Sensitive Saint Sacrifice

* 3,1415926535 * цок. цок. цок. И как бы одному со всем этим справиться? цок. цок. цок. Как будто именно с таким звуком должны скоро прийти по его душу. А потом — и по души всех остальных, потому что время — самое беспощадное и кровожадное существо во вселенной. цок. цок. цок. — Бомгю-а, — голос поразительно нежно-спокойный для всей ситуации. Осипший постоянно, словно его обладатель находится на вечной первой стадии заболевания и говорит через нос. И еще успокаивающий одновременно своим тоном-штилем. цок. цок. цок. Жаль, что за ним, наверное, совсем скоро придут. — Бомгю, — Ёнджун зовет уже совсем невесомо. Пробует чужое имя, перекатывая его на губах и во рту. От дальних зубов к передним, туда, где на кончике языка чувствуется сладкий вкус, и ближе к гортани, где рецепторы реагируют на горечь каждой буквы. Такое игнорировать не получается. Бомгю отрывается от бумажек и поворачивается. В руке держит ручку, которой пытался заполнить отчет. Голову чуть наклоняет, так, что мелированная челка падает на лицо, с немым вызовом “ну что еще тебе надо?” и странным, сквозящим в глубоких измученных глазах обреченно-смиренным спокойствием. — Ну что? Ёнджун сидит в специальной комнате, отделенной от основного помещения полицейского офиса решеткой. Такая есть в каждом участке. Он почти по-хозяйски устраивается на полу, прислонившись спиной к стене и чуть закинув голову с собранными в хвост розовыми волосами. Одно колено согнуто, и на нем расслабленно лежит рука в странной аляповатой кофте, будто он брейк-данс собрался танцевать с подростками, а не магазин грабить на полном серьезе. Ну точно преступник и псих. Да ведь? Целую лилию спер. Самую красивую и пышную во всем цветочном. Такое не прощается. цок.цок.ццок. Стрелкам часов, разрезающим тишину, все сложнее сдвигать собственное направление — кому как ни людям с пониманием отнестись к тому, насколько тяжело куда-то двигаться каждую гребаную секунду. цок.цок.ЧхвеБомгю.цок.ццок.ццок. — Бомгю. — Если бы отдел этажом ниже работал, я бы прямо сейчас сменил имя, — искренне делится Бомгю своими мыслями. Ёнджун усмехается, точно также тихо и успокаивающе. У него как-то получается объединять требование и нерешительность в звучащем инопланетно голосе. Бомгю не смотрит на стоящую теперь на его столе лилию в пластиковой бутылке с неаккуратно обрезанными ножом краями. Он посадил страшного вора и спас цветок с помощью бутылки из-под спрайта, Субин точно должен ему на утро медаль. — Бомгю, — Ёнджун снова смакует послевкусие имени, — иди сюда. И с чего бы это он должен слушать?! Вот бывает же настолько тихо, что громко. Если в полной тишине замереть и прислушаться — будет казаться, что что-то шуршит и звенит прямо на поверхности ушных перепонок. И сейчас это шуршание прерывает только тиканье секундных стрелок и звук собственного имени. цок.цок.цокЧхвеБомгю. Да мама за всю жизнь столько раз ласково его к себе не подозвала. Звук резки деревянных ножек стула о пол. Шаги смешиваются с тиканьем. Слушаться Бомгю не обязан, но интересно же, зачем его так настойчиво зазывают. топ.цок.топ.цок.бум. — Ёнджун, — говорит с нарочито каменным лицом Бомгю, приближаясь к решетке, за которой чуть самодовольно в связи со своей небольшой победой, улыбается парень, и плюхается на пол, чтобы быть с пойманным преступником на одном уровне. — Бомгю. — Чхве Ёнджун. — Чхве Бомгю. — Да ты прикалываешься? — А ты? Нет, что абсолютно точно не делает сейчас Бомгю, — так это не прикалывается. А то от таких приколов… Будет полный цок.цок.цок. и бумбум — Дурацкие часы, никогда не замечал, — озвучивает Бомгю вслух, фыркая на раздражающие звуки, — может их выкинуть нахрен? — А мне положен один звонок, да? Ёнджун так долго добивался его внимания, чтобы теперь игнорировать? Полицейский обреченно вздыхает. — Да. Но он будет записан. Хочешь уведомить кого-то о своем задержании? — все еще пытается он следовать протоколу. Ёнджун кивает и оглядывается заинтересованно по сторонам. — Тут же должен быть такой типа, телефон и на нем крутящаяся панель с циферками. — Сразу видно, что ты из прошлого века, — хихикает нервно Бомгю и тянется к заднему карману, чтобы вытащить оттуда рабочий сотовый. — Звонить будешь отсюда. Воздух в отделении разряжен, как будто бы они на высоте. От этого начинает немного подъезжать голова. — Ладно, — Ёнджун пожимает плечами и забирает телефон, который офицер заранее снимает с блокировки. Набирает какие-то цифры на дисплее, пока Бомгю удобнее устраивается на голом полу, разворачиваясь спиной к нему, и опирается затылком на холодные прутья. Его блестящие мелированные волосы проникают сквозь решетку, приближая его физически. Даже фруктовый запах от них начинает чувствоваться из-за расстояния вытянутой руки между ними. цок.цок.цок. Интересно, кому он будет звонить? цок.цок.бзззз. Вибрация в кармане, следом за которой идет раздражающий тишину звук, заставляет вздрогнуть. Ну конечно. — Офицер, ваш пиджак исполняет песню ABBA, — поддевает сзади Ёнджун. Он что, и телефон его наизусть выучил? Личные вещи же все в сейфе на эту долгую ночь. Хотя глупо было предположить, что к этому выкрутасу не была проведена полноценная подготовка, учитывающая все возможные вариации исхода. — Это сталкерство, — вздыхает констатацией факта Бомгю, но лезет в карман. Быстро, чтобы некогда было думать и анализировать, вжимает зеленую клавишу и подносит телефон к уху. Чтобы мелодия, раздражающая нервные окончания тишины, наконец замолчала. — Слушаю? — Привет, — Ёнджун говорит тихо, но Бомгю и слухом и затылком чувствует, как он немного хитро улыбается сквозь то, как серьезно и драматично пытается звучать. — Мне грозит смертельная опасность. — О нет, что же случилось? — потрясающе, как безэмоциональность выходит у Бомгю с эмоционально-дробящим окрасом. — Я сделал кое-что ужасное, и они всё узнали. Они пришли за мной. — О нет, — подыгрывает Бомгю устало, но даже в таком состоянии его актерских навыков хватает для игры получше, чем у актеров в большинстве дорам, бесконечно закольцованных в телеке, — что же нам теперь делать? — Они упекли меня за решетку. Пообещай, что будешь ждать меня. Полицейский усмехается, опуская тяжелую голову. И тут же снова ее поднимает. Очаровательно-криво ухмыляется на одну сторону. Его расфокусированный нечитаемый взгляд устремляется в полутьму помещения участка как в бесконечное никуда: как будто бы в нем никаких желаний и мыслей. — Ты же знаешь, я не даю громких обещаний… — Послушай, у нас мало времени. Ты слушаешь меня? — Ёнджун почти не дышит, когда решается в на самом деле не присущем ему шоу перейти на то, что действительно важно. Просто подступиться лучших способов не придумалось. — Я давно хотел сказать тебе… — О нет, не прощайся, всё можно исправить. Ты еще можешь измениться, — отыгрывает полицейский уже специально как в плохом кино. — Нет, нет, послушай. Я давно должен был это сказать. Игра игрой, шутки шутками, а сердце то колотится бешено, но бесшумно, под стать этой комнате в ночной тишине, то совсем затихает в ожидании. И Бомгю замирает вместе с ним. тихое цок — Ты что-то скрывал от меня? — от нервов он включает еще больше нарочитой театральности. — Говори же! Цццок — Все это время… — чувствует, как Ёнджун подползает ближе, оказываясь недалеко от его плеча. Сейчас между ними металлическая решетка. Но если Ёнджун захочет — может без проблем высунуть руки и его придушить. Какая ужасная непредусмотрительность со стороны стража порядка — отдать столько власти пойманному преступнику. Бомгю плотнее прижимает телефон к уху, чтобы делать вид, что слышит голос лишь через него. — Всё это время ты мне нравился. цццццок секундная стрелка делает над собой неимоверное усилие, чтобы сдвинуться с места а потом усилие титанических масштабов, чтоб не начать крутиться на циферблате со скоростью света времени вечно нужно вписываться в какие-то рамки и правила Такое простое раз два и три. Ему как будто бы даже усилий не стоит это произнести. Неужели такое правда бывает? Бомгю молчит, сжимая пальцами корпус телефона. И слушает и голос, и секундную стрелку, чередующуюся ударами с чем-то онемевшем в груди. — Знаю, ты не понимал, я хорошо умею скрывать свои чувства, — откровенно стебется Ёнджун, хотя совсем не смеется и не повышает голос. — Но это правда, с самого начала, как только Субин нас познакомил. Я тогда подумал, что ты нормальный, — мечтательно вздыхает он, шебурша позади. — Теперь же знаешь, что нет, — куда проще играть искренность, когда сам себя уговариваешь, что играешь. — Да, я пытался с собой договориться, но проиграл спор. Бомгю-а? Сейчас он спросит, почему тогда, на крыше, он ему ответил. И все, придется бросать работу, пускаться в бега, придумывать себе новое мексиканское имя… — Эмилио Лопес. — Чего? — тормозит даже Ёнджун, который обычно искусно летает между перекликанием тем и словесных оборотов. — Так бы меня звали в Мексике. — А меня Эдуардо Кортес. И секунды не думает. Бомгю тихо хрюкает. Даже не звучит закономерный вопрос “ты что, совсем идиот?”. Ёнджун как пластилиновый подстраивается под любой ход диалога. — Ты же знаешь, в тюрьме мне долго не протянуть. Здесь свои правила и законы, — Бомгю на эту серьезность начинает смеяться, прикрывая глаза, и снова слабо бьется затылком о металл прутьев. — Мне пора идти, никто не должен нас слышать. Только последнее. — Боже, что еще? — Я украл тебе еще один цветок. Бомгю приходится скосить глаза вправо — туда, где рядом с его плечом появляются длинные пальцы, держащие в руках цветок-оригами. На желтоватой странице, из которой сделана роза, виднеются буквы — она явно вырвана из книги. — Где ты его взял? — охает полицейский. — У Элджернона. Бомгю удивленно поворачивается в сторону лежащих в углу временной камеры нескольких книг. Сюда попадали далеко не только такие отбитые бандиты, как Чхве Ёнджун, и зачастую они проводили всю ночь за газетами или принесенными сюда полицейскими уже ненужными им книгами. — Ты еще и книжку испортил? — возмущается Бомгю. Теперь он оказывается лицом к лицу, с которым их разделяют только прутья временной камеры. ц.о.к. Ёнджун кивает. — Сегодня я отрываюсь по полной, — и медленно опускает рабочий телефон, оставляя его лежать на полу. — Я посажу тебя за вандализм, — последнее членораздельное, что Бомгю выговаривает. Кончики длинных пальцев касаются мелированных волос. Цепляют прядку и накручивают вокруг костяшки, чтобы тут же отпустить. И наблюдать со слабой улыбкой за тем, как она скручивается и пружинит, вновь выпрямляясь. Совсем аккуратно лицо поворачивают за щеку, заставляя посмотреть на себя, и тянут чуть ближе. Свободной рукой Ёнджун проникает между прутьями и берет в свою чужую ладонь, аккуратно поглаживая подушечками по костяшкам пальцев. стрелка часов ломается нежностью и затихает или это просто тот самый звенящий шум в ушах от оглушающей тишины Бомгю сглатывает и моргает. Субин его убьет. Покалечит просто. Но это же будет только через несколько часов. Звуки окончательно отключаются, только тишина сама себя перекрикивает. Целоваться через решетку совсем неудобно. Но так по-подростковому приключенчески-драматично. Ёнджун кончиком языка проходится по искусанным от волнения губам, и соединяется там, где рецепторы улавливают сладкий вкус. Скулы бьются о холодный металл при попытке чуть наклонить голову, и Бомгю морщится, но теплые пальцы тут же поглаживают место единственного неприятного соприкосновения. Все темное помещение на несколько сломанных двузначных значений секунд заполняется только тихим шуршанием поцелуя. На этот раз Ёнджун отстраняется первый. — Я ведь все это время даю тебе то, что ты хочешь, — шепотом говорит он, продолжая держать пальцы на мягкой щеке и пытаясь заглянуть как можно глубже в глаза, чтобы прочитать, какой ожидать реакции после прохождения стадии замирания. Бомгю поднимает уставший воспаленный взгляд. — И чего же я хочу? — Внимания. цок. цок. цок. А может быть, со временем можно было с самого начала попробовать справляться не одному? *** На Юпитере — 14.16.36 На Земле три часа ночи. Воздух становится куда холоднее и гуще обычного. Сожженная заживо в своей машине женщина совсем не способствует психическому равновесию и возможности согреться. Такого никто и ни за что не заслуживает. Зато ей хотя бы было тепло. Ледяные ступни с характерным звуком шаркают по покрытию пола. И снова в пустой квартире — мертвая, замеревшая в ожидании, тишина. Как будто бы все возможные звуки тут заморозились. Джонхан даже выключателем не щелкает, только почти на ощупь открывает размашисто холодильник, плюнувший в него тут же зарядом противного яркого света, и достает оттуда бутылку пива. Не мешало бы что-нибудь съесть, но сил вряд ли хватит даже на то, чтобы заказать доставку и забрать после ее у двери. Тем более заказанные суши вряд ли помогут немного отвлечься. Тем более через несколько часов возвращаться на работу. Тем более… быстро надоедает придумывать причины для себя же самого. Преодолевая коридор, Джонхан открывает дверь гостевой комнаты с идеально заправленной мягкой кроватью: тусклый свет на нее падает из расшторенных окон, в которых всегда виднеются неспящие соседние высотки. Взгляд скользит по устроившейся рядом с подушкой мягкой игрушке. Зажевывая зубами внутреннюю сторону щеки, Джонхан захлопывает дверь и делает первый шаг к своей спальне вместе с еще одним охлаждающим большим глотком. Пустая квартира становится еще невыносимее после того, как ощутила на себе признаки жизни. Странно, но оказывается, что трупы способны завидовать существованию. Где-то на задворках сознания Джонхан в тайне надеялся на то, что знающий пароль от входной двери Джису может ждать его в потеплевшей от его присутствия гостиной. Рядом со скворчащей сковородой, на которой подогревался бы ужин. Ведь бывает такое, что кто-то может встречать тебя с работы? Горлышко стеклянной бутылки, на которой прикасаются друг к другу узловатые бледные пальцы, холодное и неприятное на ощупь. Куда неприятнее горячей домашней еды. Под подушечками скатывается противно-влажная этикетка. В кровати минут пятнадцать Джонхан косплеит вечный двигатель: перекатывается на ставшей неудобной постели с одного бока на другой. Пытается найти себе место на остывшем матрасе, сжимает одеяло руками, подминает под себя, скручивает, обнимает и все еще не выпускает из рук телефон. Включает в конце концов ноутбук, валяющийся рядом, и жмет кнопку “play” на иконке серии сериала, где остановился неделю назад: когда еще ничего не врывалось вихрем в его устоявшийся распорядок-бардак. Он не улавливает сути происходящего драматичного экшена: просто, может быть, хоть фоновый шум поможет заснуть. Но в итоге сдается. Капризно откидывает угол одеяла и чуть приподнимается, опираясь спиной на подушки. Уже ровно четыре часа утра, он промаялся целый час. Свет от экрана телефона бьет в глаза так резко и сильно, что на них чуть не выступают слезы, пока пальцы на ощупь пытаются уменьшить яркость. Инстаграм Джису показывает иконку “в сети” на профиле с тремя фотографиями: последнее селфи с Ли Чаном загружено три часа тому назад. Они все пытаются помочь, и Джонхану сразу бы надо понять, что он — всего лишь “один из” Слова Лиз проносятся в голове, и отправляются в папку “корзина”, из которой их можно будет попозже вытащить и обдумать. Открывая окно диалога, неслушающимися пальцами Джонхан печатает: “Где ты?” Стирает. Откладывает телефон. И тут же снова берет в руки. Набирает: “Ты не придешь?” Стирает. Бьется затылком о стену за кроватью. Переворачивается на другой бок. И пишет: “Если хочешь, ты можешь прийти” И снова стирает. Телефон летит в ворох одеял, а Джонхан, делая глоток и отставляя бутылку на тумбочку, подкладывает под щеку ладонь и предпринимает новую попытку вникнуть в происходящее на экране. Выкинутые сгоряча слова подруги снова достаются из папки “корзина”, и с них стряхивается мусорная пыль из обломков хранящихся там воспоминаний. Все правильно. Озвученная им неделя закончилась. Эксперимент подошел к концу. Что еще он успел себе по глупости напридумывать? Выделять буквы в Библии почему-то было куда как проще. *** Сегодня — каждое звонкое пиликанье лифта и механический голос “двадцать третий. этаж” грозится стать новым сюрпризом. Рабочий день еще даже официально не начался, а утренний кофе не допит до конца, но дойти до собственного кабинета начальнику отдела НБР не дают. — Привет. Мингю. Как. Дела. — Эээ, — тормозит Мингю, удивленно оглядывая перегородившего ему дорогу Тэхена. — Всю ночь вытаскивал обгоревший труп из машины, но в целом… нормально?... — уже сам не уверен в своем ответе на вопрос, сбивающий с толку. — Во всяком случае, получше, чем теперь у Хансоля. Он недоверчиво склоняет голову. Девять утра — слишком рано для того, чтобы разбираться еще и с сошедшим с ума Тэхеном. — Хорошо, — кивает Тэхен, и добавляет почти механическим голосом. — Я рад. А как дела. У твоей. Семьи. Мингю удивленно разводит руками, чуть не выплескивая спасительный кофе, которым планировал позавтракать, так как после ночных похождений круассан в кофейне так и не показался ему аппетитным. — Да нормально вроде, а что собственно.. — Так-так, все, достаточно, — картина начинает проясняться, когда за плечом Тэхена появляется Ли Чан и начинает то ли виновато, то ли хитро лыбиться. — Но он спросил, — возражает Тэхен, — ты же сказал, что вопросы — это хорошо, это главный признак близости. У меня тут, — он вытаскивает из кармана небольшой блокнот и тычет пальцем в пункт номер какой-то, — так записано. — Знаю-знаю, — кривит Дино и так квадратный рот, — но все же зависит… от обстоятельств, понимаешь? Вопросы бывают уместные и неуместные. Тэхен раскрывает рот в понимании, округляет свои большие глаза и делает в блокноте новую запись. Пишет “вопросы” и рисует от них две стрелочки, подписывая “уместные” и “неуместные”. На изумленный взгляд Чана он пожимает плечами: — Прости, мне так удобнее воспринимать и структурировать информацию, в которой я не разбираюсь. — Я-ясно, — тянет связист, который, как можно подумать, если хуже его знать, уже жалеет о своем согласии во всё это ввязаться. — Хорошо, ты прав, идем к Хансолю. Мингю ведь упомянул, что у него плохо дела, и я это заметил. Что будет уместно спросить у него? — уточняет Тэхен. — Степень ожогов найденного ночью трупа? — Запиши это там у себя в херовые темы для светских бесед, — кивает Чан на пугающий его блокнот, и, разворачивая друга за спину, оборачивается к Мингю, прежде чем уйти вместе с ним. Изображает что-то странное руками. В хаотичных жестах и параде мимики Мингю читает и “извини” и “он поехавший” и “он сам меня попросил”. Когда они уходят, начальник команды отпивает горячий кофе и думает о том, что сегодня и правда все с самого утра как будто бы намекает на то, что день будет веселый. “двадцать третий. этаж” — сообщает механический женский голос со стороны лифта, и попытка скрыться за дверьми собственного кабинета снова заканчивается полным фиаско. Веселья этому утру тут же добавляет появившийся на пороге управления Джонхан. Провожая озадаченным взглядом прошедших мимо него к лифту Тэхена и Чана, которые его даже не замечают за усиленными спорами и объяснениями друг другу своих полярных точек зрения, он поправляет удлиненный пиджак, прячущий от глаз чуть просвечивающую летящую рубашку и делающий шире его плечи, и поднимает ладонь в приветственном жесте, оказываясь тут же рядом с другом. В его глазах — подозрительно странный блеск. Мингю недоверчиво щурится, разглядывая внимательно лицо друга на предмет говорящих улик его состояния. — Почему Дино только что размахивал руками и орал, что “людей не запихаешь в твои таблички”? — интересуется в легком тоне Джонхан. Но выглядит при этом настолько подозрительно, что бдительность опыта не усыпляется ни на секунду. — А в чем он не прав? — поддерживает Мингю разговор, продолжая подозрительно щуриться. — В смысле не запихаешь? Смотря какого размера табличка. — Джонхан, — зовет Мингю, видя уже совсем расцветающее выражение. Видит, что тот перед ним сейчас то ли заплачет, то ли заржет, но главное — не допустить, чтобы это произошло одновременно. — Да что с тобой? Джонхан сдается. — Сынкван… у бывшей… подписан… как… Б/у, — хрюкает он и срывается на смех в голос, прячась в плече друга, до уровня которого достает. — Это не этично, — пытается держаться Мингю, закрывая ладонью рот и сжимая между собой губы, чтобы не потакать заразительному смеху, — как ты узнал? — Да он там на весь первый этаж об этом орёт. Мингю опускает голову, без сил сдержать улыбку. И когда Джонхан, вроде окончательно отсмеявшись, от него отстраняется и вытирает выступившие от смеха слезы, с вопросом вскидывает подбородок и изображает проницательный взгляд. — У тебя подозрительно хорошее настроение. Это истерическое? Но ответить ему не успевают. “двадцать третий. этаж” Двери лифта раскрываются после характерного звона, будто микроволновка закончила греть чей-то обед, и на пороге общего зала появляется недовольно поджимающий губы Субин, который видит их и сразу же приближается размашистыми шагами. — Что случилось? — тут же интересуется Мингю. — Вместо пончика с малиной в кафетерии дали клубничный? — он все еще неиронично уверен, что в мире Субина — это со всех сторон наихудшая из проблем. — Хуже, — вздыхает лейтенант, — мой сосед ночью решил, что он Дорис Пейн. — Загорел? — Джонхан сбоку издает звук, подозрительно напоминающий тупое неэтичное гыканье. — Не обращай внимание, у него нервное на фоне стресса, — неловко улыбается Мингю полицейскому и недоуменно разводит руками, ошарашенно и с претензией поворачиваясь к продолжающему уже виновато улыбаться Джонхану. Но вряд ли тот о чем-то жалеет. А Субин-то думал, что для них с Бомгю отравление прошло без последствий. — Я, на самом деле, на пять минут заскочил, — переключаясь с вопросительного выражения к делу, говорит он. — Нужна помощь в деле об убийстве. — Конечно, кого убить? На второй свой комментарий и кинутые на него взгляды Джонхан вскидывает руки в сдающемся жесте и падает на крутящийся стул неподалеку, залезая на него вместе с ногами и начиная раскручиваться до тех пор, пока кружащаяся голова не даст о себе знать. Субин снова разворачивается к смотрящему на него с искренним извинением за ебнувшегося друга Мингю. — Так что с ним? — Его скорее всего повесят на вас, так как поджоги со смертельным исходом… Кнопочка над лифтом снова дзинькает. “двадцать третий. этаж” — Да что ж такое… — начинает уже Мингю, прося жестом Субина замолчать, и как-то чересчур заботливо придвигая к себе: будто через этот портал в потусторонний мир вот-вот могут полезть любые вариации монстров. Так и не удается сделать больше одного глотка несчастного кофе. И если бы это был мультик, у всех троих упала бы челюсть. Сначала из раздвижных дверей выходят все еще спорящие о чем-то воодушевленно Тэхен и Ли Чан. Громкое и недовольное “ну конечно, это же Хансоль, смысл тренироваться на нем общаться с людьми, если я вообще сомневаюсь, что он человек” прерывается киношной картинкой. А Мингю думает, что ему еще никогда не было так странно собирать собственных покемонов. Запах парфюма заходит в управление раньше Минхао. Он кажется еще выше, когда в его прямые и идеально выглаженные черные брюки заправлена шелковая красная рубашка с вышивкой серебряными нитями. Таким же серебром отшито что-то на идеально начищенных ботинках с острыми носками. — Откуда у него деньги на все эти цацки? — пока китаец их не слышит, спрашивает Джонхан. — У нас настолько разная зарплата? На это Мингю только закатывает глаза: — Может, он просто свою не пропивает? — Справедливо, — тянет Джонхан, продолжая елозить на крутящемся стуле влево-вправо, когда все четверо уже оказываются возле них. С детским интересом рассматривает фигуру в длинном хаори, с таким же детским интересом рассматривающую его. — Вау. Высокий парень, единственный незнакомый им из пришедших, будто вылез из фильмов Минхао. Белые волосы уложены в анимэшной прическе, тонкие длинные ноги обтягивают черные джинсы. Летящая кофта с большим разрезом и лоскутами струящаяся длинная синяя накидка. Ему только волшебного камня не хватает в руки для завершения картинки из сказки. — Это, — почему-то даже сейчас Минхао вздыхает, смотря как его знакомый приветливо машет коллегам рукой, — это Мун Джунхви. — Мун как дверь? — спрашивает любопытно Субин. — Как луна, — улыбается, впервые открыв рот, их новый знакомый. — Можно просто Джун. Первое же, что замечает внимательный взгляд Мингю, — большие и непривычно для азиатского разреза круглые, глаза, в которых, вероятно, круговоротом закручиваются страны и города, где их обладатель успел побывать. Будто весь яркий опыт собирается в радужках калейдоскопом картинки. Минхао откашливается, оглядывая всех взглядом, призванным удостовериться, что его внимательно слушают: — Я не за всем успеваю следить, но Джун прилетел из… — Варанаси, — перебивает их новый знакомый воодушевленно чужой растянутый тон, и добавляет на вопросительные взгляды объяснение, — ездил по Индии автостопом. Его акцент на корейском довольно ярко-выраженный, но как будто бы не китайский: он скачет интонациями-тонами, но все равно чеканит слова, дробя их на короткие слоги. — Он ведет себя как несерьезный ребенок, — по-учительски строго говорит Минхао, — но на самом деле он доцент культурологии Шанхайского университета. И много знает про синтоизм и его ответвления, специализировался на изучении сект. Я подумал, что он может нам помочь, и попросил приехать. Мингю улыбается и протягивает руку, чтобы закрепить знакомство. Но и это прерывает пиликанье лифта. “двадцать третий. этаж” — Добром это сегодня не кончится… — вздыхает начальник, видя появившегося на пороге управления и уже идущего к ним с вопросительным выражением лица Ли Джихуна. *** — Отношения, детка, заменяют тебе всё. Поэтому подумай сначала, что тебе важнее: всё или отношения. Джошуа неуверенно кивает. Он перехватывает из одной руки в другую неудобный пакет с острыми ручками, режущими кожу ладони: Сынквану так понравился купленный им чай, что сегодня они успели вместе съездить в чайный магазин, чтобы купить улун с разными добавками и продолжать ставить на коллегах эксперименты. Он вроде и не запрашивал двухчасовую лекцию про то, какая херня “эти их отношения”, но слушать ему сейчас интересно о чем угодно. В глаза словно песка насыпали от того, что уснуть снова получилось лишь на три положенных ему часа. Прошедшая с Джонханом теплая ночь кажется уже больше воплощением больной фантазии, чем чем-то реальным. Как что-то, о чем он мечтал раньше, чтобы не сойти с ума, когда нужно было подниматься для службы. И что каждый раз рассыпалось в пылинки. Однако на первом этаже управления сердце все равно разгоняется чуть быстрее в предвкушении встречи. А вдруг Джонхану привиделось то же самое? — А как же… — почти виновато говорит Джошуа в лифте, пытаясь разложить по полочкам в голове слова нового знакомого. — А что если люди действительно любят друг друга? — Оптимизм — это недостаток информации, — вздыхает Сынкван, вдавливая кнопку “23” на панеле и сжимая ладонь на чужом предплечье. Только “милый” в своей обычной манере не добавляет. — Понял, — кивает тихо Джису. Сынкван выглядит так, как будто бы с его гуру-выпадами сейчас лучше даже не пытаться спорить. “двадцать третий. этаж” Где-то в такт дзиньканью лифта дергается глаз Ким Мингю. Отдавая Сынквану пакеты с накупленным для общей кухни чаем, Джису оглядывает холл управления, чтобы найти взглядом блестящие черные волосы, и действительно их находит. Джонхан тут же почти на бег срывается ему навстречу, но остановить не успевает, потому что за его плечом Джошуа видит происходящее за стеклянными дверьми одной из переговорных. — Джису, стой! Но высокий голос Джонхана разбивается о пустоту. Залетая без всяких разрешений в комнату, где собралась команда и безоружный перед ними всеми Сынчоль, Джошуа кидается к нему в попытке обнять, но отлетает в сторону. Его толкают с такой силой, что лопатки больно врезаются в стену. Морщась от удара, он поднимет испуганный и удивленный взгляд. — Хён? — Ты предатель, — выплевывает Сынчоль, — не подходи, я тебе руки сломаю. Джошуа отрицательно мотает головой. — Послушай, они помогут. — Они купили тебя? Заплатили? Как они нас нашли?! — Сынчоль-а, — растерянно тянет Джису, — ты можешь просто послушать, ты же меня знаешь. — А не должен вообще-то, — выплевывает злобно тот, — ты должен был сдохнуть в этой пещере и перестать приносить нам проблемы. Перед тем как опустить глаза Джошуа стреляет ими на уставившегося на него замеревшего Джонхана, забежавшего в комнату следом. Оставшиеся в кабинете, включая Мингю, молча наблюдают за всей развернувшейся картиной. На них вытащенный вместе с Джису из пещеры парень хотя бы не кидается, но и дружелюбия за все десять минут нахождения рядом проявлять не спешит. Фактор появления Джошуа становится для него красной тряпкой. Раздражение вкупе с беспомощностью от окружения чужими людьми, которых он принимает за врагов, выдают сжатые кулаки и напряженная каждой сильной мышцей поза. Всем своим видом Сынчоль выглядит агрессивно, и только Минхао поразительно спокойно внимательно наблюдает за ним, сидя за переговорным столом с идеально прямой спиной. Замысловатые вышитые серебряными нитями узоры на его шелковой рубашке переливаются бликами из бьющего через окно солнечного света. И слепят смягчающиеся от этого черты загнанного в угол Сынчоля. Широкие сильные плечи чуть подрагивают, если приглядеться получше. — Чхве Сынчоль, — прерывает Минхао воцарившуюся напряженную тишину, — так вас называть? Могу обращаться неформально? Тот разворачивается на него и окидывает недоуменно-презрительным взглядом с ног до головы. — А ты вообще что такое? Джису-я, — поворачивается он к бывшему другу и так сладко-приторно произносит его имя, что хочется помыться, когда эти звуки достают до оголенной кожи, — они тут все пидоры? — он вскидывает играючи бровями. — Тебе нравится, да? — Я не гей, если вам интересно, — отвечает Минхао вместо стушевавшегося еще больше Джошуа, который опускает глаза в пол. — А вы? — Да что ты себе позволяешь?! — вскрикивает Сынчоль. И тут же снова бросает ядовитый взгляд на Джошуа. — И как ты потом Сокмину в глаза будешь смотреть, м? — Отлично, значит можем на “ты”, — безапелляционно прерывает Минхао, зацепившись за то, что к нему обратились неформально. Он перегибается через стол, оставляя спину идеально ровной, и нависает над Сынчолем, словно раздавливая и сжимая пространство между ними. Мингю подает знак стоящему рядом с ним Джонхану, и, поняв его без слов, тот берет Джошуа за рукав, чтобы вывести из кабинета и убрать самый раздражающий рефлексы фактор. — Я просто хочу задать тебе несколько вопросов, — продолжает металлическим тоном Минхао, высокомерно оглядывая чужое лицо поверх рамок своих прямоугольных очков. — Мы не сделаем тебе ничего плохого. Ты свободный человек и можешь уйти в любое время. Мы хотим просто поговорить. “Свободный” “Можешь уйти” Психолог будто идет ва-банк. Точные слова сработают либо как триггеры, либо как укол транквилизаторов. Когда Джошуа исчезает из поля зрения, Сынчоль чуть расслабляется до своего прошлого состояния и недоверчиво, но все же откидывается на стуле. — Я вам ничего не скажу. — Меня устроят любые ответы, — поучительным тоном у Минхао получается говорить даже это, — просто имей в виду, что мы хотим помочь. * — Подожди, не лезь сейчас к нему, — говорит Джонхан, когда они вдвоем выскальзывают из кабинета со спертым из-за взгляда Минхао в прозрачных стенах воздухом. — А к кому мне лезть? — Джошуа выдергивает рукав и складывает руки на груди, плюхаясь на стоящий в общем зале диван. Смотрит куда-то в сторону, чтобы не показывать всё, что плещется в снова красных от недосыпа глазах. — Он единственный близкий мне человек, кроме мамы. Все что осталось у меня от прошлого, ты понимаешь? Единственный. Близкий. Облизывая губы, Джонхан кивает и садится рядом. — Понимаю. Просто дай ему время. Джошуа глубоко втягивает воздух и выдыхает, прикрывая глаза. — Да. Прости. Близость снова ощущается невыносимой от осознания, что она может быть еще плотнее. Джонхан хочет сказать что-то еще, но из переговорной, устало потирая глаза, выходит Мингю. Он прикрывает за собой дверь, несчастно косится на остывший кофе, представляя, каким мерзким тот стал, и подходит к ним, скучковавшимся на диване. Джихун появляется прямиком следом за ним. — Так, дайте Минхао немного времени, — говорит Джихун безапелляционно. — Мы не имеем права ни за что его задерживать, поэтому весь шанс только на то, что его удастся разговорить. Джису, — обращается он чуть ли не впервые напрямую к Джошуа, — почему он знает больше чем ты? Ведь вы вместе проходили то испытание. Джошуа облизывает пересохшие пухлые губы. — Так просто… получилось. Я… Он пытается придумать причину, стушевываясь от ультимативной подозрительности, но всех собравшихся отвлекает дзинькание лифта. “двадцать третий. этаж” На пороге общего зала появляется Хансоль, держащий в руках драгоценность в виде купленного в 7/11 на углу сэндвича с кимчи. Он хлопает глазами, медленно, но неуклюже подплывая к собравшимся. Мингю, который так и не смог справиться из-за преследующей его с вечера тошноты, с круассаном, — завистливо косится на то, с каким спокойствием Хансоль грызет свою добычу после проведения вскрытия обгоревшего трупа. — Я пришел, — констатирует судмедэксперт факт, откусывая сэндвич. — Когда я вам нужен? — Позавчера, — огрызается начальник, но договорить снова не успевает. “двадцать третий. этаж” Под тихие маты Мингю на пороге появляется широко улыбающийся Квон Сунён в строгом костюме и с хищно подведенными глазами. — Здрасьте, — кивает он панибратски, — меня охранник пустил. Глава НБР подписал разрешение на репортаж с освещением дела о взорвавшемся автомобиле. С кем я могу поговорить? — Ой нет, сам с этим разбирайся, — только кидает прямому подчиненному Джихун, и тут же исчезает за тяжелой дверью своего кабинета, из которого высовывается совсем нечасто. Хоши продолжает лыбиться им во все тридцать два зуба, пока его хищный любопытный взгляд не цепляется за прозрачную дверь переговорной. — Всё, — сообщает Мингю, поворачиваясь к Джонхану, сидящему с поджатыми под себя ногами на диване рядом с Джису, — я сейчас ебнусь. — Б/у Сынкван, — хрюкает Джонхан, падая лбом в свои колени с новым приступом смеха. *** На Юпитере — 19.16.36 В космосе снова — ни даты не времени. В каком-то смысле Джонхан даже жалеет, что сегодня опять никто не взорвался в машине — домой пришлось вернуться в привычное время, и теперь остаётся только снова и снова возиться туда-сюда на неудобной холодной кровати. Желание наконец-то спокойно заснуть бьётся болью в висках как запертая в клетке свободолюбивая птица. Глаза сводит усталостью под тяжестью длинных ресниц. Инстаграм с четырьмя постами, последний из которых — закатная фотография реки Хан, снова палит полуночное “в сети”. Джонхан дергается и чувствует, как чуть сводит кончики пальцев и немеет дыхание, когда он отмечает прочитанным сообщение: “Что, не можешь заснуть без меня?”