по-детски ткнуть пальцем в мягкую щеку. Но этого никто не замечает, все вокруг видят лишь то, что диктуется неверно расшифровывающимися прикосновениями. Сексуальность воспринимается многими оскорбительно поверхностно: голое тело, вызывающий взгляд, чулки, каблуки, накаченные кубики пресса на мужском теле, тонкая женская талия. Скука. Для них обоих это интуитивное ощущение покоится куда глубже. — Само собой. Если будешь искать кого-то лучше чем я, сдавайся заранее, — кивает серьезно Джонхан. — Ужасно, — цокает Лиз языком, — тебя нельзя, а лучше никого нет. И что прикажешь делать? — Довольствоваться жалкими остатками, — Джонхан возвращает свои пальцы на тонкую талию и притягивает чуть ближе. — Целоваться будем? — А ты хочешь? Он вскидывает глаза к потолку, пытаясь прикинуть возможности и последствия. Но чтобы скрыть то, как чуть не начинает смеяться девушка, он подается вперед и прикасается к ее щеке мягкими губами. Чуть сокращает их, чтобы оставить легкий поцелуй. — Тшшш, — выдыхает прямо в кожу, не отрываясь. — Спалишься. — Он уже почти свалил, — шепчет Лиз. — Скажи что-нибудь. — Надеюсь, я не раздул твою штукатурку, — никто, пожалуй, еще так томно не произносил эту фразу. — Убью потом, — шипит девушка, впиваясь острыми ногтями в плечи. Еще один жест, примитивно распознанный за сексуальность. — И кто же будет тебя спасать, если попадешь в очередную заварушку? — Бинго! — Лиз быстро от него отстраняется, а после отталкивает неласковым тычком. — Он свалил, спасибо. Джонхан возвращается на свой барный стул, с которым практически сросся, молча кивает, поджимая губы и поднимая в ее сторону и вверх бокал с чистым виски, вроде как «обращайся». Когда она уходит дальше ставить свои эксперименты, Джонхан делает глоток чистого алкоголя, морщится и чуть искоса, но очень открыто смотрит на Мингю. Тот смотрит на него, не отрываясь. И явно не одну минуту, прежде чем кланяется в три погибели всем начальникам и решается подойти. Из изящной ладони Джонхана исчезает бокал, а его содержимое оказывается полностью одним глотком влито в начальника. Мягкая кожа его живота. Ее сильные руки. Его длинные волосы и раненый взгляд. Ее властвование и гордая ухмылка. Как же люди недооценивают предоставленные им возможности разнообразия. — Кого из нас ревнуешь? — с никак не скрываемой издевкой интересуется Джонхан, прокручиваясь, как ребенок, на барном стуле, но тут же останавливая себя руками, схватившись за стойку. Он слишком много выпил для такого эксперимента над вестибулярным аппаратом. — Завались, — кривится Мингю. Джонхан облизывает губы, заказывая еще два виски. — Ну смотри, — говорит он немного развязно из-за опьянения, но все также с горящим подъебом в косящих глазах. — Ты считаешь, что неэтично встречаться со спасенными жертвами. И нам всем официально запрещено встречаться с коллегами. Ты выбил комбо. — Не беси меня, — новое предупреждение. — А то что? — А то все четырнадцатые февраля так и будем проводить вместе на подобных тусовках. Мингю щелкает друга по лбу, но отвлекается на звонок телефона, из которого доносится игривый голос Ли Чана. — Привет, сладкий. Бухаешь там, пока я на смене? — Господи, и ты туда же, — Мингю закрывает свободной ладонью лицо, опираясь локтем на барную стойку, — что у тебя там? *** У Ли Чана всегда что-то. Его звонок напрямую ощущается хуже, чем знамение апокалипсиса. С того приема прошло чуть больше месяца, а кажутся они — годами. Джонхан бьется о минимум два угла по дороге в коридор своей квартиры, пытаясь перебирать ногами и разлепить хоть чуть-чуть сонные глаза. Он распахивает дверь, даже не поинтересовавшись, кто там, представая перед гостем во фланелевых штанах, огромной домашней футболке и с таким адским бардаком на голове, что даже человека в нем можно рассмотреть не с первой попытки. Ну, кому бы еще быть на пороге. Мингю. Джонхан приоткрывает один глаз. Вот как он это делает? Они оба спали всего пару часов из-за найденного ночью тела, но этот — будто вышел из спа-салона. Только более длинные чем обычно волосы сдают с потрохами то, что в последнее время ему не до них. — Ну давай, — зевает Джонхан. — Что давать? — Бей, — снова зевок, — мы же договаривались. Ты что, не за этим пришел? — Джонхан, если я тебя хоть раз реально ударю, то заранее выбери стену, в которую полетишь. Да, я пришел не за этим. Собирайся, поехали в офис. — К чему такая срочность? — начинает натурально хныкать Джонхан. Только ногой по-детски не топает. — Что, новое убийство? — Новое убийство было вчера, а сегодня Джису приехал в управление, — взгляд напротив моментально становится осознанным и внимательным. Мингю объясняет. — Он в Сеуле, и мама его еще не уехала. Тэхен позвать его, хотел задать какие-то вопросы, и он сразу согласился. Но без тебя это… сложно. Ты сейчас ему очень нужен, он никому кроме тебя не доверяет. Джонхан, сказав ждать в машине, собирается за пару минут, совсем не заботясь о том, как нелепо будет выглядеть в своей мятой футболке посреди серьезных коллег. Он вернулся домой всего лишь несколько часов назад, потому что вчера, 21 марта, спустя только два дня после вскрытия ими пещеры на Чиндо, было совершенно очередное убийство. На несколько дней Сеул окутало резкое потепление. И можно даже не застегивать кожанку, садясь в большую машину друга, а после перебегая из-за моросящего теплого дождя от стоянки в здание управления. — Вчерашнее убийство может быть как-то связано с тем, что мы нашли пещеру? — спрашивает Джонхан, поправляя в лифте взъерошенные волосы. Его как будто током били, а не разбудили раньше положенного. — Сомневаюсь, что без этой нашей находки убийства бы прекратились, — пожимает плечами Мингю, пропуская его вперед, когда на табло загорается нужный этаж. — Он здесь? — спрашивает Джонхан, пытаясь перебороть волнение в голосе. Мингю кивает. — Они у Чана. Пойдем. И Джонхан, — он останавливается, изображая самый серьезный взгляд, на какой только способен. — Ты даже не представляешь, сколько усилий мне стоило уговорить Джихуна не отстранять тебя от этого дела и всего, что с ним, - он кивает в сторону переговорной, — связано. Только попробуй… — Я ничего не выкину, — Джонхан выставляет руки вперед, слишком театрально для серьезного обещания. — На Библии поклянешься? — хмыкает злорадно Мингю и подталкивает перед собой, довольный придуманной шуткой. Они заходят в темный кабинет, усыпанный горящими мониторами, и устраиваются почти бесшумно в самом углу. Мингю — на стуле, Джонхан запрыгивает на стоящую рядом столешницу. Он чувствует, как вздрагивает все тело и встают дыбом мысли от одного только взгляда. Джошуа их не замечает. Он в простой футболке и светлых джинсах, с все теми же чуть вьющимися, чистыми и наверняка вкусно пахнущими волосами, рассказывает о чем-то внимательному взгляду Тэхена. Страшно потревожить их своим присутствием. — Обычно таким организациям, как Храм, — говорит Тэхен очень структурно, будто этим разговором пытается доказать свою уже выстроенную теорию, — требуются повторяющиеся ритуалы очищения или исповедания. Что-то подобное было предписано вашими правилами? Джису кивает. Дино чуть сбоку смотрит на него так, как будто бы ему очень интересно ткнуть пальцем и проверить на настоящесть. С таким искренним, искрящимся любопытством. Он боязливо пододвигает по столу большой стакан с холодным чаем, который Джошуа принимает, благодарно ему улыбаясь. — Да, каждую неделю мы должны были рассказывать учителю о совершенных грехах. Он назначал наказания, а после объявлял грехи искупленными. Если ты… съел что-то из запрещенного, был в других комнатах или умудрился проспать лишний час, прочитал какую-то книгу: все это. — Какого рода наказания? — Тэхен постоянно делает в своем блокноте какие-то пометки, Джонхан замечает это далеко не в первый раз за почти уже месяц совместной службы. — Работа на общину или… — Джису запинается, опуская глаза. А Тэхен, все понимая, меняет тему. Он совсем не замечает срывающуюся на страх мимику, но логично предполагает последствия того или иного вопроса. — Как вам объясняли, зачем это делать? — Наша кровь нечистая, — поясняет Джису, — и единственная цель нашей жизни — ее очистить, чтобы принять в себя духов вонгви. Люди — только сосуд, и наша задача сохранить его в целостности. Так… они говорили. Со стороны кажется, будто Тэхену хочется неэтично вскрыть ему мозг из праздного любопытства. Пока Чан, замерев, продолжает переводить большие заинтригованные глаза с одного на другого, боясь, что его могут заметить и выпроводить. Но прогонять его никто не собирается. Джису явно некомфортно от направленного на него света мониторов и этого пытливого взгляда, хоть и сейчас разговор совсем не похож на допрос. Спустя минут семь, он отпрашивается ненадолго выйти и суетливо поднимается с места, а от пристального взгляда Джонхана не ускользает то, как часто он начинает дышать. Подскакивая, Джошуа оборачивается и только тогда его замечает. И замирает с широко раскрытыми глазами. Губы невольно растягиваются во встречной улыбке, но состояние накатывающего щекочущего беспокойства не позволяет задержаться взглядом на дольше, и он почти выбегает из кабинета, не замечая прослеживающего его движения взгляда. Тэхен подходит к ним, задумчиво кривя рот в сторону. Его глаза кажутся пустыми от того, что взгляд скорее направлен внутрь головы и крутящихся мыслей. — Ну, что расскажешь? — не выдерживает Мингю. — Я спросил и сопоставил все, что пришло в голову. И все сходится. Эта организация — религиозная и идеологическая секта. Таких в Корее полно, но здесь все не так просто. У них явно есть какая-то высшая цель, которую знают лишь те, кто прошел обряд и вступил в Орден. Простые послушники Храма и не подозревают. Они идут за спасением или их забирают насильно, как всех этих… детей. Существует много действенных способов психологической вербовки, долго объяснять, давайте на собрании. — О чем еще вы говорили? — Вы слышали почти все, — пожимает плечами Тэхен, — я понял, что они используют классические инструменты подавления. Просто ломают людей. В науке это называется психотерроризм или психокадирование. Используют телесные наказания, ограничивают полезные вещества в пище, не дают спать больше трех часов в сутки. Это отключает сознание, блокирует критическое мышление. Человек становится просто не способным сопротивляться. Они превращают своих послушников в армию безвольных рабов. — Но он… — начинает Джонхан, а Тэхен быстро кивает. — Да. Поразительно, но все это время ему удавалось оставаться собой. — Ты говорил с Сынчолем? — идет Мингю дальше. — Нет, туда поехал Минхао. Врачи собираются его отпустить. И еще… К ним применяли телесные наказания. Джису не дается врачам, но на Чхве Сынчоле и остальных – характерные царапины и синяки. Джонхан снова чувствует глухой удар изнутри. Как будто что-то стучится, чтоб вырваться наружу. — А что с пещерой? — продолжает расспрашивать начальник. — Это далеко не первый такой случай в истории, — Тэхен принимается разъяснять терпеливо. — Под землей нарушается состав воздуха, водообмен, это вызывает помутнение сознания, галлюцинации. То, что можно принять за явления святых и все в таком роде. Многие монахи замуровывали себя подобным образом, чтобы помнить о смерти. — А что за эти… вовги? — Вонгви, — поправляет он, — мстительные духи людей, умерших насильственной смертью. Корейская мифология. Я еще не до конца с этим разобрался. — Он много раз говорил про отмщение, — кивает задумчиво Джонхан. — Да, и отец его говорил про месть, еще будучи в общине. Думаю, это наша зацепка, — Тэхен соглашается. — Одна из характерных особенностей подобных культов — ярко-выраженная символика. Вот, — он протягивает Мингю рисунок, вытащив его из своего блокнота, — Джису нарисовал иероглиф, который был там повсюду. — И это нам поможет? — Суть секты, — Тэхен задумывается, подбирая слова, — как бы так выразиться… авторская трактовка библейского текста. Понимаете? Это всегда перевернутый смысл священных писаний — в выгодную кому-либо сторону. Основа любого подобного культа — бредовая идеология, выставляющая себя истиной, и страх. В первую очередь он. Запугивание и насилие — главный инструмент воздействия, и далеко не каждая психика способна с этим справиться, — в какой-то момент Мингю ловит себя на мысли, что с радостью бы организовал сейчас для Тэхена большой лекторий, чтобы с его помощью в нескольких доступных абзацах пояснить всем, с чем они имеют дело. Но Тэхен продолжает так, будто просто рассказывает о том, как добирался утром до работы. — Секты возникают тогда, когда люди теряют опору. Это характерно для дестабилизационных периодов истории. В Корее, например, основной бум пришелся на освобождение от оккупации. Тогда население было в растерянности, никто не понимал, что делать и куда идти. Такие настроения очень чутко чувствуют организаторы подобных культов. Они вербуют тех, с кем это проделать легче всего, и пожинают плоды. Знаете что такое евгеника? Все трое в кабинете, уставившиеся на него, в едином порыве отрицательно качают головами. — Грубо говоря, это естественный отбор среди людей, — объясняет Тэхен. — Движение за улучшение общества путем селекции, как выводили животных. Мне кажется, нечто похожее, исковерканное еще больше, происходит и в Храме. Евгеника бывает положительная и отрицательная… простите. Он отвлекается, чтобы выключить начавшие пиликать уведомления на телефоне. И это дает повод Мингю взглянуть на развесившего уши Ли Чана. — А ты чего ничего не делаешь? — прищуривается начальник. — Система полетела, — грустно вздыхает Дино, — вот жду… о, его. — Привет! В комнату после нервного стука заходит высокий крупный парень, ростом с Мингю, только на пару-тройку лет младше. Его неловкие, чуть угловатые жесты, обращаются ко всем в комнате в дружелюбном приветствии. А слишком светлые глаза пышут любопытством и заряженным энтузиазмом. — Привет, Кай, — здоровается Мингю с местным программистом, единственно работающим тут нормально на все управление. — А вы уже знако… — он ведет рукой в сторону Тэхена, но замирает. Кажется, в его представлении тут никто не нуждается. — Королевская пешка на е4, — говорит светловолосый Кай, наклоняясь к Тэхену. Он смеется звонко и коротко, пронзяще, а Тэхен отвечает тут же: — Пфф, ну давай. Пешка на е5. Оба они не обращают внимания на вытянувшееся лицо начальника. — Понял, знакомы, — кивает Мингю больше себе самому. — Джонхан, не хочешь сходить за ко… Он оглядывается по сторонам, но никого не находит рядом с собой. — Это не офис, а бардак какой-то, — обреченно вздыхает он. — Хён, — зовет неуверенно Чан, воспользовавшись его замешательством в пространстве, — а вы дадите Джису остаться? — он грустно и немного смущенно опускает глаза, — он мне так нравится. И он не хочет обратно на Чодо. Мингю кивает. — Ему нужно быть под нашей охраной сейчас, а нам нужна его помощь. Он может быть здесь, сколько захочет. * Что бы здесь ни происходило, тело всей своей тяжестью тянет туда: найти. Найти. Найти. Найти. Непонятно что делать дальше, но хотя бы не упускать больше из виду. После всего что произошло «потерять», «не успеть» — кажутся словами сродни ночному кошмару. Джонхан выскальзывает из кабинета сразу же, как только Тэхен заканчивает тезисно резюмировать результаты своих изысканий. И нарывается тут же на возвращающегося к ним Джошуа, который замирает напротив. Улыбается неловко, отводя взгляд, и мнется на месте. Хочется сказать «я рад, что ты в порядке настолько насколько это возможно», но горло словно немеет. — Видишь, — Джису начинает говорить первым, - не такой уж я и страшный убийца. — Видишь, — моментально отвечает Джонхан, — не такой уж я и крутой полицейский. Губы растягиваются в улыбке непроизвольно, но все слова застревают в горле из-за сковавшего спазма. — Мингю разрешил мне пока что тут остаться. Покажешь где что? Джонхан поднимает голову и быстро согласно кивает. Он использует минимальное количество слов, разменивая их на сердечные удары, когда объясняет где чей кабинет, где злостные начальники, а где добрый Ли Чан, к которому всегда можно зайти в свободное время, чтобы послушать последние сплетни. Дергаными, нервными жестами он размахивает руками и шутит глупые шутки, чтобы обрисовать в общих чертах систему местной работы. Джошуа задает уйму вопросов, которые сваливаются на Джонхана лавиной. Как что называется, где что стоит, почему так расположено, почему такого цвета. И на большинство из них Джонхан не знает ответа. Он даже свои закрутившиеся вихрем мысли от одного взгляда «на» логически обосновать не в состоянии, что там говорить о структуре устройства огромного управления. Как будто глупеет с каждой кошачьей улыбкой, направленной ему одному, на несколько IQ-пунктов. Остается только умиляться и удивляться чужому горящему любопытству. Когда они завершают обход, Джису зовет с собой на маленькую местную кухню. Он не говорит словами, но не будь сейчас Джонхан так сильно занят собственными нервами, он бы профессионально отметил, насколько его рады вновь видеть. И как цепляются за любой вопрос, чтобы не давать повода уйти и ни в коем случае не отпустить от себя. — Чан научил меня пользоваться этой штукой для кофе, — гордо заявляет Джошуа на кухне. — Хочешь кофе? Да даже если бы Джонхан ненавидел кофе больше чем занудное душнильство Минхао, он бы сейчас согласился. Он кивает, занимая свое место за столиком. — А можно вопрос? — Джису крутится у кофемашины к нему спиной, и это дает возможность рассмотреть широкую спину и лохматые волосы. Есть ли и под этой футболкой шрамы? — Конечно, — улыбается Джонхан. — А почему ты выбрал эту работу? Почему профайлер? Джонхан фыркает. Он принимает из чужих рук небольшую кружку, и их пальцы касаются друг друга на ее окаемке. Уже тот факт, что он это отмечает, заставляет нейронные связи биться в припадке. Люди зачастую видят привлекательность в странных поверхностных вещах. Как будто бы надиктованное из каждого утюга «это красиво» — становится их осью координат. Почему человечество выбрало сделать ликорис цветком разлуки, если точно также могло бы назвать его символом любви? Нужен только хоть немного властный голос и все, подняв лапки, слушаются: покорно соглашаются с определениями женственности и мужественности, жизни и смерти, ненависти и любви. Того, что такое «хорошо» и «плохо», «гнусно» и «благородно». Не будь голоса свыше, пришли бы все к одним и тем же умозаключениям по всем этим вопросам? По-моему, думает Джонхан, смотря в лисьи глаза, красоте тоже нужна своя Неевклидова геометрия. Всеобщие представления хорошо бы прогнать сгустком света через черную дыру и выкинуть на противоположной окраине космоса. Он обнимает полученную кружку пальцами и делает глоток крепкого кофе. — Не жди какого-то особо интересного рассказа, — так и не перестает глупо улыбаться, несмотря на сумбур мыслей, закручивающийся в зрачках. — Моя профессия бесполезная, она просто интересная. Мне всегда было занимательно превращать хаос в систему. Копаться в деталях, чтобы раскладывать их по полочкам, и связывать их между собой. Чистой воды эгоизм, — усмехается он, — за доблестными рыцарскими порывами тебе к Минхао. — Не хочу к Минхао, — тут же выпаливает Джису. Он уже садится напротив со своим кофе, и странно смущенно прячет глаза. — Я в детстве хотел стать полицейским, поэтому и спросил. Но все равно мне кажется, что… есть такие люди, которые любое свое действие способны сделать интересным, не знаю, как объяснить. — Согласен, — кивает Джонхан, окончательно теряя взгляд в чужой фарфоровой кружке. — Кто-то — отвратительно скучный космонавт, а где-то наверняка есть дворник, которого бы я слушал часами. — Ой, а ведь он столько может рассказать, — воодушевляется Джису. — Как дети играли на площадке, возвращаясь со школы. И какой там придумывали себе мир и роли в этой игре. — Как парочка жалась у подъезда, чтобы мама с балкона не спалила. — Как ранним утром кто-то опаздывал на работу, врезался на машине в столб и очень смешно матерился. — Как каждый день с приходом осени капельку изменяются опавшие листья. — Как соседка нашла кота, который сбежал три дня назад. — А друзья собирались на чью-то свадьбу, заканчивая по дороге придумывать шутливую песню. — А если я попрошу тебя рассказать поподробнее о твоей работе, — Джошуа весь словно состоит из слова «интерес», прерывая их унесшуюся во двор из детства фантазию, — ты согласишься? Джонхан поднимает глаза с хитрой игривой ухмылкой. — Могу хоть в Библии написать. Джису откидывается на стуле и прищуривает взгляд, складывая на груди руки. — Прости, я разлогинился. Он смеется вслух, заливисто и, кажется, счастливо. Хотя это слово Джонхану все еще сложно произносить даже в мыслях. Теперь скрывать улыбку в хрупком фарфоре не остается уже никаких шансов. Спустя еще несколько минут их находят все трое коллег. Чан принимается крутиться на кухне, но Мингю его заботливо отодвигает. Лучше сразу сделать все самому, чтобы потом переделывать. — Вот вы где, — тогда Дино переключает на Джонхана с Джошуа все внимание, повиснув на руке Мингю, чтоб не дать тому положить слишком много сахара в кофе, — мы вас потеряли. У нас новое дело, ребята из полиции уже едут сюда. — Ну просто пасхальное чудо, — немного злорадски кивает Мингю, — нам же так дел не хватало. — Чудо? — вдруг переспрашивает Джису, обращая на себя внимание всех. — Это тоже какой-то остров? Дино смеется. — Не-ет, это когда ну вот знаешь если ты например ну когда тебе чего-то хочется и ты это загадываешь но может быть и не загадываешь… Тэхен его прерывает, нетерпеливым ворчливым вздохом. — Чудо — это когда происходит что-то, вероятность чего была равна практически нулю. Что-то поразительное и удивляющее, невозможное. — Значит, — улыбается Джису, поворачиваясь к Джонхану. — Ты мое чудо? Щеки и уши вспыхивают моментально. Мингю, расширяя глаза и пытаясь не захихикать, отворачивается и тянет такого же Чана за собой, чтобы увести его как можно дальше от возможности ляпнуть непоправимое. Сердце, кажется, стучит через раз рваной рысью. Пока Джонхан не понимает куда себя деть, Тэхен остается абсолютно спокойным. — Верно, — кивает он. — Тот факт, что вам удалось понять друг друга, — настоящее чудо. * Лишь ближе к вечеру Мингю объявляет наконец общий сбор. В конференц-зале начинается копошение, а знакомые лица журналистов мельтешат перед глазами. Заняв вновь место на одной из столешниц в углу большого зала, Джонхан ловит лисий вопросительный взгляд. Удостоверившись, что его никто не выгоняет и можно устроиться рядом, Джошуа пододвигает стул и садится, выпрямляя привычно ровную спину. Чтобы удобнее устроиться, Джонхан сгребает в сторону все документы и ручки, валяющиеся на его троне (чьем-то рабочем столе). Пульс захлебывается сбивчивым ритмом при взгляде сверху вниз на темную макушку в такой близи. Мингю разрешил Джошуа присутствовать, подумав, что это тоже может быть как-то связано с их основным делом. Полицейские отчеты больше похожи на скучнейшие лекции в универе. Все, что на самом деле хочет сказать Субин, — это то, что возле особняка-отеля за городом найдены человеческие кости, и что надо бы как-то с этим что-то бы сделать. Но его загнанная в официальные рамки речь заставляет умирать от невозможности установить скорость х2. Джонхан то и дело опускает взгляд, чтобы уже по привычке проследить за тем, как сцепляются друг с другом нервные смуглые пальцы, но потом немного отвлекается. А когда возвращает фокус внимания, замечает как к нему медленно, по столу, подползает чужая рука. — Все мы понимаем, насколько важно сейчас… — голос Субина заглушается эхом бьющегося в легких сердца, как под водой. На документе, валяющимся до этого в общей куче на столе, маркером выделены буквы, которые он быстро читает: у-в-а-с-в-с-е-г-д-а-т-а-к-с-к-у-ч-н-о-? Джонхан даже не понимает как описать пробивающее его насквозь чувство. В глубине зрачков вспыхивает озорство. Он тянется к договору. Раскрывает маркер, зажимая в зубах колпачок, и быстро ищет нужные буквы: х-о-ч-е-ш-ь-с-б-е-ж-и-м-? Ему не видно, как в хитрой ухмылке Джошуа поджимает губы, когда возвращает листок: н-а-м-н-у-ж-е-н-п-л-а-н