Sensitive Saint Sacrifice

3,1415926 * Странное, покалывающее на кончиках пальцев ощущение, что вот-вот может что-то произойти. Такое не так уж легко стряхнуть, дернув плечами или отвлекшись на первые за день кофе и булочку. Ограбление цветочного магазина закончилось разбитым витринным стеклом, пропажей всего лишь ста тысяч вон и букета тюльпанов, в связи с чем волноваться вроде не о чем, но как будто бы на сегодня все только начинается. Последнее убийство загадочной серии было совершено почти неделю назад, пятнадцатого марта. И чем больше дней без очередного потрясения, тем более нагнетающей становится обстановка. Возвращаясь с выезда, Бомгю застывает прямо в центре большого зала управления полицейского участка, потому что видит как в очередной раз за прикрытыми окнами кабинета Субина проскальзывает ярко-розовое пятно. А, так вот что сегодня должно было произойти. Явление его главного дела, ну конечно. Только где это видано, чтобы дело раскрывало следователя. Кулаки приходится сжать, чтобы не выдать страха, тут же сковывающего пальцы. А еще чувства клокочущего предвкушения, в котором даже самому себе признаться — непосильная задача. Неопределенно направлено волноваться было куда приятнее. Он здесь. Значит, сегодня нужно будет не забыть сделать новую запись в тетради прихода. Звонкий, почти беззаботный смех Субина доносится до навострившихся ушей. Выскальзывая из кабинета и болтая что-то шутливо-дурацкое напоследок, Ёнджун машет своему соседу рукой и быстро шагает в сторону лестницы, будто бы даже не заметив замершего в стороне Бомгю. Глаза-маятники, слишком светлые от яркого освещения потолочных ламп, перебегают с кабинета Субина на стол занятого своими делами Сынквана и на его уже светло-каштановую макушку. Страх разоблачения витает в воздухе. Но ничего не происходит. Шуршание бумажек и запах безразличия — единственное, что распространяется по всему большому залу. И умудрился же подумать, что кому-то на него не плевать. Медленно подходя к своему столу, Бомгю только что руками за грудь не хватается, чтобы попытаться заставить сердце остаться на привычном месте и не ухнуть вниз. Хотя где там уже это привычное место, если оно давно скачет при одном только упоминании… — Блять, — тихо прошептав про себя ругательство, Бомгю еще раз вертит головой по сторонам. Он быстро сгребает в кучу появившиеся на его столе знакомые больничные карты и начинает хаотично листать заголовки. Медицинский центр Асан Мед центр Кангбук Самсунг Госпиталь Сеульского национального университета Госпиталь Северанс при университете Ёнсе Госпиталь Святой Марии при католическом университете Медицинская служба университета Кенхи Клиника S-plant Больница университета Чунганг Медицинский центр Конкук И на каждой — его имя. — Как он… Трясущимися руками Бомгю достает из кармана телефон вместе с рецептом на адеметионин, который сминает и прячет в одну из папок. Смска будто над ним издевается: «ты, я, крыша?» «Чья?!» — злобно печатает Бомгю, но все же хватает со стула пиджак, который только успел снять. Это уже куда больше напоминает шантаж. Злобно от бессилия топая ногами по мраморным ступенькам, он распахивает дверь, ведущую на крышу полицейского участка, уже спустя пару минут. Солнце как раз поднялось на достаточный уровень для удачной попытки выжечь глаза. На них, слишком светлых, наверное остаются выгоревшие пятна, иначе почему тогда если долго смотреть на свет, потом видишь его отражение черным следом, куда бы не направился взгляд? На улице душно без кондиционера, на который они всем отделом, ура, смогли заработать (и отсутствие которого Субин-начальник бы не допустил). Высокая, тонкая, выточенная фигура стоит, оперевшись на перила, и с мягкой улыбкой подставляет лицо маньячному солнцу. Длинные дурацкие розовые волосы собраны в дурацкий хвост. А те, что не собраны, по-дурацки развеваются на редком майском ветру. Дурацком дурацком дурацком Бомгю подходит и слишком резко, топорно разворачивает к себе за худое плечо парня, что немного выше его. — Ты задолбал! Пытаешься вывести меня на чистую воду перед Субином, так и скажи. Ёнджун как будто бы сглаживает его резкость своей мягкостью, хотя визуально все кажется противоположным. Черты Бомгю — неотесанные круглые линии, в то время как Ёнджун весь состоит из мягких углов. У него глаза внимательные и очень добрые, и чтобы скрыть такую поразительную доверительность миру, приходится иногда искусственно добавлять в них чертинки. Ёнджун не улыбается, но умудряется гладить тоном своего немного скрежещущего голоса, как будто внутри стоит фильтр автотюна. Смотрит настолько щемяще-внимательно, что хочется отвернуться. — Я не собираюсь никому тебя сдавать, я просто хочу помочь. — А тебя кто-то просил? — Бомгю как выплевывает, смешно пытаясь простроить линию своей обороны в уже проигранной битве. Обидная фраза уносится куда-то вниз вместе с порывом сильного ветра. Так хотя бы легче дышать. Будь они на море, это было бы сражение шторма со штилем. Один и тот же мировой океан в одном из них истерически разбивает корабли о неприступные скалы, пока второй убаюкивает бдительность путников своим монотонным покачиванием на легких волнах. Бомгю вспенивается от злости, а Ёнджун — ласково прячется от этого порыва на глубине. — Ты мог просто не отвечать, — говорит спокойно он, — и я бы отстал. Бомгю фыркает, не переставая тяжело дышать. Воцаряется пауза, в которую на него смотрят внимательно-изучающе. Ёнджун оказывается так близко, что глаза на него поднять сравни поднятию перед ним белого флага. А понятия «белый флаг» в словаре действий Бомгю по поиску не находится, поэтому он не видит как меняются эмоции друг с другом во взгляде на него, и как прямо в глазах видно принимаемое решение. Ну знал же блять, что что-то должно произойти. — Но ты ответил, — единственное, что говорит Ёнджун перед тем как податься вперед. Мысли закручиваются по спирали. Сердце играет само с собой в пинг-понг в организме, ударяясь о каждую стенку. Бомгю выдыхает резко, хватаясь за дурацкую атласную рубашку, небрежно висящую на худых плечах. Дурацкую дурацкую дурацкую Необъяснимым по своевременности порывом Ёнджун аккуратно прикасается губами к губам и закрывает глаза. Шок выдает автоматическую реакцию: приоткрыть рот в ответ. Резкость и топорность движений против мягкости и разглаживания острых углов. Губы наощупь очень мягкие, а прикосновения слишком нежные для этой игры в поддавки, которую тут себе все еще придумывает Бомгю. Новый порыв ветра растрепывает дурацкие розовые волосы. Дурацкие дурацкие дурацкие Это все чтобы усыпить бдительность и вывести на чистую воду. Поддаваться такому нельзя. Слишком много Бомгю уже знает о жизни, чтобы кому-то безоговорочно доверяться. Может, только на эту минутку. На эти несколько мгновений, потом ведь снова можно все вернуть на свои места. Стоя какое-то время замершим столбом, он сдается, когда чужая ладонь аккуратно ложится на его шею, и Ёнджун чуть поворачивает голову, но почти отстраняется, позволяя прильнуть к нему самому и вести поцелуй. Ураган нападает на спокойствие и все равно, по итогу, волна любого масштаба успокаивается тишиной глубины. На улице душно до потери сознания, даже ветер не помогает. Попытки думать разбиваются то о бурлящий внутри шторм, то о мягкие прикосновения к нему его личного штиля. Под пальцами трещит дурацкая атласная рубашка. Дурацкая дурацкая дурацкая Осознавая до конца происходящее, Бомгю выныривает из нахлынувшей пелены, отстраняется и огромными глазами смотрит перед собой, в пустоту. Взгляд направлен куда-то за чужое плечо, но зрачки мертвые, даже с отпечатками выжженных солнцем пятен. Неубранные ничем волосы на лицо сдувает новый потуг шевелящегося воздуха стать ветром. Это выражение точно можно считать как злость, если обратить внимание и на сжатые кулаки. Бомгю будто готов вот-вот ударить, нужно только сначала законнектиться обратно с самим собой, и дать мозгу вспомнить как управлять телом. Нейронные импульсы, сигналы, мышцы, что там еще, — все перепуталось. Он идентифицирует себя куда больше тупой набитой плюшем игрушкой, чем человеком. Вся жизнедеятельность уходит в мыслительный процесс осознания. — Прости? — щурится Ёнджун виновато, наблюдая эту реакцию с плохо скрываемым сожалением. Но ему уже никто не отвечает. Жаркий ветер остается растрепывать крашеные в розовый волосы и задумчивые опущенные глаза. Дыхание учащается как от внезапного спринта. Не оборачиваясь, Бомгю сбегает вниз по ступенькам. Вытирая рукавом губы, он обеспокоенно озирается по сторонам, оказавшись уже в общей зале управления. Как будто каждый здесь сейчас может его заподозрить и обвинить. — С тобой все нормально? — интересуется Сынкван, возникший совсем рядом. Закрывая собой больничные карты на собственном столе, Бомгю кивает. Нужно срочно убрать их в закрытый на замок ящик. — Да. Что у нас? — Новый выезд, — вздыхает Сынкван. — Ребята из НБР вчера нашли эту пещеру, у них дел полно, поэтому приедут, только если подтвердим причастность убийства к серии. Собирайся. Дурацкое убийство. Дурацкое дурацкое дурацкое * Субин закрывает лицо обеими ладонями. И какое-то время игнорирует шуршащую, зацепленную на поясе рацию, через которую пытается его вызвать Мингю. Причин для нагоняя от него накопилось уже столько, что фиг с ним, пусть будет еще одна. За час, что уходит на то, чтобы добраться до поля для гольфа в Янджу, солнце успевает немного успокоиться и вспомнить о том, что на улице середина весны, а не знойный июль. Картина, развернувшаяся перед ними, точно для НБР, а не для тех, кто еще два часа назад серьезно расследовал похищение букета тюльпанов и сотни долларов. Бомгю уже вообще боится заикаться сам с собой о чувстве, что что-то сегодня определенно должно произойти. Надо было не забывать ставить лимит на события в собственной разбушевавшейся фантазии предзнаменований. Голова немного подъезжает, но как будто бы это только сильнее содействует тому, чтобы абстрагироваться от анализа всего произошедшего на крыше и сосредоточиться на том, что перед ним. В голове помещается только либо одно, либо другое. И если это не особо помогало по жизни, то очень помогает сейчас. — Значит, — отстраненно резюмирует Бомгю, — можем записывать новое убийство на двадцать первое марта? Надо позвонить Чану сказать, чтоб приезжали и захватили с собой наш веселый календарь, будет новая отметка. — Не на двадцать первое, — говорит где-то сбоку появившийся судмедэксперт, — на двадцатое. Они провисели тут около суток. Поле огромное, понадобилось время, чтобы их обнаружить. От слова «провисели» неприятный холод разбегается по позвоночнику как на старте короткой спринтерской дистанции. Бомгю снова переводит взгляд на тела. Трое людей, две девушки и молодой парень, связаны друг с другом кольцами. Это могли бы быть плоды гигантского сказочного дерева, если подключить фантазию. Руки каждого соединены с собственными ногами, так, что один человек образует круг. За него, как звенья цепи, зацеплен второй. И еще ниже — третий. Все трое повешены на самую крепкую ветку высокого дерева, способную выдержать такую нагрузку. — Ничего не трогайте до приезда НБР, — Субин приподнимает руку в останавливающем коллег жесте и достает рацию, зажимая нужную кнопку. — Приезжайте, они по ваши души, — становится непривычно серьезным, сосредоточенным и четким для себя самого, убирает рацию в зацепленный на поясе чехол, а потом внимательно вглядывается в тела. — Они как фазы луны, — говорит вдруг и указывает пальцем на детали для оказавшегося рядом Бомгю. — Посмотри. Их трое. Посередине цельный круг закрашен кровью по одежде. Спина выгнута так, чтобы ноги соприкасались с руками. А сверху и снизу — два полумесяца. Кровь закрашена половиной круга с разных сторон, а руки и ноги не полностью соприкасаются, между ними веревка. — Они окоченели в таком состоянии, как их теперь вообще снимать, — слышится озадаченный голос патологоанатома. — И в чем послание? — задумчиво тянет Бомгю. — Что-то связанное с днем и ночью? Или с длиной месяца? Очень хочется сейчас абстрагироваться и не всматриваться в молодые мертвые лица, которые еще несколько дней назад могли выражать эмоции и чувства, а стать лучшим профессионалом своего дела. Но сегодня Бомгю все проёбывает. Влага скапливается в уголках светлых глаз с выжженными вкраплениями, и приходится ее сморгнуть, опустив голову. Дурацкое дурацкое дурацкое «сегодня точно что-нибудь произойдет» — Тут еще сакура повсюду, — Сынкван на тела вообще не смотрит, потому что понимает, чем это для него закончится. Исследует территорию рядом. — Она раскидана вокруг, но тут нигде поблизости не растет, явно привезли специально. Сейчас же как раз сезон. Стоп, а это что? Среди ярко-розовых весенних цветков он замечает круглый белый шарик и поднимает его в перчатке, принимаясь рассматривать на солнце. — Рисовые шарики? — удивленно догадывается Бомгю. — Ой, это бота-моти, с пастой красных бобов, я такие в Японии пробовал, — кивает Субин, который знает, кажется, название любой еды в мире. — Ездил прошлой весной, ровно… год назад. Позади слышится звук подъезжающего автомобиля, который пустили на территорию. — Что тут у нас… твою мать! — раздается над ухом голос Мингю. — Опять обескровлены? — обращается к Субину более спокойный голос Тэхена. Лейтенант кивает. А Бомгю опускает глаза, снова прикасаясь кончиками пальцев к губам. Почему нельзя просто смотреть Друзей втроем перед большим телевизором? Как было раньше. В дурацком дурацком дурацком «раньше» *** — Господин Чжон, — вздыхает Минхао, сцепив между собой изящные пальцы и острым взглядом поверх очков всматриваясь в человека через стол от себя. — На территории участка земли, находящегося в вашей единоличной собственности, нашли человеческие кости. — Знаю, агент Ким сообщил мне по телефону, — кивает спокойно мужчина. Он кажется глубоко пожилым, а не шестидесяти трехлетним. И вообще внушает одни только страх, недоверие и недоумение. Седые волосы торчат клоками, зубы сгнившие и окосевший взгляд. Можно было бы подумать, что он пьян. Особенно внимательно следователь цепляется за скованные тремором пальцы, которые подозреваемый как будто вечно не понимает куда девать. — И как вы можете это прокомментировать? Мужчина пожимает плечами. — Я не знаю, вероятно, кто-то закапывал тела на территории моего дома. — Кто-то? — саркастично поднимает брови Минхао. — Ну уж точно не я, — ухмыляется мужчина гнилыми зубами. — Зачем мне кого-то убивать? — Это нам и предстоит выяснить. Вы ученый, да? — уточняет Минхао, листая туда-сюда страницы найденной информации. — Давно отстранен, — недовольно господин Чжон дергает плечами. — Считайте, у меня пенсия. — И чем вы занимались? Что исследовали? Выражение неприятного лица меняется на недовольно-претенциозное. Впервые он опирается ладонями на стол и подается вперед, перегибаясь и оказываясь ближе к нешелохнувшемуся психологу. — Я пытался вылечить рак костей. — За что же тогда вас отстранили? — тут же нападает Минхао. — Это, — кривит некрасивый рот мужчина, — спросите у своего дебильного правительства, которому вечно что-то не нравится в попытках совершить научный прорыв. Минхао делает какую-то пометку в записях и возвращается к разговору. — А чем сейчас занимаетесь? Господин Чжон откидывается на спинку стула. Все его движения нервные и дерганные. Зрачки никак не могут зафиксироваться в глубоких глазницах, вокруг которых все изрыто морщинами. — Езжу туда-сюда со своим театром. Брови Минхао непроизвольно ползут еще дальше вверх, но он решает оставить это уточнение на потом. — Что за печь в вашем доме? — Печь? А, эта. Безотходное производство. Реквизита для театра слишком много, приходится сжигать декорации и вещи, когда спектакль выходит из репертуара. Из допросной, спустя час, Минхао выходит максимально озадаченным и недовольным результатом. — Он явно не в себе, — кидает психолог фразу и папку на стол перед Мингю, который ждет его по ту сторону экранов допросной. А потом поправляет аккуратно прямоугольные очки, блеснув на свету позолоченными запонками. — Быть психом пока не преступление, — вздыхает Мингю, раскручиваясь на стуле туда и сюда, и удерживаясь только благодаря цепляющимся за столешницу рукам. Как будто так, хотя бы в каком-то движении, думать удобнее. — Нам нужно что-то еще… Мы не можем его сейчас арестовать, у нас никаких прямых улик. Странно, что он еще не попросил адвоката. Их прерывает почти вбегающий в кабинет Ли Чан. — Ребята, посмотрите, что мы с Тэхеном нашли, — тараторит он еще на ходу. Мингю заинтересованно забирает бумаги из его рук и начинает читать досье. — Чжон Минсон. Молодой доктор медицинских наук, профессор исследовательского института Конкун. Он действительно занимался раком костей. И как успехи? — А ты дальше читай, — Дино подсовывает следующую бумажку с печатным газетным заголовком. — Сентябрь 1995 года. Разразившийся скандал в университете Конкун. Без ведома родителей из могил извлекались мертворожденные младенцы. Их тела, по согласованию с правительством, использовались для медицинских экспериментов, призванных найти лекарство от рака. — Он в этом деле был одним из главных, — чуть ли не вскрикивает Чан, начиная нарезать круги по комнате от переизбытка гнева и предвкушения приближения к разгадке еще на один шаг. И еще немного из-за влитых в себя за всю ночь энергетиков. — Так, ясно, — кивает Мингю, — его отстранили за неэтичные медицинские эксперименты. Причем руководство дало на них тайное разрешение, а после списало все на команду ученых и вышло сухим из воды, — он потирает подбородок, вчитываясь, — похвально, — но быстро переводит взгляд на Чана, который на эффекте таурина продолжает кружить по комнате. — Ты сколько не спал? У тебя ночная смена закончилась три часа назад. — Если ты думаешь, что я дам вам его засадить без меня после всего, что тут произошло, то ты дурак. — Ты как с начальником разго… — Мы можем оставить его, — радостно махая какой-то папкой, в комнату входит и Тэхен, глаза которого все также горят смесью удивления и немного психопатического интереса. Он куда спокойнее Дино в интонациях, но будто еще воодушевлённее в своей решительности докопаться до правды. Прерывая пререкания в кабинете, он добавляет к бумагам в руках Мингю новую стопку. — Я связался с некоторыми уборщицами из клининговых компаний, которые выезжали на вызов в наш особняк. И все они, до одной, плохо себя чувствовали после. Симптомы, правда, у всех были разные. — Отлично! — искренне хвалит Мингю, рассматривая расшифровки разговоров. — Ты молодец, это очень поможет. — А что я молодец сказать язык видимо отвалится… — начинает ворчать Чан, но затихает, потому что Мингю отвлекается, отворачиваясь к коридору и прослеживая, как Хансоль с кем-то из врачей быстрыми шагами проплывают в сторону большого кабинета, в котором стоит диван. — Ему стало хуже под утро, — объясняет Тэхен, имея в виду все еще находящегося здесь Джонхана. — Результаты анализов придут только днем. Хансоль сказал дать кислород. — Я не понимаю, почему ты не отпускаешь его в больницу? — не унимается Чан. — Дино, прошу, — устало потирает закрытые глаза Мингю. — Все симптомы — остаточные, ты слышал врачей? Отравы в организме больше нет. Джису там? — удостоверившись благодаря положительному кивку Тэхена, он возвращается к документам. — Так, что там с уборщицами? — игнорирует, как дуется на него за сокрытие информации Чан, складывая на груди руки. — Все они чувствовали себя плохо, но, конечно, никак не связали обычную тошноту с домом. Симптомы быстро прошли, а друг друга никто из них не знал, эти случаи было никак не связать. — Отлично, — щелкает начальник пальцами, — это наша зацепка. Оформляем его до выяснения обстоятельств, — он звонит кому-то из офицеров, прося предъявить обвинения по подозрению в отравлении, и только опуская трубку, оглядывает всех собравшихся. — А теперь думаем. Эта задача празднуется воцарившейся тишиной. — Симптомы у вас у всех были разные, — начинает резюмировать Минхао первым. — Это что-то в стенах, на поверхностях или в воздухе. У Джонхана и Бомгю начались судороги спустя несколько часов, несмотря на то, что отравляющего вещества в теле больше нет. При этом сам господин Чжон относительно в порядке. Воздействуй на него что-то также сильно на протяжении многих лет, вряд ли бы он остался в живых. Он только выглядит как будто сильно болеет, и как будто с головой у него явно не все хорошо... Его подытоживания прерывает аккуратно постучавший (несмотря на открытую дверь) Хансоль. — Звонили из лаборатории, — сообщает он, приковывая к себе всеобщее внимание и даже не здороваясь, будто и не было этой для кого-то бессонной, а для кого-то беспокойной ночи. — Анализ волос всех вас показал осевший пар тяжелых металлов. Но их так много… Я не имею понятия, как быстро выяснить, какой из них… стойте, — вдруг прогружается он и поворачивается к Минхао, слова которого слышал издалека, — как, говоришь, ведет себя господин Чжон? Чан протягивает судмедэксперту фотографию из досье. — Он заливал мне про собственный театр. Был не в себе, у него тряслись руки, но речь была довольно связная. Но если он живет в доме с концентрацией этой отравы, почему он все еще жив? Хансоль расширяет глаза, впервые на их памяти выражая настолько яркую эмоцию лицом. Словно ломается, это выглядит даже немного жутко. — Кажется, я знаю, что это, — говорит он. — Эретизм… Тэхен тут же закрывает небольшой ладонью рот, проводит по нему вниз, сильно надавливая на кожу, как будто настраивая нужную волну повествования. Или пытаясь скрыть досаду от того, что это не он додумался. — Ты серьезно? Болезнь безумного шляпника? — Чего?! — в один голос спрашивают Мингю, Чан и Минхао, ошарашенно переглядываясь, — теперь вы поехали? — кривится начальник. — Нет, я серьезно. Хансоль облегченно выдыхает от того, что всю историю рассказывать не ему и передает бразды правления. — Вы знаете, почему шляпники были «безумными»? Почему так выглядели? — спрашивает Тэхен, нарываясь на всеобщее покачивание головами. Вся надежда на Хансоля, но тот располагает только медицинскими терминами, а не интересными сказками, обросшими вокруг них. — Раньше при изготовлении шляп для выделки фетра использовался материал, содержащий ртуть. Поэтому отравление ртутью — хроническая болезнь шляпников. Помещения плохо проветривались, что приводило к медленному отправлению. Образ безумного шляпника — не с нуля придуманная сказка. — Так это ртуть? — вычленяет Мингю главное. — Я за молоком и желтками, нужно срочно дать Джонхану с Бомгю. Сынквану позвоню, — докладывает Хансоль уже по пути, понимая, что дальше Тэхен справится с обоснованиями, но его останавливает голос Минхао, заставляя обернуться, будучи уже в проходе. — С ними все будет в порядке? Судмедэксперт только кивает молча и исчезает за поворотом. — Это все объясняет. И его симптомы, и ваше острое отравление, — торопится Тэхен, понимая, что все красивые легенды сейчас рассказывать некогда. — Нужно только понять, откуда взялись пары ртути. Где она может содержаться в таком количестве? — Старая краска на стенах, рыба, морепродукты, удобрения для растений, несанкционированные выбросы с заводов, все что угодно, — перечисляет Дино, загибая пальцы. — И как нам понять… — Подождите… — останавливает Мингю разразившийся мозговой штурм. — Мы упоминали, что поблизости кладбище. Он работал раньше с костями, так? И печь на третьем этаже… Кажется, у меня есть идея, — он подскакивает со своего места, зовя за собой, — идем. Опечатываем дом и вызываем туда бригаду судмедэкспертов. Господина Чжон под стражу до выяснения всех обстоятельств. * Даже сквозь состояние бессознательности чувствуется как сильно сковывает пальцы начавшейся судорогой. И как чья-то рука водит по ним, словно пытаясь разгладить тремор. Это помогает. Когда мышцы сводит спазмом, пальцы неосознанно хватаются за чужие, сжимая их, наверное, до боли. Но те не вырываются. И после приступа остаются на своем месте. Кислородная маска цепляется резинкой, прижимая к голове длинные спутанные и влажные от температуры волосы. — Ему нужен воздух, следите, чтобы не сдвинулась маска, — как за туманной дымкой из дезориентации. Голос, вроде бы, совсем не знакомый. А тот, что задает ему вопросы, — знакомый, бархатный и мягкий, такой не перепутаешь даже со скатанным в комок куда-то на задворки головы сознанием. Когда ощущение реальности пытается настроиться в следующий раз, маски, закрывающей нос и рот, больше нет. И от этого чувствуется больше необходимой свободы. Острая игла почти незаметно проникает в вену на изгибе локтя. Даже дернуться от этого толком нет сил. И это неожиданно помогает. Легче становится быстро. Приоткрывая тяжелые веки, Джонхан поддается, когда Хансоль тянет его приподняться и сесть. Разум с каждой минутой становится все яснее. — Выпей это, пожалуйста, — говорит судмедэксперт, присаживаясь на край дивана. — Фу, что это, — Джонхан морщится от запаха, но доверчиво припадает губами к стакану. — Яичная вода. А теперь это. Может, Хансоль просто пришел его пытать, проникнув в тайные секции документов и вычитав всё досье на указание слабых мест? — Мне нельзя молоко, — почти хнычет Джонхан, пытаясь еще и преодолеть тянущую боль во всех мышцах. — Ничего, лучше потерпишь несварение, чем отравление ртутью. Нужно вывести эту дрянь из организма, — не то чтобы тут кто-то собирается (и умеет) с ним нянчиться. — Ртутью? Мир все еще подъезжает, но соображать становится куда легче. Как и дышать. К моменту, как в комнату заходит Тэхен и садится на стуле возле стены, задавая несколько дежурных вопросов о самочувствии, коннект с реальностью находится уже окончательный. А вот Джошуа находится легким поворотом головы: он сидит на полу у изголовья дивана с очень переживающе-задумчивым выражением лица. Кусает пухлые губы и не касается с тех пор, как их судмедэксперт взял на себя всё сомнительное лечение. — Хансоль рассказал примерно ничего, — жалуется тут же Тэхену Джонхан, — на тебя вся надежда. Тэхен складывает ногу на ногу. То, какое удовольствие ему доставляет запрос на лекцию, даже умиляет. — Химики уже вернулись из особняка, — начинает он. — Максимальная концентрация ртути достигнута на третьем этаже возле печи. Чжон Минсон занимался экспериментами на костях мертвых младенцев во время работы в университете. А когда родители узнали и подняли скандал, проект прикрыли. Построив особняк недалеко от кладбища, он выкапывал кости разложившихся людей. Изучал их для продолжения запрещенного эксперимента. А потом придумал способ избавляться от лишних деталей — ту самую печь. Так можно вообще не оставлять следов. Но он выкапывал старые, уже разложившиеся тела, а пломбы из амальгамы, какие ставили раньше, содержат ртуть, парами которой он и травился все это время при сжигании черепов. Помещение недостаточно проветривалось. — Вау… — тянет Джонхан, присаживаясь и опираясь спиной на мягкую спинку дивана, — как вы додумались? — У паров ртути нет ни цвета, ни запаха, ни вкуса, который вы могли бы почувствовать. Они также не оказывают немедленного эффекта. Симптомы отравления появляются через несколько часов или даже дней. И, что самое страшное, они у всех разные. Не знаешь, какой из органов первым будет атакован. Чувство страха, сильная головная боль, тошнота, потеря сознания, спутанность речи, учащенный пульс, судороги — все что угодно. Джонхан опускает взгляд на свои все еще подрагивающие пальцы. — А эти пломбы… — Сами пломбы для человека, который их носит, — безопасны. А вот жечь тела их носителей в непосредственной близости от себя крайне не рекомендуется, этот факт господин Чжон не учел. Постепенно в большом кабинете собирается вся команда. Мингю, приехавший с освидетельствования, выглядит испачканным, помятым, но до ужаса счастливым и довольным собой. — Мы были на третьем этаже, но твой организм явно куда слабее моего, не обижайся, — улыбается он приторно, подключаясь к рассказу, — но логично, что у тебя симптомы появились первыми и сильнее всего. Джонхан сжимает губы и прикрывает глаза. Поворачиваясь к Джису, он пытается хотя бы пошутить, чтобы обратить на себя напуганный взгляд: — Он теперь мне это каждый раз припоминать будет, как только откажусь идти в спортзал. Джошуа впервые за ночь и утро неуверенно улыбается. — Но что с хозяином дома? — возвращается Джонхан к теме, пересилив порыв протянуть руку и поправить вьющуюся челку, спадающую на глаза. Ощущение отходняка от предсмертного состояния развязывает руки желаний и благодарностей. — Почему он в порядке? — Он не в порядке. Ваше отравление было острым, а его — хроническим, — объясняет Тэхен. — Это две разные болезни. У хронического отравления ртутью множество разных названий. Эретизм, меркуриализм, если более научно. Болезнь безумного шляпника, болезнь Минамата, знаете же? — он превращается практически в застенчивый смайлик, только пальцы друг с другом не складывает, в надежде смотря на Мингю, чтобы получить разрешение рассказать. Тот вздыхает, улыбается и кивает одновременно. Глаза Тэхена загораются, и он начинает быстро пояснять: — В Японии ее еще называют болезнь танцующих кошек. Потому что жители японского городка Минамата в 1956 году долго не могли понять, что за странная эпидемия на них свалилась. А первыми начали сходить с ума и умирать кошки, которые ели рыбу из залива. Поставленные в тупик врачи сначала решили, что это сонная болезнь, но быстро поняли, что не она. И что во всем виноваты токсичные отходы, которые сбрасывают в воду, из которой вылавливают употребляемую в пищу рыбу. А, и есть еще одно название, — он снова неуверенно поднимает глаза. — Говори уже, — цокает Мингю. Не затрачивать силы на гугл, вообще-то, не такой уж плохой бонус. — Болезнь ухмыляющейся смерти, — гордо выдает Тэхен. Джонхана всего передергивает. — Почему ухмыляющейся? — После смерти на лице больного остается жуткая ухмылка. — Жесть, — использует Чан чужое излюбленное выражение. А Тэхен понимающе кивает. — Так значит, господи Чжон несколько лет травил сам себя парами ртути? — спрашивает Джонхан. Мингю кивает. — В небольших дозах, поэтому это привело не к смерти, а к хроническим симптомам поражения нервной системы. Все в его внешности и поведении намекало нам на диагноз. — У этой болезни есть один прикол, — от слова «прикол» получается только нервно хихикнуть, жаль, что Минхао спрятал осудительное выражение своего лица в каких-то документах. Тэхен откашливается, — когда хронически больной отходит на какое-то время от источника выделения паров тяжелого металла, он становится более «нормальным». Пробыв сколько-то дней вне дома, господин Чжон приехал к нам практически в здравом рассудке, остались лишь внешние признаки. Даже не представляю, что с ним творится в особняке. — Он сходил с ума постепенно. Выбирал подходящие для своего представления скелеты и устраивал театральные постановки с ними. Был уверен, что управляет импровизированным театром, — сообщает Чан, прокручивая палец возле виска. — И то, что проектировка дома, которой он сам занимался, меняется с каждым надстроенным этажом, говорит нам о том, что он делал это и раньше, постепенно сходя с ума. — Так, — мотает Джонхан головой, видимо пытаясь сбавить градус потока обрушившийся на него информации, — а что с тем парнем, пропавшим? В итоге господин Чжон никого не убивал? — Ага, как же, — цокает Мингю, — Ким Сонхван был работником социальной службы. Это была его инициатива проверить дом, никто не знал, куда он поехал. По-видимому, зашел и спалил что-то, что обычно прячется в специальных потайных комнатах в стенах, заметил скелеты, инструменты и «театральные постановки». Будучи не в себе от отравления, господин Чжон убил его и не особо старательно закопал на заднем дворе, потому что для изучения он, естественно, не подходил. — Мы даже не знаем, какие могилы разорены, — грустно встревает Чан. — Многие кости уничтожены, но те, что он хранил в стенах — отправятся на опознание, чтобы оповестить родственников и вновь произвести захоронение. — Он неплохо скрывался, что логично. Один из симптомов эретизма — подозрительность. Страх, обостряющийся до паники, при острых отравлениях, постоянный симптом. На этих словах Джонхан впервые боковым зрением ловит на себе взгляд снизу, от изголовья дивана, но не осмеливается ответить взаимностью. — Значит, все пропавшие в округе люди кроме Ким Сонхвана, не имеют к дому никакого отношения? — наконец уточняет он. — Именно, — вздыхает Мингю, — раскрытие всего этого трэша — практически случайность. Пока повисает не напрягающая тишина, Джонхан улыбается, рассматривая бегающие по кабинету большие глаза. — Тэхен-а, — зовет он, — а не расскажешь, что еще знаешь об этой болезни? — Вам правда… интересно? — стажер снова мастерски изображает метаморфозу в застенчивый смайлик. На этот раз головой согласно мотает Джошуа, уже немного отошедший от всего, что пришлось неожиданно пережить ночью и утром. — Пожалуйста, расскажи. Мне очень интересно, я никогда о таком не слышал. Тэхен выпрямляет спину и снова откашливается. — Безумный шляпник — не совсем выдумка, как вы уже поняли. Но в разных уголках планеты синдром отравления ртутью называются по-разному и почти везде он был обнаружен далеко не сразу. Ртуть находится буквально повсюду, и технологии раньше не позволяли точно вычислить ее наличие и концентрацию. В фетровых шляпах, во всех морепродуктах, которыми отравились жители города Минамата, в краске, в воде. В 1829 году одним из первых это явление описали в России. Сто двадцать человек, производивших золочение куполов Исаакиевского собора, погибли от отравления тяжелыми металлами. Золочение тогда производилось с помощью натирания кровли амальгамой золота — буквально раствором золота и ртути. Будучи незнакомыми с симптомами, никто не обратил на них внимание вовремя. Острое воздействие ртути вызывает психотические реакции: бред, галлюцинации, панический страх, суицидальные наклонности, бессонницу. Физически это тремор и судороги мышц, спазмы, снижение скорости нервной проводимости… Джонхан даже не знает, чему умиляется больше: вырубившемуся под этот рассказ рядом с ним Дино или Джошуа, с раскрытыми глазами и ртом пытающемуся не упустить ни одного слова. Ватная остаточная дезориентация накрывает его уютным спокойствием в знакомой обстановке и заставляет расплыться по дивану, делясь пледом с уснувшим рядом связистом, но оставляя себе больший кусок. Ужасно хочется протянуть руку в сторону и даже непонятно ради чего. Просто чтобы быть ближе, коснуться, обозначить и доказать свою и чужую настоящесть и присутствие в пространстве друг друга. Когда лекция заканчивается, Мингю устало вздыхает и поднимается с места. — Так, кто остается в дневную смену, со мной. Остальные — брысь по домам. Джонхан, ты на неделю отстранен. — Что? За что?! — от возмущенного вскрика аж заснувший Чан подскакивает. — Не за что, а почему. Ты траванулся сильнее всех, просто отдохни, ладно? — Со мной все нормально! — Ты провалялся двенадцать часов без сознания, ты прикалываешься?! — начинает злиться Мингю. — Ты едешь домой. — Не еду. — Едешь, — оглядываясь по сторонам, видимо, чтобы найти чем бы стукнуть, чтоб вырубить снова, Мингю, ко всеобщему счастью, натыкается на следящего за их перепалкой Джошуа. Он вдруг улыбается хитро своей собственной идее. — Джису, хочешь первое настоящее задание в качестве консультанта НБР? Здесь мало кому такое под силу. Тот аж выпрямляется, навострив внимательный взгляд и совершенно не понимая, чего ожидать. Джонхан закатывает глаза и рывком откидывается на спинку дивана, складывая, надувшись, недовольно на груди руки. — Но я хочу с вами… Мингю на него не обращает никакого внимания: — Отвези его домой и заставь там остаться. У нас тут дел теперь по горло. Джошуа только кивает, неуверенно, но явно заинтересованно. И снова пытается поймать вымотанный отравлением взгляд, который наконец удивленно ему отвечает. *** «Ты можешь не отвечать мне ни на что» «И не писать больше цифры» «Только скажи, с тобой же все хорошо?» «Субин рассказал о произошедшем на выезде» «Просто скажи, что с тобой уже все в порядке» «Пожалуйста»