—with mortal pangs / — страданиями смертных

Хуже всего для Гильермо в начинающейся простуде то, что она очень выбивает его из рабочей колеи. Бегло просматривая методы лечения в Интернете, он раздражается до зубовного скрежета. "Побольше отдыхайте!" – жизнерадостно советует кто-то в сети, и Гильермо берет лопату и идет в сад закапывать свежие трупы, стараясь придать могильному холмику вид милой альпийской горки. Когда он заканчивает, все руки у него по локоть в земле, а дыхание сбившееся и хриплое. "Оставайтесь в тепле!" – следующий совет вызывает у Гильермо презрительное фырканье. Даже в самые знойные летние дни в особняке царит ледяной холод, как в катакомбах. Раньше он думал, что такой могильный тепловой режим – это чистой воды дань стилю их готической обители, но когда однажды электричество отключили, и перестал работать кондиционер, запах от начавших разлагаться трупов быстро распространился по всему дому. Так что нет, исключено, никакого тепла, иначе трупный запах заполонит улицу. "Правильно питайтесь!" – Гильермо раздраженно пролистывает. Это нифига не работает. Когда он доходит до антинаучных методов с использованием эфирных масел, ему становится понятно, что у него нет другого варианта, как смириться и просто пережить эту простуду. Вариант взять выходной он даже не рассматривает. Несмотря на то, что обитатели дома намного старше его, и существуют довольно успешно уже много столетий, они вызывают у Гильермо некое подобие чувства нежной жалости. И что-то вроде уверенности, что без его всеобъемлющей заботы они не доживут до утра. Для него они как маленькие утята. Утята с острыми как бритва клыками и жаждой крови. Утята, как же. Гильермо вздрагивает, а затем чихает.

***

Чихание становится постоянным спутником Гильермо. Вечер вторника они все проводят в библиотеке. Надья и Ласло уютно расположились рядом в креслах. Каждая из этих массивных зеленых штуковин покрыта следами времени, как боевыми шрамами. На подлокотниках кресла Надьи много маленьких черных оспин – древних ожогов, оставшихся с 40-х годов, когда она пристрастилась к сигаретам. Ласло раздраженно шелестит страницами газеты, которую утром принес Гильермо, и кажется, что его бесит каждое прочитанное слово. Лениво развалившись в кресле, Надья внимательно наблюдает за Гильермо. Обманчиво невинный образ бледной девушки в пышном черном платье, со сложенными на коленях тонкими руками. Но ее глаза смотрят с терпеливостью хищника в засаде, и Гильермо кажется, что она видит его насквозь. Он вздрагивает, и уголок ее рта медленно искривляется в ухмылке. Ее красная помада слишком похожа на кровь. – К чертям собачьим, – рычит Ласло (вариант одной и той же фразы, которую он повторяет, читая все тот же разворот), – кем он себя возомнил? – Я думаю, что ты придаешь этому слишком большое значение, – говорит Колин из своего угла. Он сидит на самом краешке стула с такой ровной спиной, будто у него позвоночник из титана. Поза выглядит ужасно неудобной, но Гильермо полагает, что так и задумано. Колин стучит по кнопкам древнего телефона 2007 года, под стать реликтам в этой комнате. – Тебе нужно просто, – кричит он, повышая голос так, чтобы его было слышно сквозь допотопную тему «Тетриса», ревущую из устройства, – расслабиться! – Колин, отвали, – ворчит Ласло, одновременно с тем, как Надья угрожающе обнажает клыки в сторону Колина. Напротив них на диване сидит Гильермо. К вечеру состояние его носа стало еще хуже, он хрипит при каждом вдохе, а голова плохо соображает. Он подпирает подбородок рукой и чувствует, какой горячей ощущается кожа. Ему кажется, что он мог бы проспать целую вечность, а то и больше. – Почему ты так недоволен этим человеком? – спрашивает Нандор, оборачиваясь к ним от книжных полок, где он стоял, выбирая себе книгу. До этого момента он занимался тем, что ходил от полки к полке и проводил кончиками пальцев по древним переплетам, повторяя узоры тисненных золотом названий. Гильермо задается вопросом, выберет ли он книгу вообще. – Из-за этого! – Ласло громко хлопает по странице газеты открытой ладонью, – какой-то старый придурок, из хрен знает каких ебеней, утверждает, что он пережил две войны, и ему дали целую полосу для его, извините за мой французский, – он протягивает руку к Надье в извиняющемся жесте и она ласково пожимает ее в ответ, – бредовой дерьмовой хуерги. – Две войны – впечатляюще для смертного, – вставляет Колин. Гильермо хлюпает носом в знак согласия. – Едва ли достойно освещения в печати, – звучит насмешливый ответ, – я видел их целое множество, и после пятой они все выглядят одинаково. По моему скромному мнению, военное дело перестало быть забавным, когда люди начали пытаться по-настоящему убить друг друга. – И какой выход? – спрашивает Гильермо из чувства противоречия. Ласло смотрит прямо на него, сощурив глаза под широкими бровями. На какую-то секунду Гильермо беспокоится, что он может читать мысли, но затем его рот кривится в жестокой улыбке, и он говорит: – Вам следует вернуться к мушкетам. С хорошим штыком никогда не ошибешься. В тот момент, когда вы начали использовать винтовки в окопах, я понял, что военное искусство пошло прахом. – Вам довелось воевать? – вежливо спрашивает Гильермо, решив полностью игнорировать абсурдность услышанной точки зрения. Ласло моргает, глядя на него. На подлокотнике кресла его свободная рука дергается, пальцы вцепляются в обивку как когти. Ласло отвечает: – О да, Гизмо, – Нандор за его спиной ворчит тихое «Гильермо», на которое никто не обращает внимания, – у меня было достаточно времени, чтобы насмотреться на англо-бурскую заварушку во главе с лордом Кардиганом и теми глупыми лордами, которые мне заплатили. Они прекрасно поняли и приняли мои условия контракта: абсолютное отсутствие солнечного света. Гильермо потирает костяшкой онемевший нос, глядя на совершенно невозмутимое выражение лица Ласло в поисках каких-либо признаков искренности. – Звучит как сарказм, – хмурится он. – Это и есть, мать его, сарказм, – без промедления отвечает Ласло. – Мой любимый был уклонистом. Он без проблем ускользал от любого рекрутского отряда, – с милой улыбкой предполагает Надья. Их руки с переплетенными пальцами покачиваются между креслами, и Ласло отвечает ей нежным тоном: – Ты слишком сурова ко мне, любовь моя. Могу заверить, что я не нарушал правил. Мое отсутствие на фронте было абсолютно законно. – Это почему же? – сипит простуженным горлом Гильермо. – Потому что я – пацифист, – не задумываясь ни на секунду, отвечает Ласло и улыбается Гильермо самой кровожадной из своих клыкастых улыбок. Демонический хохот Надьи взрывает пространство библиотеки и пронзает пульсирующей болью голову Гильермо. – Понятно, – бормочет он. – Кстати, – продолжает Ласло, видимо, увлекшись их разговором, – если тебе интересны военные россказни, ты можешь порасспрашивать об этом своего любимого господина. Уж он то точно повидал немало сражений. – Несколько, – уклончиво отвечает Нандор. – Несколько? Да что б я сдох! Ты наверняка уже был где-то неподалеку, когда распинали на кресте того парнишу, – дразнит Ласло. От такого богохульства Гильермо передергивается всем телом. Как бы он не старался, а католическое воспитание иногда серьезно мешает в работе. Половицы скрипят под тяжелой поступью Нандора, когда он приближается к дивану. Он садится, и деревянный каркас мебели стонет и прогибается под его весом. Гильермо боковым зрением улавливает детали: бледная кожа, ямочка между ключицами, в свете свечей прядь черных волос на плече блестит как разлив нефти на поверхности океана. Холодно улыбаясь, Нандор говорит: – На самом деле распятия были очень скучными. Я посмотрел лишь пару раз. – Правда? – очаровано спрашивает Надья, стараясь не пропустить ни одного слова. – Да, – искренне кивает Нандор, – ты думаешь, что все произойдет быстро, не дольше получаса, а процес затягивается на несколько дней, – от его слов создается впечатление, будто мученики имели наглость цепляться за жизнь, чтобы специально доставить другим неудобства. Он добавляет: – Есть более эффективные методы наказания. – Обезглавливание! – предлагает Ласло. – Свежевание! – вторит Надья. – Два года тюремного заключения за незначительное нарушение закона, чтобы испортить репутацию и исключить возможность нормального трудоустройства и карьеры до конца жизни. Это приведет к дальнейшим девиациям и продолжению цикла физических и эмоциональных страданий, – заявляет Колин. – А я читал, что во времена Средневековья преступникам ставили на живот ведро с крысами и медленно нагревали дно, пока крысы не начинали грызть их органы, – говорит Гильермо только потому, что думает, что Надье это понравится. И ей нравится, она хохочет от восторга. – Только зря ведра переводили, – ворчит Ласло. – Откуда ты это узнал? – наклоняясь к нему, напряженно спрашивает Нандор. – Из интернета, – смущенно признается Гильермо. – Кто рассказал? – допытывается Нандор, похоже, всерьез заинтересованный. Гильермо было открывает рот, но проглатывает первый пришедший на ум ответ. Он вспоминает, как от скуки пролистывал ветку на Reddit, и содрогается при мысли, что придется объяснять Нандору, что такое социальные сети. – Неважно, — говорит он очень тихо, – вы его не знаете. – Ладно, а как ты… – начинает говорить Нандор, но Гильермо прерывает его, оглушительно чихая. – Христа ради! Будь здоров, – говорит Колин. Ответом ему звучит слаженный хор сердитого воя и шипения, будто в комнате собралась стая разъяренных кошек. – Твою мать, Колин, – рявкает Ласло, – выбирай слова! – Ты должен прекратить это, – серьезно приказывает Нандор Гильермо. Гильермо смотрит на него, недоумевая, и замечает, что Нандор хмурится. Между его бровями залегла глубокая складка, а взгляд тяжелеет. Внезапно Гильермо осознает, насколько они близки: Нандор наклоняется к нему на несколько дюймов, достаточно, чтобы – если бы он был человеком – Гильермо мог бы почувствовать тепло его дыхания. Но он не чувствует ничего. Но тогда вопрос в том, какого черта вдруг низ его живота полыхает таким жаром. Горло Гильермо сжимается, он снова хлюпает носом. – Попробую выйти на свежий воздух, вдруг поможет, – бормочет он, неловко поднимаясь с дивана. Комната вокруг него шатается, закручиваясь спиралью в секундном головокружении, прежде чем мозг берет тело под контроль. Когда Гильермо идет к двери из библиотеки нетвердым шагом, у него такое ощущение, что его ноги сделаны из того самого дерьмового пластика, изобретенного только для того, чтобы засорять окружающую среду и быть причиной удушья у малышей. В дверях он снова чихает и пытается приглушить звук, спрятав нос в сгибе локтя. Он не видит, как Нандор провожает его взглядом.